Сам взялся наливать.
Ярослав Стражник, глянув вскользь на Береста, сказал Олаву:
– Этого твоего сына я встречал уже. Он шел па реке с купцами из Свитьод. И еще у него было что-то с руками…
Тут Ярослав посмотрел на Береста уже пристально, испытующе, как привык, наверное, смотреть на пленников в своих темницах.
Спросил:
– Я верно запомнил?
– Да, господин, – негромко ответил игрец.
Тиун продолжал:
– Ты был нетерпеливее других. Почему?
– Мне хотелось прийти и скорее вернуться обратно.
– Ты вернешься. Но позже. Твой ветер сейчас дует на юг, и большинство дорог направлено на юг. Сейчас все идут к нам в Киев. Вспомни, на пристани не нашлось места для вашей ладьи… – Ярослав усмехнулся, видя удивление Береста и Эйрика. – Когда все суда соберутся, их составят в караван и поведут в Олешье. А я этот караван буду сопровождать. Там и тебе место, сын Олава…
После этих слов гости зашумели и выпили много вина за предстоящий поход. Также выпили они за великого воина, тиуна Ярослава, зато, что он есть, и за то, что в голову ему пришла светлая мысль – объединить их всех за этими обильными столами.
Олав просил тиуна:
– Другому моему сыну тоже скажи.
Тогда также пристально посмотрел Ярослав на Эйрика, сказал:
– Ты стремишься на юг. Значит, стремишься за богатствами. Зачем они тебе?
Эйрик ответил:
– Мне нужно жениться на Ингунн, господин. А богатства нужны Гудбранду.
– Глуп твой Гудбранд, – осудил Ярослав, – если мужа ценит за богатства. Ценить нужно за упорство… Ты, Эйрик, не ищи богатств и славы от ратного дела, не прячь секиру под скамьей. Кровавая секира не принесет тебе радости… И не ищи богатств от пахотного труда. Слишком легки и белы твои руки.
Сказав эти слова, тиун надолго замолчал.
– Как же быть? – не вытерпел Эйрик.
– Жениться на Ингунн.
– Женись! Женись! – закричали хмельные гости.
А Олав воскликнул:
– В поход! В поход! Не спешите, сыновья, искать счастья вдали от Киева, вдали от Ярослава! В поход!
И вновь зашумели гости, вновь заплескалось вино. Пили за Олава и его сыновей, пили за предстоящий поход – чтобы ветер был парусам, легкая вода – веслам, надежность – стременам. Прислуживающие домочадцы ловко меняли блюда на столах, успевали – разносили корчажцы и ковши. Гости запьянели, наливать стали чаще. Их внимание теперь было занято вином и едой. Всё хотели попробовать из того, что ставилось на стол. Эйрик и Берест тем временем принялись разглядывать гостей. И заметили, что половина сидящих за столом – русь-славяне, схожие друг с другом светлыми пшеничными кудрями и особой вышивкой по кайме рубах. Четверть сидящих, увидели, русь-варяги или полуваряги. От остальных они отличались молоточками Тора. У кого был такой молоточек, тот будто бы мог не бояться ни исполинов, ни ворожбы, ни дурного глаза и никакой нечисти и нежити. Носили молоточек Мьёльнир по-разному: кто-то нашитым на рубаху, кто-то в ухе серьгой, а кто-то – оберегом на груди, рядом с христианским крестиком. Варяги эти были уже и не варяги, а киевляне, потому что в Киеве они родились и предки их умерли в Киеве… А была еще четверть гостей, только именуемых русыо, однако явно не русь: ляхи, торки, берендеи, чудь и несколько из печенегов.
Гости увлеклись друг другом и блюдами и только изредка оглядывались на хозяина. Ярослав не участвовал в их разговорах. Он больше следил за тем, чтобы столы не опустели, и посылал домочадцев то в одну кладовую, то в другую, то в погреб. И сам ел много. Игрец видел, как Ярослав раз за разом отсекал от окорока, пирога или от колбас такие куски, каждого из которых ему, игрецу, хватило бы наесться досыта. Ярослав же опробовал еще несколько каш, несколько разных хлебов, солений, выпил много вина и в довершение всего придвинул к себе широкое серебряное блюдо, наполненное мелко покрошенным мясом и зеленью.
