Двое бодигардов, выдвинувшись вперед, профессионально скользнули внутрь, раздались возмущенные крики, шум, и из туалета, застегивая на ходу ширинки, начал выскакивать народ. Никто далеко не уходил, косились на Морозова с ненавистью — чтоб тебе жидко обосраться, сволочь!
— Что, генацвале, очередь? — Бородач в очках подошел к переминающемуся с ноги на ногу лицу кавказской национальности. — Как там, быстро идет дерьмо по трубам? — Услышав что-то нечленораздельное, он понимающе покачал головой и, вспомнив про сигарету во рту, прикурил. — «Гранату отняли, послали домой…»
Телохранители между тем проверили кабинки, порылись в горшках со спатифиллумами, внимательно заглянули в писсуары и с чувством выполненного долга доложили принципалу — все о'кей.
— Хорошо. — Кузьма Ильич кивнул, поправил очки и неторопливо зашел в мужскую комнату.
Сработал пневматический рычаг, дверь с кабы-сдохом закрылась, и бодигарды взяли ее под охрану, — европейская школа, стопроцентная безопасность.
— «Я убью тебя, лодочник…» — Бородач в очках посмотрел на них с восхищением, выщелкнул, не попав, окурок в сторону урны, громко икнул и сунул руку в карман. Пальцы его нащупали коробочку дистанционного взрывателя, сломав фиксатор, нажали на тугую кнопку. Сейчас же в сливном бачке одной из кабинок булькнула вода — это сработал микрозаряд в сферическом, похожем на шарик для пинг-понга контейнере. Смертельная, быстро разлагающаяся отрава ненадолго превратила туалет в газовую камеру, однако господин Морозов ничего не заметил — ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Только аромат дезодорантов, мерное урчание кондиционера и отблеск галогеновых ламп в серебряном великолепии сантехники. Он, не торопясь, облегчился, тщательно вымыл руки и, глядя в огромное, во всю стену, зеркало, принялся с чувством вытирать их шелковистым одноразовым полотенцем. Ему очень нравилось свое отражение. Наконец, вальяжный и умиротворенный, он вышел из сортира, бодигарды, сняв пост у дверей, взяли его в кольцо, и вся процессия с важностью направилась в зал.
— Все, по ноге бежит. — Бородач в галстуке зачем-то глянул на часы и, первым заскочив в туалет, заперся в самой крайней кабинке, — ему нужно было спустить воду с фрагментами распавшегося контейнера. Истомленный народ рванул за ним следом, зажурчали хрустальные струи, захлопали стульчаки, воздух огласился звуками блаженного удовлетворения, восторга освобожденной плоти и познания сущности бытия. Может, прав все же незабвенный Гашек: все в мире дерьмо, а остальное моча?
А в зале тем временем все шло своим чередом: пили, жрали, делали ставки, делились впечатлениями. Для увеселения почтеннейшей публики на сцену снова выпустили свиноматку; поудобнее усевшись в кресле, она принялась было курить сигару причинным местом, но на нее не обращали никакого внимания, — все ждали начала боя. И вот полчаса истекли.
— Господа, финал!
Лохматович, успевший оправиться, махнуть «Бисквита» под филе-миньон с трюфелями, бод-ренько взмахнул рукой, и занавес разошелся. Голые по пояс Серега Прохоров и Лаврентий Палыч, на груди которого синели буквы «С табой дюша мая радысти пална!», медленно зашли в клетку, лязгнула стальная дверь, и мужичок на крыше взял брандспойт на изготовку, — пошла заруба. Строго говоря, волнующего поединка с драматическими нокдаунами, переходами инициативы из рук в руки и яростными контратаками на пределе сил не получилось, слишком уж в хорошей форме находился Тормоз. Быстрый и импульсивный Лаврентий Палыч скоро выдохся, пропустил тяжелый боковой в челюсть и, едва поднявшись с полу, с ходу напоролся на встречный ногой. Ему еще повезло. Возьми Прохоров чуть ниже, остался бы джигит без мужской гордости, да и мочевой пузырь лопнул бы наверняка, а так — сильный проникающий в солнечное. Острая боль, временная остановка дыхания, падение кровяного давления. Аут. Финиш. Финита. Публика рокотала, господин Морозов соизволил аплодировать, главная же поклонница Прохорова уже не кричала задорно: «Драного хочу», — нет, хмельная и счастливая, она тихо спала, положив белокурую голову на залитую соусом «ткемали» скатерть. Веселье было в самом разгаре, часы показывали начало пятого.
