— Принцесса, — сказал Гарин. — Ты еще не выбросила вторую половинку зонта?
— Нет.
— Умница. Она нам сейчас пригодится.
— Это еще зачем? — поинтересовался Михаил.
— У тебя больше нет платка? — спросил его Гарин.
— Нет. Зачем мне два платка?
— У меня есть, — подала голос Галочка. Мужчины застыли в удивлении. Затем толстяк с ехидцей сказал:
— Вот уж ни за что бы не подумал.
Послышались неуверенные шаги, и где-то совсем рядом — Гарин сначала почувствовал запах перегара, а потом уж услышал голос — раздалось:
— Это еще почему? Я что, похожа на женщину, у которой нет платка? Интересно, что ты там обо мне вообразил?
Михаил мягко и раскатисто рассмеялся.
— Пардон, мадам. Я не хотел вас обидеть.
— Вот так-то. Эй, кому там нужен платок? Держи!
Толстяк чиркнул зажигалкой, но слабого пламени хватило только на то, чтобы слегка разбавить черноту в радиусе полуметра от его кулака.
И Гарин, и Михаил понимали, что свет зажигалки едва ли поможет им выбраться из вагона. Нужно было придумать что-то другое. И Гарин, кажется, придумал.
Он уловил движение в темноте, словно кто-то встряхнул банку с чернилами, и вытянул руку.
— Давай сюда платок!
— Он чистый! — сказала Галочка. — Я же в него не это… Только деньги заворачиваю, чтобы не потерять. Держи смело!
Гарин нащупал ее руку и взял платок.
— Принцесса, теперь твоя очередь. Дай мне зонтик.
Он взял обломок зонта и накрутил тряпку на конец палки. Затем смочил получившийся факел горючей дрянью из пластиковой бутылочки.
— А ну-ка, Мишель!
Толстяк поднес зажигалку к факелу, и тот вспыхнул голубоватым холодным пламенем.
— Ну вот. Теперь мы готовы. Миша, — Гарин передал факел и бутылочку толстяку, — пойдешь первым. Освещай дорогу.
— Принцесса, — он нагнулся и взял дочку на руки, — обхвати мою шею здоровой рукой и ничего не бойся.
— А я не и боюсь, папа, — ответила Ксюша и прижалась к нему.
Гарин чувствовал, как она дрожала.
— Не бойся, — повторил он. — Нам уже нечего бояться.
— Это точно! — хрипло рассмеялась Галочка. — Люди сами создают себе проблемы. Дрожат из-за каждого пустяка, а потом оказывается, что это совсем не страшно. Вот я помню, когда мне было четырнадцать, один парень…
— Хватит! — оборвал ее Гарин. — Не порти мне девочку! Пойдешь замыкающей.
— Как скажешь, милок. Командуй. У тебя это неплохо получается. Наверное, твой котелок варит кое-что получше, чем манную кашу.
Гарин почувствовал, как дочь прижалась к его щеке, и ощутил прилив нежности… и гордости. Странно, но похвала грязной нищенки подействовала на него ободряюще. Возможно, если бы Ирина почаще говорила что-нибудь подобное…
Ирина… Он обязательно поговорит с ней. Но сначала надо выбраться отсюда.
— Миша! Иди в тот конец вагона. Мы — за тобой.
Толстяк слушался Гарина беспрекословно. Он признал его право старшего и даже не думал возражать. Он только спросил:
— В какое окно будем вылезать? Справа или слева?
— Не имеет значения, — ответил Гарин. — Теперь контактный рельс не под напряжением. Полезем туда, где места больше.
— Угу, — согласился толстяк.
Маленький отряд двинулся вперед. Внезапно Гарину показалось, что сквозь шум воды он сумел различить человеческий голос.
— Стоп! — сказал он. — А ну-ка тихо! Вы ничего не слышите?
— Это, наверное, бурчит у меня в животе, — начала Галочка, но Гарин рявкнул:
— Тихо! Замолчите все! — сказать просто «заткнись» он почему-то не решился.
Снова шум бегущей воды. И больше ничего.
«Наверное, показалось», — подумал Гарин и хотел уже идти дальше, но вдруг явственно услышал мужской голос.
— Помогите! Эй, вы там…
Громкое бульканье, словно кричавший пускал пузыри.
— Эй!!! Помогите! Меня зажало! Помогите!!!
Гарин посмотрел на толстяка. Он прекрасно видел и понимал всю гамму чувств, отразившихся на его лице.
«Может, лучше сделать вид, что мы ничего не слышали, а? Я так, например, почти ничего. И даже если слышал, то я легко смогу это забыть. А ты?»
Гарин не мог.
