Константинов развернул левую ступню и снизу стукнул по правой голени. Это было чертовски, невыносимо больно, но другого выхода он не видел — стучал, как молотком, постепенно выбивая из ловушки застрявшую правую.
Державший его снизу мужик дрожал от напряжения, и Константинов понимал, что в любую секунду он может не выдержать и снова уронить его.
Помощь пришла от толстяка, схватившего за штанину и потянувшего ногу вверх, помогая ей обрести свободу.
В последний момент Константинов почувствовал сухой треск, раздавшийся в лодыжке. Глаза заволокла черная пелена, расцвеченная радужными кругами с оранжевыми и зелеными ободками. Он вскрикнул и полетел в пустоту.
Дальнейшее он помнил кусками.
Константинов уходит под воду, но две сильные руки хватают его за шиворот и тащат наверх.
Затем к ним присоединяется еще одна; ощущение такое, словно с него хотят снять через голову пиджак. Он глупо улыбается и что-то говорит, но острая боль снова вспыхивает в ноге. От этого в животе все сжимается.
Он скользит щекой по холодному металлу вагона; кожа почему-то издает противный скрип и грозит лопнуть. Одна рука по-прежнему держит его за шиворот, две другие помогают снизу.
Константинов видит рядом с собой пламя факела — так близко, что оно вот-вот опалит ему волосы и ресницы. Рука толстяка крепко сжимает факел; это единственный источник света, который у них остался. Константинов висит наполовину в вагоне, наполовину снаружи. Край оконного проема упирается прямо в живот.
Еще одна картинка: он лежит на полу вагона, а мужчина, склонившийся над ним, бьет его по щекам. Что-то в лице мужчины кажется знакомым. Высокий лоб с залысинами, серые глаза, резко очерченный рот и выдающийся нос.
— Гарин? — удивленно шепчет Константинов.
«Откуда здесь взялся Гарин?» — думает он. Затем удивление проходит, уступая место спокойной уверенности, что это действительно он.
— Гарин… — шепчет он и опять теряет сознание.
Сердце колотилось в груди так, что эхо его ударов отдавалось в ушах. Гарин не мог понять, слышал ли он слово, сорвавшееся с губ вытащенного им мужчины, или ему это только показалось.
— Что он сказал? — спросил он у Михаила. Тот пожал плечами.
— Наверное, «спасибо»…
— Нет, нет… Что-то другое… Совсем непохожее. Он назвал меня по фамилии?
Гарин посмотрел на толстяка. На лице Михаила заиграла легкая улыбка, или это ему тоже показалось? В дрожащем свете факела.
— Откуда он может знать твою фамилию? — возразил толстяк. — По-моему, у тебя начинается мания величия.
— Ага… В лучшем случае. А в худшем — преследования, — согласился Гарин.
«Действительно, откуда он может знать мою фамилию? Бред!»
Гарин был совершенно измотан. Он с трудом смог забраться обратно в вагон, на это ушли последние силы.
Самым большим его желанием было немного отдохнуть. Совсем чуть-чуть, хоть пару минут, но Гарин понимал, что они не располагают даже этим временем.
Андрей достал из-за пазухи бутылочку с горючей дрянью. Поднял ее и посмотрел на свет. Осталось немного больше половины.
Гарин открутил крышку, приподнял голову спасенного и поднес бутылку к его рту.
— Ну-ка, приятель! Хлебни! — Он потряс голову, пытаясь вернуть мужчину в чувство.
Тот зашевелился и попытался что-то сказать. Пользуясь моментом, Гарин просунул горлышко между посиневшими губами и резко запрокинул бутылочку.
Мужчина закашлялся и открыл глаза. Он хватал воздух и махал руками, словно хотел потушить небольшой пожар.
— Бодрит? — спросил Гарин. — Благодари Галочку, что она такая запасливая. А теперь пора.
Он помог мужчине сесть и начал командовать.
— Так! Михаил! Будешь помогать ему. Ты когда-нибудь прыгал на одной ноге, а, приятель?
Константинов не отрываясь смотрел на Гарина. До него никак не доходил смысл его слов. Он не мог поверить, что все это происходит с ним наяву.
— А? — наконец выдавил он.
Гарин снисходительно потрепал его по плечу.
— Ничего. Сейчас вспомнишь. Миша, держи его.
Он поручил Владимира заботам толстяка, забрал у него факел и передал какой-то женщине, выглядевшей так, словно она тоже успела побывать в грязной воде и потом обсохнуть.
— Галина! Действуй!
Сам Гарин прошел вглубь вагона и взял на руки девочку в ярко-синем дождевичке. В такой темноте Константинов, конечно, не мог разглядеть, что он ярко-синий, но почему-то был уверен в этом.
«Ксюша… Он взял Ксюшу на руки… » Константинов оперся на руку толстяка и встал на левую ногу.