Олав и Богуслав в еде и питье ненамного отставали от хозяина. За этим делом они говорили о половцах. И тот, и другой считали, что если ханы Атай и Будук появились возле Киева, то и третий их брат, хан Окот, находится где-нибудь поблизости. И если Атай и Будук – волчата, то Окот – опасный волк, он может натворить бед. Олава и Богуслава тревожило то, что половцы объявились перед самым выходом торгового каравана – не собрались ли они напасть на караван, а если собрались, то в каком месте. Согласились друг с другом, что лучшее для этого место – пороги.
Олав и Богуслав допытывались у Ярослава, что тот собирается делать с пленными ханами и за что он будет их судить – ведь они как будто не тронули ни одного человека и старых грехов за ними не водится. На это Ярослав ответил, что судить половцев можно уже только за то, что они половцы; а как поступить с пленными ханами, он еще не решил. Тиун сказал:
– Веселья хочу. А застолье мне – не веселье.
Здесь он предложил Бересту и Эйрику сходить с ним и посмотреть на его суд. Но они отказались, подумали, что будет тиун с тех половцев с живых сдирать кожу, да будет кузнечными клещами тянуть их за языки или заламывать па руках пальцы…
А Олав сказал:
– Сходите!
И они пошли.
В темных сенях Ярослав отворил обитую железом дверь. И когда Эйрик и Берест вошли за ним, тиун заперся изнутри на засов. А там была еще одна дверь – деревянная. За нею полная темнота. Туда и пошел Ярослав, зажегши единственную свечу.
Они медленно спускались по земляной лестнице с высокими ступенями. Ход был непрямой, поэтому часто оступались или цеплялись плечами за выступы. Придерживались руками за стены. А стены здесь были из плотного лёсса, кое-где укрепленные балками, известью с цемянкой и камнями серого песчаника. Прежде чем шагнуть, тщательно ощупывали ногой нижнюю ступень. Местами пригибались, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Но особенно тесно на этой потайной лестнице было большому Ярославу. Кое-где ему даже приходилось протискиваться боком. Он почти все время загораживал своим телом свет, а когда нагибался, то огонек свечи от его дыхания трепетал и едва не гас.
Наконец игрец услышал впереди себя скрип еще одной дверцы. И вошел вслед за Ярославом в небольшую, обшитую грубым горбылем клеть. Здесь было жарко и душно. И вполовину укоротился огонек свечи – ему тоже не хватало воздуха. Поэтому Ярослав не стал затворять за собой дверь.
Игрец не увидел здесь ни железных сундуков, о которых рассказывал Олав, ни дыбы для пыток, какую боялся увидеть, ни множества измученных людей. Только двое: молодых половцев в рваных рубахах были прикованы цепями к единственному в клети кольцу. Берест рассмотрел это кольцо – толстое, литое из железа. А доски-горбыли вокруг кольца были источены почти насквозь – так их царапали ногтями и грызли многие пленники, мучимые здесь темнотой, духотой и страхом смерти.
Ханы-половцы сразу поднялись на ноги и повернулись лицами к вошедшим. Но даже неяркий свет от свечи ослепил их. И ханы зажмурились. Однако продолжали стоять. Они жадно вдыхали принесенный в клеть свежий воздух. Их лица были мокрыми от пота.
Ярослав сказал:
– Вот те, кто еще не содеял зла, но содеют. Все команы рождены для зла. Пока эти двое сидят в моей клети, в сердце их брата сидит заноза…
Здесь Ярослав подошел к ханам так близко, что они, ожидающие удара, в испуге отпрянули к стене. Зазвенели цепи. Половцы прижались к кольцу и злобно сверкнули белками глаз на тиуна. Но отвели глаза – боялись этого великана.
– Глядят-то как! – усмехнулся Ярослав и поднес свечу к самому лицу ближнего хана. – Не рычит, а так и съедает глазами. Дикий зверь! Нехристь!..
