– Дайте подумать. Еще убитые дети?
– Не совсем, – сказал Вильямс, – но вы на верном пути.
Это следующая фаза цикла. В тысяча восемьсот одиннадцатом все прихожане конгрегационной церкви погибли в катастрофе на Кенделл-Пойнт. Между прочим, и это важно, среди погибших были два Вильямса, два Тейлора – отец и дочь и четверо Гринов. И старик по имени Смит. Миссис Бах не сказала мне этого, не захотела сказать, но я отыскал это в газетах. Катастрофа на Кенделл-Пойнт чуть не уничтожила наши семьи. В результате всех этих событий наши семьи на Гринбанке долгое время не слишком-то процветали. Мои родственники жили в Патчине, и уцелевшие Грины – тоже.
Они были прихожанами патчинской конгрегационной церкви и поэтому пережили этот день. В тысяча восемьсот сорок первом году Растум Тейлор сошел с ума – совсем свихнулся (до этого он был лишь слегка тронутым), убил двоих детей и практически съел их, когда Энтони Дженнингс нашел его на краю набитой угольями ямы.
– Съел, – повторила Пэтси. Она зажмурила глаза, и вновь перед ней возник столб пламени. Табби… Где же он?
– Да, съел. Миссис Бах полагала, что последние дни безумца Тейлора не были достойны упоминания в книге, но она читала те же газеты, что и я, и знала об этом. Она тоже ходила на старое гринбанкское кладбище и видела две могильные плиты – там лежали останки детей, которых убил Растум Тейлор. Камни эти и сейчас там. Сара Аллен, тысяча восемьсот тридцать пятый – тысяча восемьсот сорок первый, жестоко отнята у нас; и Томас Кирби Маккули Мурман, тысяча восемьсот тридцать четвертый – тысяча восемьсот сорок первый. Маленький Том. – Грем Вильямс опустил книгу. – Она уже остывает. Так вот, она, разумеется, знала о детях, но не стала писать о них и о том, что случилось в тысяча восемьсот семьдесят третьем году, тоже не стала по той же причине. Я даже не уверен, что она делала это сознательно, но она пыталась скрыть преступления Гидеона Винтера от любопытных взглядов своих современников.
Вильямс пристально взглянул на Пэтси.
– Хотите услышать остальное, Пэтси?
– Со мной все будет в порядке, – сказала Пэтси отсутствующим голосом.
– Ну так что же случилось в тысяча восемьсот семьдесят третьем? – спросил Ричард.
– По одному человеку из наших семейств погибли в огне на мельнице, – сказал Вильямс. – А кроме них еще сорок один человек. Июль и август тысяча восемьсот семьдесят третьего были прозваны «Черным Летом». Вскоре через Хэмпстед начали вновь двигаться чужеземцы. Но они не останавливались тут – просто проезжали мимо. Я знаю это потому, что в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году в Хиллхэвене открылся новый постоялый двор под названием «На полпути». Раньше постоялый двор под таким названием был в Хэмпстеде, но после тысяча восемьсот семьдесят третьего года он пришел в упадок, и в записях больше не попадаются упоминания о нем. После «Черного Лета» люди, похоже, избегали Хэмпстед. Я проглядел список кораблей, которые становились на якорь в Хэмпстедской гавани – это там, где теперь Яхт-клуб – начиная с тысяча восемьсот шестидесятого года, и увидел, что в тысяча восемьсот семьдесят третьем и позже они начали швартоваться в Хиллхэвене. А в тысяча восемьсот семьдесят пятом корабли вновь возвратились в Хэмпстед. Но я хочу сказать вам кое-что, о чем Дороти Бах все-таки упомянула. Перед «Черным Летом» в Хэмпстеде жило десять тысяч четыреста пятьдесят человек. Двумя годами позже, в тысяча восемьсот семьдесят пятом, – пять тысяч триста семьдесят.
– То есть умерло более половины? – спросил Ричард. – Но мне показалось, вы сказали, что там летом погибли лишь сорок пять человек.