— Бог правду видит, это тебе, гад, за Толика. — Плещеев глянул, как волокут едва живого Лаврентия Павловича, и ковырнул ложечкой в креманке с подтаявшим мороженым. — Люди на периметре как, не голодают? Жирности в рационе хватает?
— Выдали сухим пайком, по четыре тыщи калорий. — Пожав плечами, Дубинин захрустел фисташковой засахаренной палочкой, сморщившись, запил остывшим чаем. Он не любил сладкого вкуса во рту. — Сгущенка там, тушенка. В кофе добавлен женьшень с бромом, чтобы никаких отвлекающих факторов. Не промахнутся, не впервой.
Пиновская промолчала и, хотя была не суеверна, трижды незаметно сплюнула через левое плечо, — у нее еще с утра было дурное предчувствие.
А на сцене уже вовсю старался Яша Лохматович: ревущим зычным голосом, нараспев, он представлял богатырей-финалистов, сотрясал воздух пухленьким кулачком и от избытка чувств и коньяка «Бисквит» выделывал ногами умопомрачительные кренделя. Зал неистовствовал, он напоминал разбуженный вулкан, от хруста баксов шла кругом голова, бешеные деньги рекой текли в тотализатор. Однако бой получился смазанным и быстротечным. Серега, пропустив зуботычину, жалобно вскрикнул, руки его опустились, получив еще, он сложился вдвое, снова дал себя ударить и, не группируясь, словно куль с дерьмом, всей тяжестью рухнул на пол. Нокаут получился так себе, как сказал бы Станиславский, но ничего, схавали и такой. Зрительский вулкан разродился бурлящей лавой, Черный Буйвол взревел, словно раненый лев, и, подпрыгнув, чудом не задел рогами мужичка с брандспойтом. Яша Лохматович оглушительно изошел восторгом:
— Какой день! Какой бой! Викингам и не снилось!
— Голову ему набок, голову, чтобы блевотиной не захлебнулся. — Прохорова бережно потащили из клетки, едва очутившись за кулисами, он изобразил возвращение в тело, вскочил на ноги и стал поджидать Черного Буйвола, чтобы выяснить отношения до конца, но не дали.
Всех полуфиналистов вызвали на сцену — восьмерых красавиц в белоснежных, словно лепестки магнолий, платьях и шестерых бойцов, не успевших еще толком смыть свою и чужую кровь. Вот он, вожделенный миг, квинтэссенция славы, раздача слонов, пение дифирамбов и изливание бальзама на ликующие души триумфаторов. Награждение.
Однако процедура не затянулась, господин Морозов был краток, чувствовалось, что ему не до официальных церемоний. Он торопливо вручил ключи от «форда» и «тойоты», оделил всех ценными презентами и каким-то сдавленным, горловым голосом пояснил, что полуфиналисты получают бонусную премию в виде месячного тура по Норвегии, все формальности завтра в туристической фирме «Аль-таир». А сейчас — шампанского.
Лицо его позеленело, на лбу выступил обильный пот, однако он нашел в себе силы улыбнуться и высоко поднять бокал — за женщин и успех. Корнецкая тянула прохладный, кисловатый брют и, улыбаясь, посматривала на Прохорова: голова, руки-ноги целы, и слава Богу. Она заняла восьмое место и сейчас, держа под мышкой презентованный фен, находилась в отличном настроении. Да, права Ингусик, почему бы не скататься в Норвегию, где во фьордах плещутся косатки. Прохоров шампанского терпеть не мог, даже не пригубив, он поставил бокал и с ненавистью покосился на Черного Буйвола, — ну погоди, гад, попадешься ты мне в чистом поле!
