Как почти все земельные участки, которые можно было купить, это место тоже принадлежало Роткелю. Этот Роткель в последнее время скупил все участки в центре города. Весьма дальновидный человек! Жаль, что он еврей. Через несколько недель Борис хочет отправиться в Лондон, чтобы заказать одному из лучших английских архитекторов проект здания главного управления общества. Только англичане умеют строить! Кстати, он хочет подобрать там для акционерной компании директоров, инженеров и специалистов, так как сам он не может отдавать много времени практической работе. Как председатель общества он считал своей главной задачей представительство. Несколько месяцев в году он будет проводить в Лондоне.
После обеда Янко брал книжку и пробовал читать. Сперва он не понимал того, что читал, но вскоре начал проводить за чтением целых два часа, что раньше с ним случалось очень редко. Потом он принимал холодную ванну и час ездил верхом. Вечера проводил в своей комнате. Он ничего не пил. Нет, Янко в эти дни был абсолютным трезвенником и не позволял себе никаких излишеств… Он даже не виделся с Розой.
Через три дня пришел ответ Сони. Она писала нежно и ласково, почти как любящая женщина. Она очень ценит дружбу Янко; она признаёт его доброту, знает, как много у него достоинств… И всё же это, в общем, был отказ. «Это невозможно, я никогда не соглашусь, никогда, никогда, но мы останемся друзьями. Приходите же, завтра я жду вас».
Янко словно окаменел. У него, конечно, были сомнения, но если быть искренним — в глубине сердца он таил легкую надежду. Ну хорошо, теперь этому конец. Иначе и быть не могло. Он почувствовал себя плохо. Кровь вдруг отлила от сердца, — ему пришлось ненадолго прилечь. Затем он вышел из дому. Он шел, как всегда, спокойной походкой, с самоуверенной улыбкой на губах, но в нем не было никакой уверенности, ни малейшей. Там, где находилось его сердце, он ощущал тупую боль и пустоту, и беспредельное уныние.
Вечер он провел у Жака. Они обедали в номере. Жаку не нужно было ни о чем расспрашивать Янко. Янко притворялся равнодушным, даже шутил, но его голос был странно громким, и в нем звучали фальшивые нотки. Янко почти не ел, только жадно пил вино, стакан за стаканом.
— Не принимай этого трагически, Янко! — сказал наконец Жак. — В конце концов нельзя же ее к этому принудить.
— Да, это верно, принудить ее нельзя, — ответил Янко. Жак, разумеется, счел нужным изложить свою житейскую мудрость. Женщины не должны занимать в жизни мужчины большое место, не нужно относиться к ним слишком серьезно, чересчур близкая и тесная связь опасна, она может стать обузой, ну и так далее. Янко часто слышал все эти рассуждения и сам говорил себе всё это сотни раз.
— Может быть, так даже лучше для тебя, Янко! Вы с Соней очень разные люди.
— Да, может быть, даже и лучше, — ответил Янко. — Может быть, ты и прав, Жак!
Через две недели Жак собирался поехать на месяц в Берлин.
— Поедем со мной, Янко! Берлинские женщины отвлекут тебя от твоих мыслей. В конце концов Соня не единственная женщина в мире.
И Жак засмеялся веселым, беззаботным смехом.
Янко всё меньше понимал Жака. Как видно, жизнь Жака протекает спокойно и трезво, по раз навсегда установленной схеме, которую не могут нарушить никакие страсти. Как, должно быть, удобно так жить! И всё-таки Янко ему не завидовал. Даже та боль, которая в эту минуту жгла ему сердце, даже эта боль была ему драгоценна.
Янко ушел.
— Господин барон? — окликнул Янко тихий подобострастный голос, когда он проходил через вестибюль. — Не хочет ли господин барон тоже заняться нефтью?
Это был Ледерман. Когда бы Янко ни встретил его, он всегда нашептывал ему одни и те же речи.