– Ну, многие, возможно, переехали, – сказал Вильямс. – Дорога шла на Патчин и на Хиллхэвен, и уехать туда было очень легко. Они, может, думали, что со временем вернутся сюда опять. Во всяком случае, с продажей недвижимости после «Черного Лета» черт знает что творилось. Люди все продавали и снимались с места.
– Но ведь это еще не все? – спросил Ричард.
– Да, – сказал Вильямс. – Вот именно. Понимаете, когда ваша семья перебралась сюда, я еще не понимал, что творится. Я читал в газетах о миссис Фрайдгуд и миссис Гудолл и просто ужасался. Но потом я увидел Пэтси и Табби тем воскресным вечером и понял. Он возвращается. И он очень силен – как тогда, в «Черное Лето» и сразу после него.
– Почему вы так думаете? – спросил Ричард.
– Потому что «Черное Лето» тысяча восемьсот семьдесят третьего началось точно так же, как это. На ферме нашли женщину, разрезанную на куски. А неделей позже нашли еще одну женщину за лавками на Мэйн-стрит. И с ней сотворили то же самое. Потом были еще двое, одна из них – маленькая девчушка Смитов. И все это случилось перед пожаром на мельнице.
Ричард опять задал вопрос, и Пэтси услышала его издалека – точно он говорил из ямы в земле или голос его раздавался из лежащей на столе телефонной трубки:
– Почему «Черное Лето» было гораздо хуже, чем лето тысяча восемьсот сорок первого?
– О, к тому времени мы все вернемся, – сказал Вильямс, и Пэтси рассеянно подумала: все вернулись, что же тут плохого, это как воссоединение – Вильямсы, Смиты (к тому времени уже Смитфилды), Тейлоры, Грины. Все вернулись.
И конгрегационная церковь Гринбанка возродилась тоже к тысяча восемьсот семьдесят третьему году, а то, что случилось в тысяча восемьсот сорок первом, стало далекой и страшной легендой – не больше.
– Эти дети с ужасными именами, – опять спросил Ричард, – Тьма, Сумерки и Печаль.., фамилии у них были наши, верно?
– У вас хорошая голова, Ричард, – сказал старик. – Печаль носила фамилию Тейлор, и вышла она замуж за Джозефа Вильямса. Тьма был Смитом, а фамилия Сумерек была Грин.
И Стыд тоже был, Дороти Бах отлично знала это. Крошечная девочка, фамилия ее была Вильямс; она умерла до того, как ее крестили.
– Печаль Тейлор, – прошептала Пэтси. Имя казалось ей очень красивым.
– Почти все они были девочки, – сказал Вильямс. – И со временем них у всех родились дети. Вильямсы женились на Тейлорах, а Смиты – на Гринах, а потом Вильямсы – на Смитах.
Пэтси все это представлялось красивым ритуальным танцем – все эти браки, которые заключались так давно…
Пальцы ее онемели, губы застыли. Вильямс взял в жены Тейлор, а Смит – Грин, а потом Вильямс взял в жены Стыд… точно хоровод, и перед ее умственным взором возник золотистый круг, похожий на обручальное кольцо, и внутри этого круга было что-то дымное, что-то неприятное, и Пэтси затрясла головой.
Но тут в руку ей вцепилась рука Мерилин Форман, и Пэтси увидела, что там, в кругу…
Сама она этого не слышала, но она издала долгий испуганный стон, и Вильямс и Ричард увидели, что она вновь упала на кушетку. Они еще не успели добежать до нее, как она начала дрожать и биться головой о подушку, да так сильно, что кушетка начала раскачиваться.
Ричард схватил ее за руки, не зная, как остановить эти судороги. Наконец он присел рядом с ней, обнял и крепко прижал к себе, и тело его затряслось в такт ее конвульсиям.
15
– Вытащите это пианино на двор, – сказал Старбек, – да осторожней. А потом возвращайтесь за зеркалом.
«Нет уж, – подумал Брюс и знал, что то же самое думает и Дики, – давайте оставим зеркало здесь. Мы не хотим иметь дело с этой вещью, нет, сэр!» Как раз перед тем как луч фонаря Старбека уперся в зеркало, Брюс увидел, или ему показалось, что увидел, что там, внутри, было нечто похожее на слизняка или червя; оно содрогнулось от луча света и растаяло в глубине.