Тиун опалил половцу редкую всклокоченную бородку. Затрещали в огне волоски, запахло паленым. Хан дернулся. При этом из-под его рубахи выпала на земляной пол маленькая дудочка, вырезанная из стебля тростника. Такую дудочку торки, печенеги и половцы называют – курай.
Берест поднял дудочку и при свете свечи рассмотрел ее. Также Ярослав и Эйрик склонились к нему ближе – хотели посмотреть, что же там выронил хан.
– Вот славно! – сказал тиун. – Команы нам сыграют. Отдай им дудку.
Берест протянул курай половцу с опаленным подбородком, но тот даже не пошевелился.
– Играй! – придвинулся к хану Ярослав. Половец вздрогнул, зажмурил глаза, но играть не стал. Тогда сказал Берест:
– Я сыграю…
Он поднес дудочку к губам и четырежды подул в нее, каждый раз зажимая пальцами разные отверстия. Он пробовал не столько дудку, сколько пальцы. Но вот глаза игреца просияли – пальцы его работали хорошо. Ярослав Стражник, услышав медленные звуки курая, поставил свечу в подсвечник на стене, а сам сел в углу на скамейку.
Половцы были по-прежнему недвижны.
Тогда опустился Берест на земляной пол, локти свои упер в колени и заиграл. Начал тихо и с грустью, начал о себе. Но, видно, игра его была из сердца, потому что Эйрик понял, о чем думал игрец. И сказал вису:
О, листок!
Молчанием томимый,
Ты был слабее всех.
И все ветра,
Друг с другом споря,
Тебя носили…
Но голос вдруг обрел
И ветру воспротивился листок.
Половцы обратились в слух. Прижались к стенам, боялись прозвенеть цепью, не хотели мешать музыке. Может, не листками, а ветрами себя мыслили. И, заслушавшись родным кураем, дерзнули памятью вырваться в степь. Бесплотные, они унеслись к берегам Донца.
А искусник Берест заиграл оживленнее, с надеждой. Но рядом с надеждой, как часто бывает, зазвучала тревога. Эйрик сказал:
Твой голос – стебель тростника.
Среди таких же стеблей
Слаб, так мало может он.
А ветер точит горы
И гонит реки вспять.
Шумит и глушит тростниковый голос –
Он хочет оборвать
Еще один листок.
Потом заиграл Берест высоко и жалостно. Чудно заиграл! Снял игрец обручи-запястья, размял неокрепшие пальцы. Подобрал широкие рукава, откинул со лба волосы. И поднялся высоко в песне-жалобе, малиновую жалобу излил с небес. Прослезились половцы, спрятали лица. Эйрик сказал:
О, листок!
Крылом вороньим
Бьет ветер по твоим глазам –
Черный. Спутал железами
Руки, травы перепутал.
И девичьими слезами
След твой полил,
Брат мой. О, листок!..
Кончив играть, Берест вернул курай половцу. Хан принял дудочку с поклоном, спрятал ее под рубахой и покосился на тиуна.
– Вот и весь суд! – сказал Ярослав. – Твоя игра смутила меня, Петр. Ты дал мне веселья, ты коснулся души. Зла не осталось…
После этих слов тиун расковал пленников и подарил их игрецу:
– Поступай с ними, как знаешь: хочешь – отпусти, хочешь – продай турку или греку. Но не возись с ними долго, не то в благодарность, языческое племя, всадят тебе в спину нож.
Тут Ярослав Стражник вывел всех во двор, дал Бересту коня, дал половцам крепкого верблюда и дал для охраны двоих всадников. Эйрика же тиун оставил у себя и повел в гридницу продолжать пиршество – искать своей душе нового веселья.
Глава 6
Половцев отпустили в лесной глуши за Выдубичским монастырем, именуемым также Всеволожим. Игрец посоветовал им переждать где-нибудь до темноты и уходить ночами, а еще просил не забывать про маленький курай и про Ярославов добрый суд. Поклонились ему гордые ханы в ноги, руками коснулись земли. Один из них, по имени Атай, – тот, которому тиуи опалил подбородок, сказал:
– Брат! Вспомним тебя, как заиграет курай.
