Гарин слышит жидкие аплодисменты, потом до него доходит, что это кого-то лупят по щекам.
«Хорошо!» — думает он. Непонятно почему — ничего хорошего в этом нет.
Ярко-синий дождевичок с лукавой физиономией Микки-Мауса лежит, распластанный по сиденью. Капюшон закрывает голову Ксюши, из-под него выбиваются две длинные пряди светлых волос. Складки пластиковой материи глянцево блестят в свете вагонных плафонов.
Гарин слышит громкий щелчок у себя в мозгу. Что-то происходит. То ли он возвращается во Время, то ли Время возвращается в него.
Он больше не видит себя со стороны. И эти длинные худые руки, поросшие темно-рыжими волосами, оказываются его, Гарина, руками.
— Ксюша! — слышит он чей-то сдавленный крик и пугается. Кто здесь, кроме него самого, может знать, как зовут его дочь?
Никто. Это он кричит… «Это я… Это все — мое. Просто раньше это было внутри, а теперь снова снаружи… » Гарин вздыхает…
Гарин вздохнул.
— Ксюша! — позвал он.
Здоровяк, чуть было не задавивший Гарина, хотел взять Ксюшу на руки, но Гарин не дал. Он отпихнул его резко и, наверное, немного грубо.
— Я — врач! — сказал он, подразумевая совсем другое: «Я — отец!» Но это сработало, хотя Гарин никогда в подобных ситуациях не лез вперед и не заявлял, что он врач.
Это хорошо выглядит в американских фильмах, там у доктора всегда с собой большой чемодан с набором необходимых на все случаи жизни медикаментов. У нас, как обычно, все немного по-другому.
Если у человека, к примеру, инфаркт, то можно запихать ему в рот целую гильзу нитроглицерина, но это все равно не поможет.
А вот инъекция морфия поможет, да еще как. Фактически, единственное спасение для инфарктника.
Но разве можно представить себе российского врача, разгуливающего по улицам с ампулой морфия в кармане? В лучшем случае его ожидает условный срок.
Если что случится — на улице, в автобусе, магазине или метро, — врач может лечить только «добрым словом». Подержать за руку и закрыть глаза.
Упаси его Господь сунуть нуждающемуся какую-нибудь таблетку! Пусть это сделает кто-то другой, без медицинского образования. А врача будут долго пытать: «На каком основании вы дали именно эту таблетку? Какие были для этого показания? А вы не учитывали, что у пациента могли быть сопутствующие патологии? Или индивидуальная непереносимость данного препарата?» Ну, и все в таком духе.
Поэтому Гарин, напуганный неприятным случаем, произошедшим с его бывшим однокурсником, никогда не лез вперед, если кому-нибудь рядом вдруг становилось плохо. Наоборот, стремился потихоньку уйти, понимая, что возможности помочь у него нет никакой, а вот получить приключений на собственную задницу выше крыши.
Но двадцать первое сентября стало тем днем, когда прежние законы и правила перестали действовать.
— Я — врач! — сказал Гарин и отпихнул мужчину.
Он опустился на колени, отодвинул ярко-синий дождевичок и принялся осторожно ощупывать Ксюшу. Теперь он, напротив, заставлял себя не торопиться.
Девочка лежала на животе.
Гарин провел пальцами вдоль позвоночника, затем стал трогать и мять ее ноги.
Ксюша — о, чудо! — шевельнулась и тихо застонала.
— Тихо, тихо… — пробормотал Гарин и погладил ее по голове.
Дочь начала хныкать тоненько и обиженно, но Гарин с трудом мог сдержать свою радость.
Он ущипнул ее за правую икру, Ксюша отдернула ногу. Он широко улыбнулся и ущипнул за левую — та же реакция.
«О Господи! Позвоночник цел!» — подумал Гарин. Он взял Ксюшу за плечи и аккуратно перевернул на спину. Легонько — самыми кончиками пальцев — похлопал ее по щекам.
Девочка открыла глаза и увидела склонившегося над ней Гарина.
— Папа! — сказала она и заплакала.
Гарин кивнул ей в ответ и усиленно заморгал, чтобы самому не расплакаться.
Все это время его пальцы не останавливались ни на секунду. Он ощупывал ребра Ксюши, тихонько надавливал на них и следил за ее реакцией.
Ксюша кривила уголки губ и морщилась, но она ни разу не вскрикнула.
Затем Гарин нежно погладил ей живот и стал совершать легкие круговые движения, постепенно погружая пальцы все глубже и глубже.
— Все спокойно, — сказал Гарин, обращаясь к самому себе. — Ты цела, девочка.
Ксюша попыталась протянуть к нему руки и вдруг закричала.
«Нет. Чудес все же не бывает», — мелькнуло в голове у Гарина.