За столом эгидовцев было не до тостов, операция вступила в завершающую фазу.
— Внимание всем, это первый. — Плещеев вытянулся в кресле, глаза его не отрывались от сцены, где дело уже близилось к концу. — Работаем по четвертому варианту, повторяю, по четвертому варианту. Всем нулевая готовность.
Мгновенно Катя, Алла и Наташа встали из-за стойки и, пританцовывая, направились на улицу, чтобы взять под контроль пятачок у входа, спецназовцы из группы захвата вышли проветриться в парк и беззвучно затаились в кустах, снайперы проверили затворы и стали по системе йогов замедлять дыхание: стрелять необходимо во время паузы, когда замирает сердце.
— Ну, на счастье! — Не допив, господин Морозов разбил свой бокал, сделал несколько шагов к краю сцены и внезапно, схватившись за сердце, рухнул прямо на судейский стол. Брызнули стекла очков, прощально зазвенел хрусталь, проснувшийся мент истошно заорал:
— Служу Советскому Союзу!
Крики, шум, визг, бой посуды, суета и неразбериха. Бодигарды положили Морозова на стол, и целитель Дятлов принялся оказывать ему первую помощь, но вскоре даже он понял, что имеет дело с трупом.
— Наука здесь бессильна, — сказал эскулап и бочком-бочком отправился мыть руки — только его и видели.
— Господа, музыкальная пауза. — Следом за ним исчез Яша Лохматович, полуфиналисты тоже быстренько убрались за кулисы, а чертов Пиль со своими сыновьями запели на четыре голоса:
А ты такой холодный, как айсберг в океане…
— Братва, коренной зажмурился, менты приедут, всех заметут.
Среди почтеннейшей публики возникла легкая паника, народ косяком устремился на выход, и бородач в роговых очках и на редкость удачном галстуке без труда затерялся в орущем этом скопище. Особо не торопясь и свободно ориентируясь в темноте, он двинулся между сонных деревьев и вскоре вышел к кустам, где была запаркована серая «Нива». Ну вот, fu… e non е! Забравшись в машину, бородач избавился от очков, парика и грима и, превратившись в Алексея Снегирева, известного очень немногим под прозвищем Скунс, надел ноктовизор, прибор инфракрасного ночного видения. Мир сразу сделался зеленым для него, присмотревшись, он заметил снайперов на деревьях, затаившуюся группу захвата, беззлобно ухмыльнулся: эх, Плещеев, Плещеев, не спится тебе! Носят тебя черти по ночам! Словно услышав его, эгидовцы начали сниматься, в мощном, вседиапазонном сканере с дешифратором послышались звуки команд:
— Это первый, всем отбой, едем на базу.
«Давайте, ребята, давайте, вам еще надо много тренироваться». Скунс со вкусом съел «Баунти», подождав немного, глянул на часы и отправился на Лиговку. Поближе к тому дому, где в шикарной шестикомнатной квартире обретался главный питерский фашист Петухов.
ГЛАВА 12
Сквозь щели жалюзи в палату лился свет погожего октябрьского дня. За стеклами ветер шевелил багряные листья, трепал хвост у белки-попрошайки, цокавшей на ветке раскидистого клена — дайте кешью, арахиса дайте.
— Операция прошла нормально, прогноз самый благоприятный. — Лечащий врач, благообразный еврей с аккуратной черной бородкой, подчеркивающей белизну колпака и халата, поправил уголок одеяла и взглянул на частоту пульса на экране. — Теперь вопрос времени.
С Прохоровым он держался уважительно и с опаской: разбитая рожа, хороший пиджак, куча денег, наверное, — сразу видно, какого поля ягода, фрукт еще тот. А мамаша его выкарабкалась благополучно, функции мозга восстанавливаются. Да, далеко ушла наука, за деньги теперь можно и с того света вернуться.