Хан Будук тоже сказал:
– Не воину кланяемся, а игрецу!
На этом расстались. Половцы перебросили между тугих верблюжьих горбов длинный ремень, ухватились за концы ремня, побежали и быстро скрылись за вековыми деревьями.
К вечеру Берест и двое тиуновых всадников вернулись в Киев. Всадники сразу заспешили в Верхний город, к Ярославу. Не хотели терять своего, недосидели за столами. Недоели, недопили. Всю дорогу говорили о пиршестве. Вспоминали поговорку: скамьи теснить – не седла лоснить.
А игрец не спешил за столы. Проехал по Подолию; спешился, постоял на пристани в надежде встретить человека, ведущего свой корабль на север. Но не нашел такого. Зато с севера все прибывали большие груженые ладьи и челны-однодеревки. Места им на воде давно не хватало, поэтому купцы вытаскивали свои суда далеко на берег, на песок. А те, кто не имел в городе дворов, располагались тут же, возле лодок, с чадами и пожитками. Жгли общие костры. Берест видел издалека и скейд Рагнара. Тот стоял на прежнем месте, сплошь облепленный челнами. И возле скейда речку Почайну можно было перейти, не замочив ног, только переступая из лодки в лодку. Игрец не захотел встречаться с Рагнаром прежде Эйрика, а лишь немного поглядел на судно, спрятавшись среди людей. Рагнар уже отыскал того грека, о котором ему говорили перекупщики, – варяги по деревянным мосткам вкатывали на скейд большие бочки с товаром, заносили на плечах тюки и амфоры, а сам грек, толстый, с красной тесьмой в курчавых волосах, суетился тут же, размахивал руками и на всех покрикивал. Грек был так увлечен и так доволен собой и своими успехами, что, глядя на него со стороны, можно было подумать – нет дела более прибыльного, надежного и уважаемого, чем торговля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Ярослав Стражник, глянув вскользь на Береста, сказал Олаву:
– Этого твоего сына я встречал уже. Он шел па реке с купцами из Свитьод. И еще у него было что-то с руками…
Тут Ярослав посмотрел на Береста уже пристально, испытующе, как привык, наверное, смотреть на пленников в своих темницах.
Спросил:
– Я верно запомнил?
– Да, господин, – негромко ответил игрец.
Тиун продолжал:
– Ты был нетерпеливее других. Почему?
– Мне хотелось прийти и скорее вернуться обратно.
– Ты вернешься. Но позже. Твой ветер сейчас дует на юг, и большинство дорог направлено на юг. Сейчас все идут к нам в Киев. Вспомни, на пристани не нашлось места для вашей ладьи… – Ярослав усмехнулся, видя удивление Береста и Эйрика. – Когда все суда соберутся, их составят в караван и поведут в Олешье. А я этот караван буду сопровождать. Там и тебе место, сын Олава…
После этих слов гости зашумели и выпили много вина за предстоящий поход. Также выпили они за великого воина, тиуна Ярослава, зато, что он есть, и за то, что в голову ему пришла светлая мысль – объединить их всех за этими обильными столами.
Олав просил тиуна:
– Другому моему сыну тоже скажи.
Тогда также пристально посмотрел Ярослав на Эйрика, сказал:
– Ты стремишься на юг. Значит, стремишься за богатствами. Зачем они тебе?
Эйрик ответил:
– Мне нужно жениться на Ингунн, господин. А богатства нужны Гудбранду.
– Глуп твой Гудбранд, – осудил Ярослав, – если мужа ценит за богатства. Ценить нужно за упорство… Ты, Эйрик, не ищи богатств и славы от ратного дела, не прячь секиру под скамьей. Кровавая секира не принесет тебе радости… И не ищи богатств от пахотного труда. Слишком легки и белы твои руки.
Сказав эти слова, тиун надолго замолчал.
– Как же быть? – не вытерпел Эйрик.