— Эй, послушай! Эй! — он чуть не сказал «Гарин», но вовремя осекся.
Гарин обернулся.
— Да? Что случилось?
— Что вы собираетесь делать дальше? — спросил Константинов.
Гарин пожал плечами.
— По-моему, это понятно. Вылезти из этого чертова вагона и побежать по рельсам.
— Ага… Ты же видишь, они постоянно двигаются. Хочешь, чтобы еще кого-нибудь придавило?
Гарин задумался.
— Что ты предлагаешь?
— Я лез по крышам, — сказал Константинов. — Потом сорвался, и… Если бы вы меня не вытащили… Если бы ты меня не вытащил…
— Ладно. Забудь об этом, — Гарин махнул рукой.
— Нет-нет, подожди… Я хочу, чтобы ты знал.
— Знал что?
Гарин повернулся к нему всем телом. Теперь Константинов хорошо видел белокурые пряди, ниспадавшие на пластиковый дождевик.
— Это очень важно, — начал Владимир.
Толстяк крепко сжал локоть Константинова, словно торопил его. Женщина с факелом в руке подошла ближе.
— Я… — сказал Константинов. — Я…
— Ну! — не выдержал Гарин. — Чего ты тянешь?
— Оттуда, с крыши, я кое-что видел. Тела, всюду тела, расплющенные, как муравьи, — Константинов стал горячиться. Он говорил все громче и громче, почти кричал. И то, что Гарин лишь сильнее прижимал девочку к себе, закрывая ей уши, только злило его. — Нельзя вылезать в тоннель, понимаешь? Вагон сдвинется — и ты уже размазан по стенке.
Он хотел протянуть руку и забрать у Гарина Ксюшу, но сдержался. Во-первых, он бы все равно не смог ее нести со сломанной-то ногой. А во-вторых… Пока еще рано.
— И что ты предлагаешь?
— Выбивать окна и перелезать из вагона в вагон.
Словно в подтверждение его слов, пол под ногами снова накренился и стал ходить ходуном.
— Это дольше! — Константинов старался перекричать грохот и лязг, заполнивший все пространство тоннеля. — Но так безопаснее! Нельзя рисковать! У тебя ребенок!
Факел шипел в руках Галины. Языки синего пламени облизывали накрученную на обломок зонта тряпку.
Несколько долгих секунд Гарин смотрел Константинову прямо в глаза. Затем он вздохнул и тихо сказал, ни к кому не обращаясь:
— Думаю, он прав… В тоннеле опасно.
— Конечно, — Константинов кивнул.
Он убрал от себя руку толстяка и опустился на сиденье.
Гарин, подумав, посадил Ксюшу рядом.
— Галина, свети нам! Миша, пошли!
Вдвоем с толстяком они направились в дальний конец вагона.
— Он абсолютно прав, — повторил Гарин и добавил уже тише, так, что никто, кроме Михаила, не мог его слышать. — Вопрос заключается в том, успеем ли мы проломиться через весь состав? Или раньше утонем?
Толстяк положил пухлую руку ему на плечо.
— Андрей… А у нас что? Есть другой выход?
Другого выхода не было.
Денис Истомин ползал по полу в тщетных поисках ингалятора. Вагон раскачивало из стороны в сторону, словно катер, угодивший в шторм, и Денис понимал, что маленький жестяной цилиндрик мог уже сто раз куда-нибудь укатиться, но он не оставлял безуспешных попыток. Остановиться было страшнее всего.
Остановка означает несколько секунд на раздумье, но никаких мыслей, кроме того, что они погибли, в голову почему-то не приходило.
Он сильно досадовал на себя, на Алису, на то, что они забрались в это проклятое метро, хотя, если разобраться, выбора у них не было. Разве кто-нибудь может знать наперед, что случится с ним в следующий момент? Никто.
Поиски ингалятора придавали убегающим минутам хотя бы видимость смысла. Все остальное было бессмысленно.
— Алиса, — сказал он. — Пой что-нибудь.
— Что? — спросила девушка.
Она не сказала «зачем?» Только «что?» Почему он попросил ее петь? Денис и сам не знал. Наверное, это было еще одно бегство от пугающей реальности, как и в случае с ингалятором, который — теперь Истомин уже не сомневался в этом — он так и не сможет найти.
— Что петь? — повторила Алиса.
— Что угодно. Лишь бы я слышал, что ты здесь, со мной.
Он прекрасно понимал, что она и так здесь. Но теперь их разделяла темнота. Густой мрак ощутимо давил на плечи, и Денис не видел лучшего выхода, кроме как наполнить его какими-нибудь звуками.
Впрочем, нельзя было сказать, что они оказались в полной тишине, наоборот, грохот, лязг, шум воды и отчаянные крики отражались от стен тоннеля, точно долбили его. Но это было не то, что он хотел слышать.