Там, в недрах зеркала, был Ад. Что за странная мысль?
Будет что рассказать этому Шкиперу.
– Если вы будете трясти своими дерьмовыми башками, я оторву их, – прошипел Старбек. – Тащите пианино. – Он направил луч фонаря на Брюса. – Клянусь, если вы не пошевелитесь, я вам яйца отстрелю.
– Я просто подумал… – прошептал Брюс и почувствовал, как сзади вздрогнул Дики.
– Он еще думает, дерьмо, – злобно шепнул Старбек.
– Мы можем положить зеркало на пианино и сделать только одну ходку, – вывернулся Брюс.
– Да? – луч света снова уперся в зеркало. – Ладно. Я придержу его. И поаккуратней с рамой.
Дики и Брюс согнулись под тяжестью пианино и медленно понесли его через комнату. Старбек направил свой фонарик на статуэтки, и луч остановился на ближайшей из них. Он подошел и приподнял ее. Это была маленькая статуэтка танцовщицы, и Гарри поразился ее тяжести. Перевернув ее, он увидел имя, выцарапанное на основании: «Дега».
– Берем ее, – сказал он, и оба мальчика замерли. – Да не вы, задницы.
Он направил фонарь на следующую статуэтку. Она была в точности как та, что он держал на ладони. Когда он повел фонарем вглубь комнаты, он увидел еще две статуэтки танцовщиц.
Старбек вытащил из кармана радио и проговорил в него:
– Эй, парень, ты там?
– Что? – спросил испуганный голос Табби.
– Давай, подгоняй грузовик. Мы выскочим через пару минут.
– Вы хотите, чтобы мы… – Дик и Брюс испуганно застыли, не дойдя до стены, на которой висело зеркало.
– Шевелитесь, ублюдки, – сказал Старбек. – Берите зеркало. Кладите его на пианино и тащите наружу. Потом возвращайтесь сюда и снимайте со стен все эти картины. Все поняли?
И когда трясущиеся близнецы Норманы двинулись к стене, Старбек отправился ко второй статуэтке Дега.
В эти последние несколько секунд своей жизни он думал, что на вещи, вынесенные из этой комнаты, он сможет два года жить безбедно, даже если получит десять центов на каждый доллар, – а примерно так оно и будет. С этим серебром, зеркалом, пианино, статуэтками и картинами он выберется из дома на Бич-трэил раньше, чем до него доберется кучка местной полиции, и переберется на новое место. Он думал вернуться на Средний Запад – он давно там не был, – в богатые города, где банковский счет жиреет с каждым вашим вдохом и выдохом. Затем он смутно различил старика с пистолетом в руке, который вошел через дверь в гостиную, и подумал, нет, он еще слишком молод, он всего лишь ребенок, а потом услышал, как Дики Норман закричал от боли и ужаса. Казалось, взорвалась вся комната, и Гарри успел увидеть, как кровь Дики Нормана обрызгала картину, которая наверняка принадлежала кисти Мане. К этому времени он успел вытащить свой пистолет, но рука не слушалась его; он еще успел подумать, сможет ли он продать картину, которую заляпала кровь Дики Нормана, а потом наступила темнота.
16
Табби кинул радио на пассажирское сиденье, а сам перебрался на водительское. Из переговорного устройства слышался приглушенный статическими разрядами разговор, и до него дошло, что он слышит, как Старбек что-то приказывает близнецам. Вор, казалось, был рассержен. Табби повернул ключ зажигания и поставил ногу на акселератор.
Мотор фыркнул. Табби судорожно пытался вспомнить все, что знал о том, как управлять грузовиком. Он в ужасе поглядел на переключатель скоростей, на красную кнопку на его ручке, нажал на кнопку и потянул рычаг вниз. Грузовичок завыл: казалось, он пожирает сам себя. Табби отпустил рычаг, схватил его снова и потянул, одновременно нажимая на акселератор.
Грузовик дрожал точно побитая собака. Казалось, он вот-вот начнет испражняться, вышвыривая через выхлопную трубу свои внутренности. Он был безнадежен.Табби рывком отворил дверь и выскочил из грузовичка.