– Жениться на Ингунн.
– Женись! Женись! – закричали хмельные гости.
А Олав воскликнул:
– В поход! В поход! Не спешите, сыновья, искать счастья вдали от Киева, вдали от Ярослава! В поход!
И вновь зашумели гости, вновь заплескалось вино. Пили за Олава и его сыновей, пили за предстоящий поход – чтобы ветер был парусам, легкая вода – веслам, надежность – стременам. Прислуживающие домочадцы ловко меняли блюда на столах, успевали – разносили корчажцы и ковши. Гости запьянели, наливать стали чаще. Их внимание теперь было занято вином и едой. Всё хотели попробовать из того, что ставилось на стол. Эйрик и Берест тем временем принялись разглядывать гостей. И заметили, что половина сидящих за столом – русь-славяне, схожие друг с другом светлыми пшеничными кудрями и особой вышивкой по кайме рубах. Четверть сидящих, увидели, русь-варяги или полуваряги. От остальных они отличались молоточками Тора. У кого был такой молоточек, тот будто бы мог не бояться ни исполинов, ни ворожбы, ни дурного глаза и никакой нечисти и нежити. Носили молоточек Мьёльнир по-разному: кто-то нашитым на рубаху, кто-то в ухе серьгой, а кто-то – оберегом на груди, рядом с христианским крестиком. Варяги эти были уже и не варяги, а киевляне, потому что в Киеве они родились и предки их умерли в Киеве… А была еще четверть гостей, только именуемых русыо, однако явно не русь: ляхи, торки, берендеи, чудь и несколько из печенегов.
Гости увлеклись друг другом и блюдами и только изредка оглядывались на хозяина. Ярослав не участвовал в их разговорах. Он больше следил за тем, чтобы столы не опустели, и посылал домочадцев то в одну кладовую, то в другую, то в погреб. И сам ел много. Игрец видел, как Ярослав раз за разом отсекал от окорока, пирога или от колбас такие куски, каждого из которых ему, игрецу, хватило бы наесться досыта. Ярослав же опробовал еще несколько каш, несколько разных хлебов, солений, выпил много вина и в довершение всего придвинул к себе широкое серебряное блюдо, наполненное мелко покрошенным мясом и зеленью.
Олав и Богуслав в еде и питье ненамного отставали от хозяина. За этим делом они говорили о половцах. И тот, и другой считали, что если ханы Атай и Будук появились возле Киева, то и третий их брат, хан Окот, находится где-нибудь поблизости. И если Атай и Будук – волчата, то Окот – опасный волк, он может натворить бед. Олава и Богуслава тревожило то, что половцы объявились перед самым выходом торгового каравана – не собрались ли они напасть на караван, а если собрались, то в каком месте. Согласились друг с другом, что лучшее для этого место – пороги.
Олав и Богуслав допытывались у Ярослава, что тот собирается делать с пленными ханами и за что он будет их судить – ведь они как будто не тронули ни одного человека и старых грехов за ними не водится. На это Ярослав ответил, что судить половцев можно уже только за то, что они половцы; а как поступить с пленными ханами, он еще не решил. Тиун сказал:
– Веселья хочу. А застолье мне – не веселье.
Здесь он предложил Бересту и Эйрику сходить с ним и посмотреть на его суд. Но они отказались, подумали, что будет тиун с тех половцев с живых сдирать кожу, да будет кузнечными клещами тянуть их за языки или заламывать па руках пальцы…
А Олав сказал:
– Сходите!
И они пошли.
В темных сенях Ярослав отворил обитую железом дверь. И когда Эйрик и Берест вошли за ним, тиун заперся изнутри на засов. А там была еще одна дверь – деревянная. За нею полная темнота. Туда и пошел Ярослав, зажегши единственную свечу.