— Я работаю в кредит, только прикажите, господин барон! Янко одним прыжком перескочил через несколько ступеней, чтобы уйти от этого вкрадчивого голоса. У Янко была мучительная пустота в груди, которая пригибала его к земле. С этой пустотой трудно оставаться одному, и поэтому он отправился в казино, сел играть в карты и выпил бутылку вина. Прошло немного времени, пустота, пригибавшая его к земле, исчезла, и Янко всё забыл. Только иногда острая боль пронизывала сердце, но он делал вид, что ничего не чувствует.
Янко снова зажил прежней жизнью. Он гулял по улицам, смеялся, шутил, играл в карты, на бильярде, подавал условные знаки Розе, и она приходила к нему. Жак был прав. Не нужно всё это принимать слишком серьезно. Иногда у него где-то в сердце вдруг вспыхивал образ Сони, в сердце, или где-то еще в груди, или в глазах, — он не знал точно где. Но он старался притушить этот сияющий образ. Как всё нелепо! Да, вся эта жизнь, если хорошенько к ней присмотреться, немногого стоила. И всё ему теперь было до ужаса безразлично. Как только он получит свою долю наследства, он отправится путешествовать, чтобы развлечься. Может быть, там, вдалеке отсюда, он избавится от своего равнодушия.
Даже Соня теперь как будто стала ему безразлична. Любит ли он ее еще? Неужели он действительно любил ее так безумно? Он навестил ее, и Соня нашла, что у него «очень хороший вид». Это в ее устах прозвучало так, точно ей было бы приятней увидеть его чахоточным.
— Я и чувствую себя вполне хорошо, — сказал Янко.
— Я очень рада, что вы отнеслись к этому так благоразумно, Янко, — сказала Соня и протянула ему обе руки.
Из вежливости он прикоснулся губами к ее рукам, как он привык это делать, но, когда его губы почувствовали нежность ее рук, в груди у него вдруг стало жарко, точно его обожгло что-то, и в горле захватило дыхание. Через мгновение, однако, Соня опять стала ему так же безразлична, как и всё остальное.
Ему было в высшей степени безразлично и то, как разрешится вопрос о наследстве. Совершенно всё равно. Во время вскрытия завещания он едва мог удержаться от смеха при виде торжественности и серьезности Бориса, и чем дальше читал нотариус, тем больше кривилось гримасой лицо Янко. Он чуть не расхохотался и почувствовал на себе укоризненный взгляд Бориса. Может быть, он когда-нибудь ночью громко хлопнул дверью, и самодур старик мстит теперь за себя. Он хотел бы, чтобы Янко целовал ему руки, — ведь этот тщеславный старикашка требовал, чтобы люди боготворили его, и если они этого не делали, он их преследовал как своих врагов. Всё состояние досталось Борису. Родовое имение Генриеттенхое, — ну что ж, этого следовало ожидать, но к нему отошло также и поместье Сан-Суси близ Станцы — приданое их матери. Леса в горах, недвижимости и земли, разбросанные в разных местах, — всё переходило к Борису, так же как и богатый особняк в Анатоле со всем, что в нем было: с библиотекой, картинной галереей, всей обстановкой. Одним словом, решительно всё состояние покойного. Монастырь и университет тоже получили щедрые приношения. Старик не забыл и своих слуг, подумал обо всех нуждающихся родственниках. Как истый вельможа, он раздавал свои деньги направо и налево. Янко получил пятьдесят тысяч крон и несколько елейных наставлений. Почтенный господин с серебристой бородой, читавший завещание, на одну секунду остановил свой взгляд на Янко: ему, очевидно, было стыдно.
На улице Янко расхохотался: старик отомстил.
Янко бродил по улицам. Он вовсе не чувствовал себя несчастным или возмущенным, он только удивлялся. Сперва он хотел было отправиться в Дубовый лес, к Жаку, но стоит ли? Жак и без него скоро узнает об этом. Пятьдесят тысяч крон, — этого как раз достаточно, чтобы заплатить долги. Но Янко и не думает платить! Нет! Теперь это твердо решено. Пусть его кредиторы благодарят старика. Янко беззвучно смеется. «Не нужно относиться к жизни слишком серьезно!»— сказал Жак. Ну вот, Янко теперь усвоил это.