— Мама, ты слышишь меня? — Серега взял Клавдию Семеновну за исхудавшую, бессильно свесившуюся руку, заметив искру понимания в ее глазах, облегченно улыбнулся. — Все будет хорошо, мама, все будет хорошо.
У него вдруг перехватило горло, поднявшись с табурета, он глянул на врача:
— Меня не будет с месяц, может, больше. Не страшно?
— А что может быть страшного? — Врач пожал узкими плечами. — После основного курса предусмотрен реабилитационный, у нас отличный центр в Комарове. Вы ведь все уже оплатили.
Его губы растянулись в улыбке, но в глубине глаз светились равнодушие и вежливая скука.
Дома Серегу ждал сюрприз: Прохоров-старший был трезв. Молчаливый и злой, в одном исподнем, он жарил яичницу с колбасой, на кухне воняло мочой, перегретой сковородой и подгорелыми белками. Рысик, свернувшись на холодильнике, зализывал пораненную лапу, желтые глаза его сыто щурились.
— Батя, давай-ка лучше я, — сунулся было Прохоров, но отставной майор угрюмо отстранился и, внезапно рассвирепев, с матерным лаем отшвырнул сковородку в раковину. И тут же, с грохотом усевшись за стол, обхватил голову руками:
— Суки, падлы, пидоры хреновы!
— Кого это ты так? — Привыкший ко всякому. Тормоз поставил чайник, устроившись напротив, тронул отца за плечо. — Похмелиться не успел?
— Они же, суки, пацанов зеленых снова, зверям под пули. — Прохоров-старший потряс кулаком, показав пальцем наверх, оглушительно, так что Рысик убрался подальше, приложился ладонью об стол. — Опять, суки, в войну играют, конечно, она все спишет. И приватизацию эту блядскую, и бомжей на помойках, всю жизнь нашу херову.
— А, вот ты о чем, батя. — Прохоров невозмутимо заварил чай, принялся намазывать хлеб маслом. — Только вот если бы мы с тобой сидели наверху, не воровали бы разве? Может, еще похлеще, с голодухи-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Что, генацвале, очередь? — Бородач в очках подошел к переминающемуся с ноги на ногу лицу кавказской национальности. — Как там, быстро идет дерьмо по трубам? — Услышав что-то нечленораздельное, он понимающе покачал головой и, вспомнив про сигарету во рту, прикурил. — «Гранату отняли, послали домой…»
Телохранители между тем проверили кабинки, порылись в горшках со спатифиллумами, внимательно заглянули в писсуары и с чувством выполненного долга доложили принципалу — все о'кей.
— Хорошо. — Кузьма Ильич кивнул, поправил очки и неторопливо зашел в мужскую комнату.
Сработал пневматический рычаг, дверь с кабы-сдохом закрылась, и бодигарды взяли ее под охрану, — европейская школа, стопроцентная безопасность.
— «Я убью тебя, лодочник…» — Бородач в очках посмотрел на них с восхищением, выщелкнул, не попав, окурок в сторону урны, громко икнул и сунул руку в карман. Пальцы его нащупали коробочку дистанционного взрывателя, сломав фиксатор, нажали на тугую кнопку. Сейчас же в сливном бачке одной из кабинок булькнула вода — это сработал микрозаряд в сферическом, похожем на шарик для пинг-понга контейнере. Смертельная, быстро разлагающаяся отрава ненадолго превратила туалет в газовую камеру, однако господин Морозов ничего не заметил — ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Только аромат дезодорантов, мерное урчание кондиционера и отблеск галогеновых ламп в серебряном великолепии сантехники. Он, не торопясь, облегчился, тщательно вымыл руки и, глядя в огромное, во всю стену, зеркало, принялся с чувством вытирать их шелковистым одноразовым полотенцем. Ему очень нравилось свое отражение. Наконец, вальяжный и умиротворенный, он вышел из сортира, бодигарды, сняв пост у дверей, взяли его в кольцо, и вся процессия с важностью направилась в зал.