Они медленно спускались по земляной лестнице с высокими ступенями. Ход был непрямой, поэтому часто оступались или цеплялись плечами за выступы. Придерживались руками за стены. А стены здесь были из плотного лёсса, кое-где укрепленные балками, известью с цемянкой и камнями серого песчаника. Прежде чем шагнуть, тщательно ощупывали ногой нижнюю ступень. Местами пригибались, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Но особенно тесно на этой потайной лестнице было большому Ярославу. Кое-где ему даже приходилось протискиваться боком. Он почти все время загораживал своим телом свет, а когда нагибался, то огонек свечи от его дыхания трепетал и едва не гас.
Наконец игрец услышал впереди себя скрип еще одной дверцы. И вошел вслед за Ярославом в небольшую, обшитую грубым горбылем клеть. Здесь было жарко и душно. И вполовину укоротился огонек свечи – ему тоже не хватало воздуха. Поэтому Ярослав не стал затворять за собой дверь.
Игрец не увидел здесь ни железных сундуков, о которых рассказывал Олав, ни дыбы для пыток, какую боялся увидеть, ни множества измученных людей. Только двое: молодых половцев в рваных рубахах были прикованы цепями к единственному в клети кольцу. Берест рассмотрел это кольцо – толстое, литое из железа. А доски-горбыли вокруг кольца были источены почти насквозь – так их царапали ногтями и грызли многие пленники, мучимые здесь темнотой, духотой и страхом смерти.
Ханы-половцы сразу поднялись на ноги и повернулись лицами к вошедшим. Но даже неяркий свет от свечи ослепил их. И ханы зажмурились. Однако продолжали стоять. Они жадно вдыхали принесенный в клеть свежий воздух. Их лица были мокрыми от пота.
Ярослав сказал:
– Вот те, кто еще не содеял зла, но содеют. Все команы рождены для зла. Пока эти двое сидят в моей клети, в сердце их брата сидит заноза…
Здесь Ярослав подошел к ханам так близко, что они, ожидающие удара, в испуге отпрянули к стене. Зазвенели цепи. Половцы прижались к кольцу и злобно сверкнули белками глаз на тиуна. Но отвели глаза – боялись этого великана.
– Глядят-то как! – усмехнулся Ярослав и поднес свечу к самому лицу ближнего хана. – Не рычит, а так и съедает глазами. Дикий зверь! Нехристь!..
Тиун опалил половцу редкую всклокоченную бородку. Затрещали в огне волоски, запахло паленым. Хан дернулся. При этом из-под его рубахи выпала на земляной пол маленькая дудочка, вырезанная из стебля тростника. Такую дудочку торки, печенеги и половцы называют – курай.
Берест поднял дудочку и при свете свечи рассмотрел ее. Также Ярослав и Эйрик склонились к нему ближе – хотели посмотреть, что же там выронил хан.
– Вот славно! – сказал тиун. – Команы нам сыграют. Отдай им дудку.
Берест протянул курай половцу с опаленным подбородком, но тот даже не пошевелился.
– Играй! – придвинулся к хану Ярослав. Половец вздрогнул, зажмурил глаза, но играть не стал. Тогда сказал Берест:
– Я сыграю…
Он поднес дудочку к губам и четырежды подул в нее, каждый раз зажимая пальцами разные отверстия. Он пробовал не столько дудку, сколько пальцы. Но вот глаза игреца просияли – пальцы его работали хорошо. Ярослав Стражник, услышав медленные звуки курая, поставил свечу в подсвечник на стене, а сам сел в углу на скамейку.
Половцы были по-прежнему недвижны.
Тогда опустился Берест на земляной пол, локти свои упер в колени и заиграл. Начал тихо и с грустью, начал о себе. Но, видно, игра его была из сердца, потому что Эйрик понял, о чем думал игрец. И сказал вису:
О, листок!
Молчанием томимый,
Ты был слабее всех.
И все ветра,
Друг с другом споря,
Тебя носили…
Но голос вдруг обрел
И ветру воспротивился листок.
Половцы обратились в слух. Прижались к стенам, боялись прозвенеть цепью, не хотели мешать музыке. Может, не листками, а ветрами себя мыслили. И, заслушавшись родным кураем, дерзнули памятью вырваться в степь. Бесплотные, они унеслись к берегам Донца.