Потом он вспомнил про радио и вернулся за ним. Он бежал мимо японского клена и, только почти добежав до дома сообразил, что, поскольку он вот-вот увидит Старбека, радио ему не нужно. Фонарь, горящий над водосточной трубой, на миг ослепил его. Он должен признаться Старбеку, что ему не удалось справиться с грузовиком, а дальше Гарри или кто-то из Норманов выскочит за калитку и подгонит машину. Все, что ему нужно, – это зайти внутрь и сказать Старбеку, что ему не удалось заставить грузовичок двигаться.
Он в ужасе зажмурился и увидел: чудовищный огненный столб поднялся примерно на пятьдесят футов от земли и превратился в гигантскую огненную летучую мышь с распростертыми крыльями.
Табби остановился. Во рту пересохло, сердце колотилось.
Потом неуверенно шагнул вперед. Что-то происходило внутри дома: воздух был насыщен злобными электрическими разрядами – теми, которые до этого полыхали в небе. Табби увидел, что в окне первого этажа что-то мерцает.
Забытое в руке передающее устройство издало долгий вопль агонии.
Табби сделал еще один шаг. Что бы там ни сияло в окне, оно влекло его к себе. Какая-то его часть знала, что то, что происходит в этом доме, невыносимо для него – это было вроде того, что он видел, когда отец и дедушка пытались разорвать его надвое в аэропорту Кеннеди у выхода № 44, – смутное воспоминание о том, как мужчина снимает длинным красным ножом кожу с женщины… Но другая часть Табби Смитфилда слышала тихий, настойчивый голос, неслышный глас изнутри этого жуткого дома, и этот голос приглашал его войти:
"…Здесь хорошо, Табби, просто подойди и отвори дверь.
Неважно, что ты не справился с грузовиком, это не имеет больше значения, приходи, побудь с нами…"
И ошеломленный, ослепленный образами огненной летучей мыши и умирающей окровавленной женщины, Табби сделал еще один шаг по направлению к дому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Не совсем, – сказал Вильямс, – но вы на верном пути.
Это следующая фаза цикла. В тысяча восемьсот одиннадцатом все прихожане конгрегационной церкви погибли в катастрофе на Кенделл-Пойнт. Между прочим, и это важно, среди погибших были два Вильямса, два Тейлора – отец и дочь и четверо Гринов. И старик по имени Смит. Миссис Бах не сказала мне этого, не захотела сказать, но я отыскал это в газетах. Катастрофа на Кенделл-Пойнт чуть не уничтожила наши семьи. В результате всех этих событий наши семьи на Гринбанке долгое время не слишком-то процветали. Мои родственники жили в Патчине, и уцелевшие Грины – тоже.
Они были прихожанами патчинской конгрегационной церкви и поэтому пережили этот день. В тысяча восемьсот сорок первом году Растум Тейлор сошел с ума – совсем свихнулся (до этого он был лишь слегка тронутым), убил двоих детей и практически съел их, когда Энтони Дженнингс нашел его на краю набитой угольями ямы.
– Съел, – повторила Пэтси. Она зажмурила глаза, и вновь перед ней возник столб пламени. Табби… Где же он?
– Да, съел. Миссис Бах полагала, что последние дни безумца Тейлора не были достойны упоминания в книге, но она читала те же газеты, что и я, и знала об этом. Она тоже ходила на старое гринбанкское кладбище и видела две могильные плиты – там лежали останки детей, которых убил Растум Тейлор. Камни эти и сейчас там. Сара Аллен, тысяча восемьсот тридцать пятый – тысяча восемьсот сорок первый, жестоко отнята у нас; и Томас Кирби Маккули Мурман, тысяча восемьсот тридцать четвертый – тысяча восемьсот сорок первый. Маленький Том. – Грем Вильямс опустил книгу. – Она уже остывает. Так вот, она, разумеется, знала о детях, но не стала писать о них и о том, что случилось в тысяча восемьсот семьдесят третьем году, тоже не стала по той же причине. Я даже не уверен, что она делала это сознательно, но она пыталась скрыть преступления Гидеона Винтера от любопытных взглядов своих современников.