— Все, по ноге бежит. — Бородач в галстуке зачем-то глянул на часы и, первым заскочив в туалет, заперся в самой крайней кабинке, — ему нужно было спустить воду с фрагментами распавшегося контейнера. Истомленный народ рванул за ним следом, зажурчали хрустальные струи, захлопали стульчаки, воздух огласился звуками блаженного удовлетворения, восторга освобожденной плоти и познания сущности бытия. Может, прав все же незабвенный Гашек: все в мире дерьмо, а остальное моча?
А в зале тем временем все шло своим чередом: пили, жрали, делали ставки, делились впечатлениями. Для увеселения почтеннейшей публики на сцену снова выпустили свиноматку; поудобнее усевшись в кресле, она принялась было курить сигару причинным местом, но на нее не обращали никакого внимания, — все ждали начала боя. И вот полчаса истекли.
— Господа, финал!
Лохматович, успевший оправиться, махнуть «Бисквита» под филе-миньон с трюфелями, бод-ренько взмахнул рукой, и занавес разошелся. Голые по пояс Серега Прохоров и Лаврентий Палыч, на груди которого синели буквы «С табой дюша мая радысти пална!», медленно зашли в клетку, лязгнула стальная дверь, и мужичок на крыше взял брандспойт на изготовку, — пошла заруба. Строго говоря, волнующего поединка с драматическими нокдаунами, переходами инициативы из рук в руки и яростными контратаками на пределе сил не получилось, слишком уж в хорошей форме находился Тормоз. Быстрый и импульсивный Лаврентий Палыч скоро выдохся, пропустил тяжелый боковой в челюсть и, едва поднявшись с полу, с ходу напоролся на встречный ногой. Ему еще повезло. Возьми Прохоров чуть ниже, остался бы джигит без мужской гордости, да и мочевой пузырь лопнул бы наверняка, а так — сильный проникающий в солнечное. Острая боль, временная остановка дыхания, падение кровяного давления. Аут. Финиш. Финита. Публика рокотала, господин Морозов соизволил аплодировать, главная же поклонница Прохорова уже не кричала задорно: «Драного хочу», — нет, хмельная и счастливая, она тихо спала, положив белокурую голову на залитую соусом «ткемали» скатерть. Веселье было в самом разгаре, часы показывали начало пятого.
— Бог правду видит, это тебе, гад, за Толика. — Плещеев глянул, как волокут едва живого Лаврентия Павловича, и ковырнул ложечкой в креманке с подтаявшим мороженым. — Люди на периметре как, не голодают? Жирности в рационе хватает?
— Выдали сухим пайком, по четыре тыщи калорий. — Пожав плечами, Дубинин захрустел фисташковой засахаренной палочкой, сморщившись, запил остывшим чаем. Он не любил сладкого вкуса во рту. — Сгущенка там, тушенка. В кофе добавлен женьшень с бромом, чтобы никаких отвлекающих факторов. Не промахнутся, не впервой.
Пиновская промолчала и, хотя была не суеверна, трижды незаметно сплюнула через левое плечо, — у нее еще с утра было дурное предчувствие.
А на сцене уже вовсю старался Яша Лохматович: ревущим зычным голосом, нараспев, он представлял богатырей-финалистов, сотрясал воздух пухленьким кулачком и от избытка чувств и коньяка «Бисквит» выделывал ногами умопомрачительные кренделя. Зал неистовствовал, он напоминал разбуженный вулкан, от хруста баксов шла кругом голова, бешеные деньги рекой текли в тотализатор. Однако бой получился смазанным и быстротечным. Серега, пропустив зуботычину, жалобно вскрикнул, руки его опустились, получив еще, он сложился вдвое, снова дал себя ударить и, не группируясь, словно куль с дерьмом, всей тяжестью рухнул на пол. Нокаут получился так себе, как сказал бы Станиславский, но ничего, схавали и такой. Зрительский вулкан разродился бурлящей лавой, Черный Буйвол взревел, словно раненый лев, и, подпрыгнув, чудом не задел рогами мужичка с брандспойтом. Яша Лохматович оглушительно изошел восторгом:
— Какой день! Какой бой! Викингам и не снилось!