— Ксюша, посиди немножко. Мы быстро, — сказал он, опуская дочь на сиденье. — Галина! Будь рядом. Держи ее за ногу, чтобы девочке не было страшно одной.
— Командир… А может, это… — хрипло сказала Галочка, и Гарину показалось, что она облизала пересохшие губы. — Пленных не берем?
Проблема заключалась в том, что Гарин тоже так считал. Он находил это более… разумным. Прагматичным. Это был самый естественный выход, но Гарин не мог думать о нем без отвращения.
— Еще слово, и останешься здесь. Поняла?
— Да как скажешь. Ты только давай побыстрее, ладно?
Гарин взял ее руку и положил Ксюше на колено.
— Мы быстро. Михаил! Михаил?
Толстяк скривился, будто ему предлагали съесть тухлую крысу. Затем он глубоко вздохнул:
— Конечно… Надо помочь… — но его интонация выражала прямо противоположное.
Гарин отобрал у Михаила факел, и они пошли назад — туда, откуда доносился голос.
Константинов не знал, сколько времени он провел без сознания. Минуту? Две? Пять? Он затруднялся с ответом.
Да это было и неважно. Гораздо важнее было другое. Когда он пришел в себя, все вокруг изменилось, и самым разительным изменением стала непроницаемая черная темнота.
Он потерял всяческие ориентиры и теперь с ходу не мог сообразить: где верх, где низ? Где право, где лево?
Самое сильное и постоянное впечатление — острая боль в правой ноге.
Константинов ощущал под руками холодный гладкий металл — стенки соседних вагонов, сошедших с рельсов и упершихся друг в друга.
Ступню зажало, будто в капкане. Но, что было хуже всего, он не мог найти опоры, так и висел, сходя с ума от боли.
Набежавшая волна охладила спину, слегка привела его в чувство. Это было неплохо, однако означало новую опасность — вода прибывала.
А она действительно прибывала, и очень быстро. Константинов не успел бы сосчитать до десяти, а уровень воды уже поднялся до плеч. Еще немного, и он захлебнется.
Владимир что было сил уперся руками в стенки вагонов и попытался найти опору для левой, свободной, ноги. Тогда можно было бы кое-как согнуться и, ухватившись за правую ногу, постараться вытащить ее из железного плена.
Новая волна перекатила через голову, оглушив его. Водяная атака была неожиданной, невидимой, и оттого еще более страшной. Константинов почувствовал, как его охватывает панический ужас.
Вода поднималась, а он висел в тоннеле над рельсами, и его захлестывали набегавшие из темноты волны.
Желая придать себе уверенности (скорее доказать, что он еще жив и может бороться), он стал громко отфыркиваться и материться. Константинов не знал, на кого он ругается: на себя, на воду, на плывун или на безжалостное железо, зажавшее его ногу. Он просто доводил до сведения окружающего мира, что он, Владимир Константинов, очень недоволен сложившимся положением вещей. И не намерен сдаваться.
Впасть в панику, опустить руки и приготовиться к смерти — это было самое легкое, что он мог сделать: один, в темном тоннеле. Но Константинов не видел в этом большого смысла; напротив, смысл, на его взгляд, был в том, чтобы немного подергаться. Побарахтаться.
Он пытался нашарить на стенках вагонов какой-нибудь выступ или углубление, но мокрые ладони скользили по гладкой поверхности и срывались. Наконец ему удалось во что-то упереться и подтянуть тело к ногам. Он почти дотянулся рукой до зажатой ступни, ухватился за брючину и, изо всех сил напрягая мышцы брюшного пресса, продолжал сгибать туловище… Сильная волна, куда мощнее предыдущей, накрыла его с головой. Отвратительно пахнущая масса ударила в глаза, ноздри, уши и открытый рот. Поток был тугим и сильным; Константинов стукнулся о стенку вагона так, что в голове загудело. Теперь потерять сознание означало верную смерть. Тело его расслабится, он безвольно повиснет, голова опустится под воду, и он просто захлебнется в этой зловонной жиже.
Впрочем, даже если он не потеряет сознание, это все равно произойдет несколькими минутами позже. Так какая разница?
Разница заключалась в упрямстве и желании выжить. И пусть он пока не видел выхода, но выход, конечно же, был.
Эта мысль придала ему силы. Сила рождала надежду. Надежда укрепляла желание жить. Простейшая цепная реакция, происходившая в его душе и заставлявшая тело что-то делать в ту минуту, когда самым естественным было бы смириться и сдаться.
Константинов увидел слабые отблески света, вспыхнувшего в вагоне.
«Значит, там есть люди ! — подумал он. — И, может быть, они помогут!»
— Помогите! Эй, вы там… — закричал Константинов.