Вильямс пристально взглянул на Пэтси.
– Хотите услышать остальное, Пэтси?
– Со мной все будет в порядке, – сказала Пэтси отсутствующим голосом.
– Ну так что же случилось в тысяча восемьсот семьдесят третьем? – спросил Ричард.
– По одному человеку из наших семейств погибли в огне на мельнице, – сказал Вильямс. – А кроме них еще сорок один человек. Июль и август тысяча восемьсот семьдесят третьего были прозваны «Черным Летом». Вскоре через Хэмпстед начали вновь двигаться чужеземцы. Но они не останавливались тут – просто проезжали мимо. Я знаю это потому, что в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году в Хиллхэвене открылся новый постоялый двор под названием «На полпути». Раньше постоялый двор под таким названием был в Хэмпстеде, но после тысяча восемьсот семьдесят третьего года он пришел в упадок, и в записях больше не попадаются упоминания о нем. После «Черного Лета» люди, похоже, избегали Хэмпстед. Я проглядел список кораблей, которые становились на якорь в Хэмпстедской гавани – это там, где теперь Яхт-клуб – начиная с тысяча восемьсот шестидесятого года, и увидел, что в тысяча восемьсот семьдесят третьем и позже они начали швартоваться в Хиллхэвене. А в тысяча восемьсот семьдесят пятом корабли вновь возвратились в Хэмпстед. Но я хочу сказать вам кое-что, о чем Дороти Бах все-таки упомянула. Перед «Черным Летом» в Хэмпстеде жило десять тысяч четыреста пятьдесят человек. Двумя годами позже, в тысяча восемьсот семьдесят пятом, – пять тысяч триста семьдесят.
– То есть умерло более половины? – спросил Ричард. – Но мне показалось, вы сказали, что там летом погибли лишь сорок пять человек.
– Ну, многие, возможно, переехали, – сказал Вильямс. – Дорога шла на Патчин и на Хиллхэвен, и уехать туда было очень легко. Они, может, думали, что со временем вернутся сюда опять. Во всяком случае, с продажей недвижимости после «Черного Лета» черт знает что творилось. Люди все продавали и снимались с места.
– Но ведь это еще не все? – спросил Ричард.
– Да, – сказал Вильямс. – Вот именно. Понимаете, когда ваша семья перебралась сюда, я еще не понимал, что творится. Я читал в газетах о миссис Фрайдгуд и миссис Гудолл и просто ужасался. Но потом я увидел Пэтси и Табби тем воскресным вечером и понял. Он возвращается. И он очень силен – как тогда, в «Черное Лето» и сразу после него.
– Почему вы так думаете? – спросил Ричард.
– Потому что «Черное Лето» тысяча восемьсот семьдесят третьего началось точно так же, как это. На ферме нашли женщину, разрезанную на куски. А неделей позже нашли еще одну женщину за лавками на Мэйн-стрит. И с ней сотворили то же самое. Потом были еще двое, одна из них – маленькая девчушка Смитов. И все это случилось перед пожаром на мельнице.
Ричард опять задал вопрос, и Пэтси услышала его издалека – точно он говорил из ямы в земле или голос его раздавался из лежащей на столе телефонной трубки:
– Почему «Черное Лето» было гораздо хуже, чем лето тысяча восемьсот сорок первого?
– О, к тому времени мы все вернемся, – сказал Вильямс, и Пэтси рассеянно подумала: все вернулись, что же тут плохого, это как воссоединение – Вильямсы, Смиты (к тому времени уже Смитфилды), Тейлоры, Грины. Все вернулись.
И конгрегационная церковь Гринбанка возродилась тоже к тысяча восемьсот семьдесят третьему году, а то, что случилось в тысяча восемьсот сорок первом, стало далекой и страшной легендой – не больше.
– Эти дети с ужасными именами, – опять спросил Ричард, – Тьма, Сумерки и Печаль.., фамилии у них были наши, верно?