— Голову ему набок, голову, чтобы блевотиной не захлебнулся. — Прохорова бережно потащили из клетки, едва очутившись за кулисами, он изобразил возвращение в тело, вскочил на ноги и стал поджидать Черного Буйвола, чтобы выяснить отношения до конца, но не дали.
Всех полуфиналистов вызвали на сцену — восьмерых красавиц в белоснежных, словно лепестки магнолий, платьях и шестерых бойцов, не успевших еще толком смыть свою и чужую кровь. Вот он, вожделенный миг, квинтэссенция славы, раздача слонов, пение дифирамбов и изливание бальзама на ликующие души триумфаторов. Награждение.
Однако процедура не затянулась, господин Морозов был краток, чувствовалось, что ему не до официальных церемоний. Он торопливо вручил ключи от «форда» и «тойоты», оделил всех ценными презентами и каким-то сдавленным, горловым голосом пояснил, что полуфиналисты получают бонусную премию в виде месячного тура по Норвегии, все формальности завтра в туристической фирме «Аль-таир». А сейчас — шампанского.
Лицо его позеленело, на лбу выступил обильный пот, однако он нашел в себе силы улыбнуться и высоко поднять бокал — за женщин и успех. Корнецкая тянула прохладный, кисловатый брют и, улыбаясь, посматривала на Прохорова: голова, руки-ноги целы, и слава Богу. Она заняла восьмое место и сейчас, держа под мышкой презентованный фен, находилась в отличном настроении. Да, права Ингусик, почему бы не скататься в Норвегию, где во фьордах плещутся косатки. Прохоров шампанского терпеть не мог, даже не пригубив, он поставил бокал и с ненавистью покосился на Черного Буйвола, — ну погоди, гад, попадешься ты мне в чистом поле!
За столом эгидовцев было не до тостов, операция вступила в завершающую фазу.
— Внимание всем, это первый. — Плещеев вытянулся в кресле, глаза его не отрывались от сцены, где дело уже близилось к концу. — Работаем по четвертому варианту, повторяю, по четвертому варианту. Всем нулевая готовность.
Мгновенно Катя, Алла и Наташа встали из-за стойки и, пританцовывая, направились на улицу, чтобы взять под контроль пятачок у входа, спецназовцы из группы захвата вышли проветриться в парк и беззвучно затаились в кустах, снайперы проверили затворы и стали по системе йогов замедлять дыхание: стрелять необходимо во время паузы, когда замирает сердце.
— Ну, на счастье! — Не допив, господин Морозов разбил свой бокал, сделал несколько шагов к краю сцены и внезапно, схватившись за сердце, рухнул прямо на судейский стол. Брызнули стекла очков, прощально зазвенел хрусталь, проснувшийся мент истошно заорал:
— Служу Советскому Союзу!
Крики, шум, визг, бой посуды, суета и неразбериха. Бодигарды положили Морозова на стол, и целитель Дятлов принялся оказывать ему первую помощь, но вскоре даже он понял, что имеет дело с трупом.
— Наука здесь бессильна, — сказал эскулап и бочком-бочком отправился мыть руки — только его и видели.
— Господа, музыкальная пауза. — Следом за ним исчез Яша Лохматович, полуфиналисты тоже быстренько убрались за кулисы, а чертов Пиль со своими сыновьями запели на четыре голоса:
А ты такой холодный, как айсберг в океане…
— Братва, коренной зажмурился, менты приедут, всех заметут.