— Где? — спросил он Ксюшу. Впрочем, ответа и не требовалось. Левая рука по-прежнему тянулась к нему, а правая, словно не выдержав собственной тяжести, медленно опустилась на грудь.
Гарин накрыл ладонью ее предплечье, одновременно пытаясь распознать место перелома. Точка примерно на границе средней и верхней трети оказалась наиболее болезненной.
«Перелом луча в типичном месте, — подумал Гарин. — Ну что ж? Если это все, то можно сказать, что мы сравнительно легко отделались. Теперь надо наложить шину… »
Гарин поднял голову и увидел того самого толстяка.
— Сломана рука, — сказал он.
У толстяка запрыгали губы — казалось, он сейчас разрыдается.
— Что можно сделать?
— Что можно сделать? — переспросил Гарин.
Он оглянулся. В глаза бросился окровавленный обломок поручня, по-прежнему торчавший из чьей-то драповой спины. Гарин отбросил эту мысль, как наименее удачную.
Толстяк стоял, как сторожевой корабль на входе в бухту. В вагоне царили паника и неразбериха, но здоровяк надежно защищал Гарина и Ксюшу от толчков и ударов.
Какая-то женщина протискивалась мимо них. Под ее ногами что-то хрустнуло. Гарин пригляделся. На полу лежал мужской зонтик-трость.
— Вот!
Он схватил зонт и стал отламывать спицы. Зонт, лишенный защитной ткани и скелета, смотрелся как шпага.
Гарин прикинул его длину, выставил колено и, размахнувшись, переломил зонт пополам. Теперь «шина» выглядела вполне подходяще.
— У вас есть ремень? — спросил Гарин толстяка.
Тот хлопнул себя по большому круглому животу.
— Давно уже ношу подтяжки.
— Жаль. Одного мне будет мало.
Гарин расстегнул куртку и вытащил из брюк ремень.
Он приложил обломок зонта к руке Ксюши, сделал из ремня петлю и прикрепил ею шину в области локтевого сгиба.
— Может, это подойдет? — спросил толстяк, протягивая платок.
— Спасибо.
Гарин скрутил платок в жгут и привязал шину к запястью.
— Еще бы забинтовать по всей длине.
— Ну теперь-то я вам помогу, — радостно сказал толстяк и принялся снимать галстук.
Он поднял воротник рубашки и, высунув от усердия кончик языка, осторожно ослабил узел. Вдруг он хлопнул себя по лбу и рассмеялся:
— Да какого черта я делаю? — Он резко рванул широкий конец и протянул галстук Гарину. — Понимаете, я не умею завязывать узел. Мне всегда завязывает жена, а я только снимаю через голову… Вот… — толстяк потешно развел руками.
Гарин его не слушал. За эти несколько секунд он примотал Ксюшину руку к обломку зонта, внимательно осмотрел получившуюся конструкцию и остался доволен результатом.
Он наклонился к дочери и поцеловал ее в лоб, губами почувствовав холодную испарину.
— Потерпи, принцесса. Все будет хорошо…
В вагоне стояли грохот и треск. Люди выбивали стекла и ломали двери. Они резались осколками, застревали в проемах, тяжело кряхтели, ругались, отталкивали друг друга и изо всех сил боролись за жизнь.
Двоим мужчинам удалось раздвинуть двери. Покрасневшие, со вздувшимися на шеях венами, они орали:
— Вперед! Давайте!
Еще один мужчина (Гарин со своего места видел только его багровую лысину, прикрытую редкими седыми волосами) страховал прыгающих из вагона внизу.
Толстяк схватил Гарина за плечо.
— Пойдемте?!
Гарин покачал головой.
— В эти двери прыгать не стоит.
— Почему?
Гарин колебался. Может быть, он думал правильно, а может быть, и нет. Но в первом случае он рисковал только своей жизнью (он не думал о Ксюше, как о другом человеке, сейчас они составляли одно целое), а во втором — подвергал опасности жизнь толстяка.
И все-таки…
Он показал на плафоны.
— Свет…
— И что? — Лицо толстяка сморщилось от усердия, но он, как ни старался, так и не мог понять, что Гарин имеет в виду.
— Значит, контактный рельс находится под напряжением. Если и выходить, — он кивнул в обратную сторону, — то в те двери.
Толстяк замер с открытым ртом, а потом мелко-мелко, словно пытался спрессовать все свои три подбородка в один, закивал головой.
— Да-да-да… — говорил он. — Вы правы. Я почему-то сразу подумал, что вы знаете, что делать…
Гарин пожал плечами. Это было враньем. Он не знал, что делать. Просто он, как мог, старался не поддаваться панике.
— Я попытаюсь открыть те двери… — заговорщицки прошептал толстяк. — Вы мне поможете?
— Конечно, — сказал Гарин, поднимаясь с колен.
Вагон вдруг сильно тряхнуло. Покачиваясь, он отполз по рельсам назад, метра на два.