– У вас хорошая голова, Ричард, – сказал старик. – Печаль носила фамилию Тейлор, и вышла она замуж за Джозефа Вильямса. Тьма был Смитом, а фамилия Сумерек была Грин.
И Стыд тоже был, Дороти Бах отлично знала это. Крошечная девочка, фамилия ее была Вильямс; она умерла до того, как ее крестили.
– Печаль Тейлор, – прошептала Пэтси. Имя казалось ей очень красивым.
– Почти все они были девочки, – сказал Вильямс. – И со временем них у всех родились дети. Вильямсы женились на Тейлорах, а Смиты – на Гринах, а потом Вильямсы – на Смитах.
Пэтси все это представлялось красивым ритуальным танцем – все эти браки, которые заключались так давно…
Пальцы ее онемели, губы застыли. Вильямс взял в жены Тейлор, а Смит – Грин, а потом Вильямс взял в жены Стыд… точно хоровод, и перед ее умственным взором возник золотистый круг, похожий на обручальное кольцо, и внутри этого круга было что-то дымное, что-то неприятное, и Пэтси затрясла головой.
Но тут в руку ей вцепилась рука Мерилин Форман, и Пэтси увидела, что там, в кругу…
Сама она этого не слышала, но она издала долгий испуганный стон, и Вильямс и Ричард увидели, что она вновь упала на кушетку. Они еще не успели добежать до нее, как она начала дрожать и биться головой о подушку, да так сильно, что кушетка начала раскачиваться.
Ричард схватил ее за руки, не зная, как остановить эти судороги. Наконец он присел рядом с ней, обнял и крепко прижал к себе, и тело его затряслось в такт ее конвульсиям.
15
– Вытащите это пианино на двор, – сказал Старбек, – да осторожней. А потом возвращайтесь за зеркалом.
«Нет уж, – подумал Брюс и знал, что то же самое думает и Дики, – давайте оставим зеркало здесь. Мы не хотим иметь дело с этой вещью, нет, сэр!» Как раз перед тем как луч фонаря Старбека уперся в зеркало, Брюс увидел, или ему показалось, что увидел, что там, внутри, было нечто похожее на слизняка или червя; оно содрогнулось от луча света и растаяло в глубине.
Там, в недрах зеркала, был Ад. Что за странная мысль?
Будет что рассказать этому Шкиперу.
– Если вы будете трясти своими дерьмовыми башками, я оторву их, – прошипел Старбек. – Тащите пианино. – Он направил луч фонаря на Брюса. – Клянусь, если вы не пошевелитесь, я вам яйца отстрелю.
– Я просто подумал… – прошептал Брюс и почувствовал, как сзади вздрогнул Дики.
– Он еще думает, дерьмо, – злобно шепнул Старбек.
– Мы можем положить зеркало на пианино и сделать только одну ходку, – вывернулся Брюс.
– Да? – луч света снова уперся в зеркало. – Ладно. Я придержу его. И поаккуратней с рамой.
Дики и Брюс согнулись под тяжестью пианино и медленно понесли его через комнату. Старбек направил свой фонарик на статуэтки, и луч остановился на ближайшей из них. Он подошел и приподнял ее. Это была маленькая статуэтка танцовщицы, и Гарри поразился ее тяжести. Перевернув ее, он увидел имя, выцарапанное на основании: «Дега».
– Берем ее, – сказал он, и оба мальчика замерли. – Да не вы, задницы.
Он направил фонарь на следующую статуэтку. Она была в точности как та, что он держал на ладони. Когда он повел фонарем вглубь комнаты, он увидел еще две статуэтки танцовщиц.
Старбек вытащил из кармана радио и проговорил в него:
– Эй, парень, ты там?
– Что? – спросил испуганный голос Табби.
– Давай, подгоняй грузовик. Мы выскочим через пару минут.
– Вы хотите, чтобы мы… – Дик и Брюс испуганно застыли, не дойдя до стены, на которой висело зеркало.
– Шевелитесь, ублюдки, – сказал Старбек. – Берите зеркало. Кладите его на пианино и тащите наружу. Потом возвращайтесь сюда и снимайте со стен все эти картины. Все поняли?