Среди почтеннейшей публики возникла легкая паника, народ косяком устремился на выход, и бородач в роговых очках и на редкость удачном галстуке без труда затерялся в орущем этом скопище. Особо не торопясь и свободно ориентируясь в темноте, он двинулся между сонных деревьев и вскоре вышел к кустам, где была запаркована серая «Нива». Ну вот, fu… e non е! Забравшись в машину, бородач избавился от очков, парика и грима и, превратившись в Алексея Снегирева, известного очень немногим под прозвищем Скунс, надел ноктовизор, прибор инфракрасного ночного видения. Мир сразу сделался зеленым для него, присмотревшись, он заметил снайперов на деревьях, затаившуюся группу захвата, беззлобно ухмыльнулся: эх, Плещеев, Плещеев, не спится тебе! Носят тебя черти по ночам! Словно услышав его, эгидовцы начали сниматься, в мощном, вседиапазонном сканере с дешифратором послышались звуки команд:
— Это первый, всем отбой, едем на базу.
«Давайте, ребята, давайте, вам еще надо много тренироваться». Скунс со вкусом съел «Баунти», подождав немного, глянул на часы и отправился на Лиговку. Поближе к тому дому, где в шикарной шестикомнатной квартире обретался главный питерский фашист Петухов.
ГЛАВА 12
Сквозь щели жалюзи в палату лился свет погожего октябрьского дня. За стеклами ветер шевелил багряные листья, трепал хвост у белки-попрошайки, цокавшей на ветке раскидистого клена — дайте кешью, арахиса дайте.
— Операция прошла нормально, прогноз самый благоприятный. — Лечащий врач, благообразный еврей с аккуратной черной бородкой, подчеркивающей белизну колпака и халата, поправил уголок одеяла и взглянул на частоту пульса на экране. — Теперь вопрос времени.
С Прохоровым он держался уважительно и с опаской: разбитая рожа, хороший пиджак, куча денег, наверное, — сразу видно, какого поля ягода, фрукт еще тот. А мамаша его выкарабкалась благополучно, функции мозга восстанавливаются. Да, далеко ушла наука, за деньги теперь можно и с того света вернуться.
— Мама, ты слышишь меня? — Серега взял Клавдию Семеновну за исхудавшую, бессильно свесившуюся руку, заметив искру понимания в ее глазах, облегченно улыбнулся. — Все будет хорошо, мама, все будет хорошо.
У него вдруг перехватило горло, поднявшись с табурета, он глянул на врача:
— Меня не будет с месяц, может, больше. Не страшно?
— А что может быть страшного? — Врач пожал узкими плечами. — После основного курса предусмотрен реабилитационный, у нас отличный центр в Комарове. Вы ведь все уже оплатили.
Его губы растянулись в улыбке, но в глубине глаз светились равнодушие и вежливая скука.
Дома Серегу ждал сюрприз: Прохоров-старший был трезв. Молчаливый и злой, в одном исподнем, он жарил яичницу с колбасой, на кухне воняло мочой, перегретой сковородой и подгорелыми белками. Рысик, свернувшись на холодильнике, зализывал пораненную лапу, желтые глаза его сыто щурились.
— Батя, давай-ка лучше я, — сунулся было Прохоров, но отставной майор угрюмо отстранился и, внезапно рассвирепев, с матерным лаем отшвырнул сковородку в раковину. И тут же, с грохотом усевшись за стол, обхватил голову руками:
— Суки, падлы, пидоры хреновы!
— Кого это ты так? — Привыкший ко всякому. Тормоз поставил чайник, устроившись напротив, тронул отца за плечо. — Похмелиться не успел?
— Они же, суки, пацанов зеленых снова, зверям под пули. — Прохоров-старший потряс кулаком, показав пальцем наверх, оглушительно, так что Рысик убрался подальше, приложился ладонью об стол. — Опять, суки, в войну играют, конечно, она все спишет. И приватизацию эту блядскую, и бомжей на помойках, всю жизнь нашу херову.
— А, вот ты о чем, батя. — Прохоров невозмутимо заварил чай, принялся намазывать хлеб маслом. — Только вот если бы мы с тобой сидели наверху, не воровали бы разве? Может, еще похлеще, с голодухи-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53