Гарин услышал истошные крики, доносящиеся из тоннеля.
— Кого-то придавило… — сказал толстяк.
Он стоял посреди стремительно пустеющего вагона. Руки опущены вдоль массивного туловища, ладони вывернуты наружу. Он выглядел таким напуганным и обескураженным, что Гарину стало его жалко.
Гарин кивнул.
— Да… Наверное, придавило…
Он прошел в переднюю часть вагона и через окно увидел надвигающуюся темную массу. Она напоминала очень густое варенье, но, несмотря на это, двигалась довольно быстро.
— Что это? — выдохнул над его ухом толстяк.
— Вода… Грязь… Камни… Песок… Теперь они хорошо различали шум бегущей воды.
Внезапно толстяк словно обезумел. Он схватил Гарина за шиворот и потащил к двери.
— Скорее! Скорее! Нам надо уходить отсюда…
Гарину с трудом удалось сбросить его руку.
Он ткнул пальцем в плафон.
— Свет… Свет все еще горит.
Толстяк зашипел, словно воздушный шарик, в который угодила иголка, и тяжело опустился на сиденье.
— И что же делать?
— Вода, — принялся объяснять ему Гарин. — Вода прибывает, она может достать до контактного рельса. Тогда все, кто идет по путям, получат сильный удар током. Это — верная смерть.
— И что же делать? — визгливо повторил толстяк.
— Ждать. Пока не погаснет свет.
— И?..
Гарин договорил за него:
— И потом ползти в темноте, стараясь держаться как можно дальше от вагонов. Ничего другого мне в голову не приходит.
Толстяк всплеснул руками, будто говоря: «Хорошо, что вам хоть это приходит в голову».
— А пока, — сказал Гарин, — попытаемся помочь тем, кто остался.
Толстяк захихикал.
— Это глупо. Мы же не сможем тащить их всех на себе.
Гарин взглянул на него так, что у того пропала охота хихикать.
— Во-первых, одного вы взять сможете. А я понесу дочь. Во-вторых, я должен им помочь. В-третьих, спасателям будет меньше работы…
— Вы думаете, они придут за нами?
Гарин помолчал.
— В-третьих, спасателям будет меньше работы. В-четвертых, нам все равно надо что-то делать. Не сидеть же сложа руки. От этого можно сойти с ума. Вот вам целых четыре причины, если какая-нибудь одна кажется недостаточно веской.
— Да, вы правы…
— Поэтому давайте займемся этим прямо сейчас. У вас есть зажигалка — на тот случай, если свет вдруг неожиданно погаснет?
— Есть, — сказал толстяк и оглянулся, словно боялся, что его может кто-то услышать. — Я много курю. Пробовал бросать, но тогда быстро набираю вес.
— Угу… Похвально, — отозвался Гарин. — Держите ее все время под рукой. А пока пойдемте со мной. Не обращайте внимания на тяжело раненных и умирающих, мы им все равно не поможем. — Он обернулся на застывшего в немом вопросе толстяка. — Медицина катастроф — жестокая дисциплина. Ничего не поделаешь.
Толстяк неожиданно привлек его к себе.
«Сейчас он меня обнимет и поцелует, — отстраненно подумал Гарин. — И, может быть, поплачет на плече».
Но толстяк сказал совсем другое.
— Я так боюсь… Так боюсь… Но… Я вам верю. Хочу, чтобы вы об этом знали.
— Хорошо… — обронил Гарин и уже хотел двинуться дальше, но толстяк остановил его.
— И еще… Знаете, стыдно признаться… И поймите меня правильно… Это ничего не меняет. Я говорю это просто так. Сам не знаю зачем… Видите ли…
Толстяк шумно вдохнул и выдохнул. Наконец он решился:
— Вода прибывает… А я… Не умею плавать…
Денис стоял, уперевшись обеими руками в стену. Каждый раз, когда его кто-нибудь толкал, он напрягал все мышцы, стараясь смягчить удар, принять его на себя, чтобы Алисе досталось как можно меньше.
Она цепко держалась за отвороты его красивой дорогой куртки и что-то шептала. Что — он так и не мог разобрать.
Крики, плач, звон стекла и топот ног постепенно стихали.
Денис обернулся и был поражен, как быстро опустел вагон.
Все, кто мог самостоятельно передвигаться, крушили окна и прыгали в тоннель. В вагоне остались беспорядочно лежащие тела, предметы одежды, сумки… В дальнем конце Денис разглядел даже сложенную детскую коляску.
Он отодвинулся от Алисы, и девушка наконец-то вздохнула свободно.
— Пойдем? — спросила она. Денис покачал головой.
— В 1991 году в тоннеле от Мекки до Медины почти полторы тысячи паломников были затоптаны бегущей в панике толпой…
Алиса слабо улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33