И когда трясущиеся близнецы Норманы двинулись к стене, Старбек отправился ко второй статуэтке Дега.
В эти последние несколько секунд своей жизни он думал, что на вещи, вынесенные из этой комнаты, он сможет два года жить безбедно, даже если получит десять центов на каждый доллар, – а примерно так оно и будет. С этим серебром, зеркалом, пианино, статуэтками и картинами он выберется из дома на Бич-трэил раньше, чем до него доберется кучка местной полиции, и переберется на новое место. Он думал вернуться на Средний Запад – он давно там не был, – в богатые города, где банковский счет жиреет с каждым вашим вдохом и выдохом. Затем он смутно различил старика с пистолетом в руке, который вошел через дверь в гостиную, и подумал, нет, он еще слишком молод, он всего лишь ребенок, а потом услышал, как Дики Норман закричал от боли и ужаса. Казалось, взорвалась вся комната, и Гарри успел увидеть, как кровь Дики Нормана обрызгала картину, которая наверняка принадлежала кисти Мане. К этому времени он успел вытащить свой пистолет, но рука не слушалась его; он еще успел подумать, сможет ли он продать картину, которую заляпала кровь Дики Нормана, а потом наступила темнота.
16
Табби кинул радио на пассажирское сиденье, а сам перебрался на водительское. Из переговорного устройства слышался приглушенный статическими разрядами разговор, и до него дошло, что он слышит, как Старбек что-то приказывает близнецам. Вор, казалось, был рассержен. Табби повернул ключ зажигания и поставил ногу на акселератор.
Мотор фыркнул. Табби судорожно пытался вспомнить все, что знал о том, как управлять грузовиком. Он в ужасе поглядел на переключатель скоростей, на красную кнопку на его ручке, нажал на кнопку и потянул рычаг вниз. Грузовичок завыл: казалось, он пожирает сам себя. Табби отпустил рычаг, схватил его снова и потянул, одновременно нажимая на акселератор.
Грузовик дрожал точно побитая собака. Казалось, он вот-вот начнет испражняться, вышвыривая через выхлопную трубу свои внутренности. Он был безнадежен.Табби рывком отворил дверь и выскочил из грузовичка.
Потом он вспомнил про радио и вернулся за ним. Он бежал мимо японского клена и, только почти добежав до дома сообразил, что, поскольку он вот-вот увидит Старбека, радио ему не нужно. Фонарь, горящий над водосточной трубой, на миг ослепил его. Он должен признаться Старбеку, что ему не удалось справиться с грузовиком, а дальше Гарри или кто-то из Норманов выскочит за калитку и подгонит машину. Все, что ему нужно, – это зайти внутрь и сказать Старбеку, что ему не удалось заставить грузовичок двигаться.
Он в ужасе зажмурился и увидел: чудовищный огненный столб поднялся примерно на пятьдесят футов от земли и превратился в гигантскую огненную летучую мышь с распростертыми крыльями.
Табби остановился. Во рту пересохло, сердце колотилось.
Потом неуверенно шагнул вперед. Что-то происходило внутри дома: воздух был насыщен злобными электрическими разрядами – теми, которые до этого полыхали в небе. Табби увидел, что в окне первого этажа что-то мерцает.
Забытое в руке передающее устройство издало долгий вопль агонии.
Табби сделал еще один шаг. Что бы там ни сияло в окне, оно влекло его к себе. Какая-то его часть знала, что то, что происходит в этом доме, невыносимо для него – это было вроде того, что он видел, когда отец и дедушка пытались разорвать его надвое в аэропорту Кеннеди у выхода № 44, – смутное воспоминание о том, как мужчина снимает длинным красным ножом кожу с женщины… Но другая часть Табби Смитфилда слышала тихий, настойчивый голос, неслышный глас изнутри этого жуткого дома, и этот голос приглашал его войти:
"…Здесь хорошо, Табби, просто подойди и отвори дверь.
Неважно, что ты не справился с грузовиком, это не имеет больше значения, приходи, побудь с нами…"
И ошеломленный, ослепленный образами огненной летучей мыши и умирающей окровавленной женщины, Табби сделал еще один шаг по направлению к дому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56