Новая волна, словно специально дожидавшаяся этого момента, залепила рот. Владимир отплевывался, крутил головой и фыркал.
— Эй!!! Помогите! Меня зажало! Помогите!!!
Уровень воды поднялся уже так высоко, что на поверхности остались одни губы, жадно ловившие воздух. Он больше не мог кричать — одно неосторожное движение, и он захлебнется.
Константинов стал ждать. Все, что он мог, — это следить за слабым источником света в вагоне.
Сначала он удалялся, и Константинова обожгла мысль, что это конец.
Затем свет остановился и какое-то время — слишком длительное, как показалось ему, — оставался на месте.
Потом огонек дернулся и стал приближаться. «Слава Богу! — подумал Владимир. — Слава Богу, они меня услышали!»
То ли он выдавал желаемое за действительное, то ли его чувства действительно обострились до предела, но он всем телом ощущал торопливые шаги в вагоне, передающиеся через толщу воды.
И с каждым шагом робкая, угасающая надежда крепла.
Он увидел, как из окна высунулась рука с зажатым самодельным факелом.
— Кажется, где-то здесь… — сказал голос, показавшийся Константинову слаще ангельского пения.
— Он кричал «зажало», — сказал другой голос. — Посвети-ка вон туда, между вагонами. Где еще его могло зажать?
Если бы он мог, то Константинов обязательно бы крикнул:
— Да, я здесь! Черт побери, как раз между вагонами!
Но к тому времени вода накрыла его целиком. Теперь он видел свет над собой, словно через мутную линзу. Он попытался успокоиться и задержать дыхание. Воздух, оставшийся в его легких, был последним воздухом.
Гарин высунулся из окна по пояс и посветил туда, куда ему сказал толстяк Миша.
Увиденная картина настолько сильно поразила его, что он вздрогнул.
Под тонким слоем воды плавало человеческое лицо.
Это выглядело именно так: одно только лицо с широко раскрытыми глазами и надутыми щеками.
Человек под водой смотрел прямо на него.
Гарин засуетился.
— Сейчас! Потерпи! — закричал он, едва ли сознавая, что человек под водой не может его слышать.
— Миша! Держи! — Он обернулся к толстяку и сунул ему факел: — Свети!
Гарин сел на край разбитого окна, перекинул ноги в тоннель, помедлил одно лишь мгновение и спрыгнул вниз.
Нащупав ступней ходовой рельс и шпалы, он двинулся вперед, помогая себе руками. Внезапно его ладонь легла на чью-то руку, судорожно уперевшуюся в обшивку вагона. Гарин машинально сжал эту руку, подавая сигнал: «Держись! Сейчас!»
Вода прибывала стремительно: она лишь немного не доходила Гарину до подмышек.
Гарин набрал в легкие побольше воздуха и присел, скрывшись под водой. Он подставил спину под тонущего человека и стал распрямляться.
Ему было нелегко: Гарин и не думал, что намокшая одежда может весить так много. Он почувствовал, что голова человека показалась над водой; мужчина встряхнулся, как спаниель, вылезающий из болота, и глубоко вздохнул. Внезапно нога Гарина, упиравшаяся в ходовой рельс, соскользнула, Андрей потерял равновесие и упал.
Тонущий человек сорвался с его спины и снова оказался под водой.
— Свети!!! — вынырнув, крикнул Гарин Михаилу.
Толстяк высунулся из окна и немного передвинул факел. Несколько горящих капель, сорвавшись с пропитанной горючей дрянью тряпки, упали в воду.
Кошмарное зрелище завораживало: белое лицо с широко открытыми глазами, плавающее под водой, а над ним — голубоватые язычки холодного пламени. Это напоминало причудливый огненный коктейль, составленный безумным барменом.
Гарин снова задержал дыхание и опять нырнул, принимая на себя тяжесть тонущего. На этот раз он так же, как и неизвестный мужчина, уперся в обшивку вагонов руками.
Спина гудела и готова была вот-вот треснуть. Гарин отчаянно толкал ногами бетонное полотно рельсового пути, разгибая колени.
Медленно… Медленно, но он все же сумел выпрямиться. Тело мужчины было уже над водой; Гарин чувствовал это по увеличившейся нагрузке на мышцы. Ноги его дрожали, и он не знал, сколько сможет простоять вот так, с тяжелым грузом на плечах.
Константинов почувствовал, как приподнимается его тело. Теперь нога уже не была натянута, как струна. Он даже попробовал пошевелить ею и чуть не сошел с ума от боли. Он заорал громко, не сдерживаясь. Стало немного легче от сознания того, что он снова мог свободно орать, не рискуя захлебнуться.
Но крик — это не половина и даже не четверть дела. Самое главное — вытащить ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33