А искусник Берест заиграл оживленнее, с надеждой. Но рядом с надеждой, как часто бывает, зазвучала тревога. Эйрик сказал:
Твой голос – стебель тростника.
Среди таких же стеблей
Слаб, так мало может он.
А ветер точит горы
И гонит реки вспять.
Шумит и глушит тростниковый голос –
Он хочет оборвать
Еще один листок.
Потом заиграл Берест высоко и жалостно. Чудно заиграл! Снял игрец обручи-запястья, размял неокрепшие пальцы. Подобрал широкие рукава, откинул со лба волосы. И поднялся высоко в песне-жалобе, малиновую жалобу излил с небес. Прослезились половцы, спрятали лица. Эйрик сказал:
О, листок!
Крылом вороньим
Бьет ветер по твоим глазам –
Черный. Спутал железами
Руки, травы перепутал.
И девичьими слезами
След твой полил,
Брат мой. О, листок!..
Кончив играть, Берест вернул курай половцу. Хан принял дудочку с поклоном, спрятал ее под рубахой и покосился на тиуна.
– Вот и весь суд! – сказал Ярослав. – Твоя игра смутила меня, Петр. Ты дал мне веселья, ты коснулся души. Зла не осталось…
После этих слов тиун расковал пленников и подарил их игрецу:
– Поступай с ними, как знаешь: хочешь – отпусти, хочешь – продай турку или греку. Но не возись с ними долго, не то в благодарность, языческое племя, всадят тебе в спину нож.
Тут Ярослав Стражник вывел всех во двор, дал Бересту коня, дал половцам крепкого верблюда и дал для охраны двоих всадников. Эйрика же тиун оставил у себя и повел в гридницу продолжать пиршество – искать своей душе нового веселья.
Глава 6
Половцев отпустили в лесной глуши за Выдубичским монастырем, именуемым также Всеволожим. Игрец посоветовал им переждать где-нибудь до темноты и уходить ночами, а еще просил не забывать про маленький курай и про Ярославов добрый суд. Поклонились ему гордые ханы в ноги, руками коснулись земли. Один из них, по имени Атай, – тот, которому тиуи опалил подбородок, сказал:
– Брат! Вспомним тебя, как заиграет курай.
Хан Будук тоже сказал:
– Не воину кланяемся, а игрецу!
На этом расстались. Половцы перебросили между тугих верблюжьих горбов длинный ремень, ухватились за концы ремня, побежали и быстро скрылись за вековыми деревьями.
К вечеру Берест и двое тиуновых всадников вернулись в Киев. Всадники сразу заспешили в Верхний город, к Ярославу. Не хотели терять своего, недосидели за столами. Недоели, недопили. Всю дорогу говорили о пиршестве. Вспоминали поговорку: скамьи теснить – не седла лоснить.
А игрец не спешил за столы. Проехал по Подолию; спешился, постоял на пристани в надежде встретить человека, ведущего свой корабль на север. Но не нашел такого. Зато с севера все прибывали большие груженые ладьи и челны-однодеревки. Места им на воде давно не хватало, поэтому купцы вытаскивали свои суда далеко на берег, на песок. А те, кто не имел в городе дворов, располагались тут же, возле лодок, с чадами и пожитками. Жгли общие костры. Берест видел издалека и скейд Рагнара. Тот стоял на прежнем месте, сплошь облепленный челнами. И возле скейда речку Почайну можно было перейти, не замочив ног, только переступая из лодки в лодку. Игрец не захотел встречаться с Рагнаром прежде Эйрика, а лишь немного поглядел на судно, спрятавшись среди людей. Рагнар уже отыскал того грека, о котором ему говорили перекупщики, – варяги по деревянным мосткам вкатывали на скейд большие бочки с товаром, заносили на плечах тюки и амфоры, а сам грек, толстый, с красной тесьмой в курчавых волосах, суетился тут же, размахивал руками и на всех покрикивал. Грек был так увлечен и так доволен собой и своими успехами, что, глядя на него со стороны, можно было подумать – нет дела более прибыльного, надежного и уважаемого, чем торговля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55