— «Когда закончится трофейный «Житан»… — дрожащим голоском затянула Алиса. — Когда закончится дождь…»
— «Нам сказали, что можно идти назад…» — подхватил Истомин.
Они оба очень любили Чижа и однажды сходили на его концерт в СДК МАИ.
Помнится, Дениса поразила совершенно особенная атмосфера концерта. Раньше он часто бывал в дорогих клубах, где крутили в основном танцевальную музыку, но эта музыка разобщала.
Она била в уши и заставляла тела конвульсивно извиваться.
Сверкающие спицы софитов разрезали танцпол, как праздничный торт. Ультрафиолет поливал белую ткань немыслимым космическим светом. К концу первого часа человек переставал соображать, кто он и где находится.
В МАИ все было по-другому.
На небольшом возвышении сцены стоял невысокий, плотно сбитый человек с гитарой и пел. И эта музыка действовала не на тело, а на то, что было внутри него. Если руки и ноги начинали подпрыгивать и подрагивать в такт мелодии, то лишь потому, что так хотела… душа, что ли?
Если бы Истомин не относился к высоким словам с некоторым подозрением и опаской, он бы так и сказал.
Музыка Чижа была очень душевной. Она не била, но проникала.
Сначала Денис отнесся к Алисиной идее сходить на концерт немного свысока. Видимо, фамильный снобизм не давал ему покоя.
Но стоило ему услышать «Добрый вечер!» и первые аккорды, как все переменилось.
Они стояли в танцевальном партере, и Истомин сам не заметил, как начал притопывать, прихлопывать и покачивать головой.
К концу третьей песни он решил, что концерт Чижа — это, пожалуй, здорово. Это не самое плохое времяпрепровождение. Скорее, наоборот, не считая, разумеется, секса. С Алисой, конечно же. Ну, а последовательная их комбинация «секс-концерт-секс» была просто восхитительной.
Наверное, у Алисы остались такие же воспоминания, иначе с чего бы она начала петь эту милую песенку, где все так просто и вместе с тем очень непросто?
— «Мы срывали погоны и боль… — выводила Алиса. — Мы палили вверх…»
— «И кто-то из наших не встал… Инфаркт», — заканчивал Денис.
Самым светлым в песне был припев. «Домой!» Но сейчас он звучал совершенно иначе.
Все на свете слова имеют множество смыслов, просто в каждой отдельной ситуации мы видим всего лишь один.
Слово «домой» тоже имеет свой смысл. Но, похоже, они с Алисой угодили в такую переделку, когда оно стало пустым. Бессмысленным.
И все же… Петь стоило. Не надо было останавливаться, хотя бы потому, что…
— Свет! — вдруг закричала Алиса.
Денис не сразу ее понял. Мысли, следуя накатанному ходу, ворочались в голове слишком медленно.
«Там нет таких слов, — подумал Денис. — Она что-то путает».
Он собирался сказать ей об этом, он даже открыл рот, но Алиса продолжала:
— Смотри туда! Там свет!
Сначала она в темноте ткнула его коленом в плечо, а потом уже схватилась рукой, заставляя подняться с пола.
Денис посмотрел и замер. Метрах в тридцати (или сорока… или пятидесяти, он не мог оценить точно) от них действительно появилось голубоватое дрожащее мерцание.
Оно двигалось, но не особенно удалялось. Правда, оно и не приближалось, оно словно бы стояло на месте, покачиваясь из стороны в сторону.
Денис попробовал понять, где оно находится по отношению к ним: ближе к голове или хвосту состава? За эти несколько секунд кромешной темноты он успел утратить ориентацию.
Он постоял, прислушиваясь к глухим ударам, передававшимся на пол вагона. Состав потихоньку сдвигался, причем именно в сторону голубоватого свечения.
Значит…
«Значит, нам нужно туда», — решил Истомин.
— Алиса, держись за меня, — сказал он.
В темноте раздалось шуршание; Денис понял, что это шуршит папка с «ватманами» по дерматину сиденья. Не то чтобы папка была слишком ценной, просто Алиса не хотела оставлять ее здесь.
— Пошли.
Они двинулись вперед.
— Мы не одни, — говорил на ходу Денис, и Алиса — он чувствовал это — одобрительно кивала. — Мы выберемся. Видишь, у них есть свет. Теперь мы обязательно выберемся.
Как ни крути, был в этом нежном голубоватом свечении какой-то символ. Надежда, что ли?
Запинаясь и спотыкаясь на каждом шагу, Денис вел Алису вперед. Он снова стал напевать: «Домой… Ла-ла-ла… Домой… Ла-ла-ла… » Это слово больше не казалось пустым, оно снова наполнилось смыслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33