Вечером он пойдет к девочкам в «Парадиз», — надо развлечься. Янко фланирует по улицам, и всякий, кто его видит, уж верно думает, что этот Стирбей получил в наследство пятьсот тысяч крон и имение Сан-Суси в придачу.
XXV
Янко возвращался теперь домой в час ночи, и в два, и в пять, — как придется. Он спал два-три часа или совсем не спал, принимал ванну, переодевался и снова уходил из дому. Последние недели он вообще не показывался за столом и уже много дней не видел Бориса. Однажды вечером, когда он спал до сумерек у себя в комнате, в дверь постучал лакей. Борис просит его прийти на минутку, он хочет с ним поговорить.
— Через десять минут я буду готов, — сказал Янко.
Он умылся, кое-как собрался с мыслями и вошел в кабинет брата.
Борис быстрым, испытующим взглядом посмотрел в лицо Янко, — оно очень изменилось.
— Тебя совсем не видно стало, — сказал он с легкой неодобрительной усмешкой в углах рта. — Ты в штатском?
Рука Бориса была вялая и холодная.
— Да, я взял отпуск.
Янко не сказал Борису, что он вообще распрощался с военной службой. Какое Борису до этого дело?
— Как же ты теперь хочешь устроить свою жизнь? Этот вопрос интересует меня. Садись, Янко!
Янко развалился в кресле и обнял руками колено. Вся его поза была несколько вызывающей. Его раздражал холодный, заносчивый тон, которым вдруг заговорил Борис. Янко злился на себя: зачем он явился по первому зову, не спросив заранее, чего хочет от него Борис. За письменным столом сидел его отец, только на сорок лет моложе, с таким же упрямым лбом, с таким же сухим орлиным носом, с глубоко запавшими глазами, с суровым взглядом и узким деспотическим ртом. Только голова была черная как смоль, лицо выбрито, — изменилась мода, вот и всё. Под столом, подозрительно щурясь на Янко, лежала Диана, серый дог. Она охраняла Бориса точно так же, как прежде охраняла старика.
Янко слегка зевнул.
— Как я намерен устроить свою жизнь? — Он небрежно покачивал правой ногой. — Я об этом совсем еще не думал.
Он не мог бы указать причину, но у него было определенное намерение обидеть Бориса. И тот мгновенно почувствовал враждебность Янко. Он спокойно вздохнул раза два, затем спина его стала еще прямее, — совсем как у отца. Он пристально посмотрел на брата:
— Тебе, разумеется, не так легко перестроиться, Янко. Я это понимаю. Мне жаль, что отец, завещая нам свою последнюю волю, не распорядился иначе. Он был не совсем доволен тобой. Прости, что я это тебе говорю.
Янко сдвинул брови и ответил несколько громче, чем сам того хотел:
— Отец был уже так стар, что забыл свою собственную юность. А впрочем, мне совершенно всё равно, что он обо мне думал.
— О! — Борис в испуге и с какой-то подчеркнутой торжественностью поднял руку. — Советую тебе, дорогой Янко, отказаться от этого тона. У нас есть все основания чтить память отца. Ты бы послушал, с каким уважением говорят о нем на Даунинг-стрит.Ссылка8 — Он замолчал, а затем продолжал уже другим тоном:— Я твердо рассчитывал, что ты получишь Сан-Суси. Это было бы прекрасным полем деятельности для тебя. Говоря откровенно, управление двумя имениями требует от меня больше труда и забот, чем мне хотелось бы, особенно теперь, когда я принимаю на себя руководство акционерной компанией «Национальная нефть».
Янко звонко расхохотался. Его желчное настроение сразу исчезло.
— Но послушай, Борис, — сказал он весело и беззлобно. — Если это тебе доставляет столько труда, ты же можешь подарить мне Сан-Суси! Для этого достаточно одного росчерка твоего пера.
Борис вдруг почувствовал себя оскорбленным. В смехе брата ему послышалась злая насмешка, хотя в действительности Янко только шутил. Глаза Бориса стали холодными, и между бровями залегла резкая морщина, перерезавшая весь лоб до корней волос. Такая же морщина была у отца, когда он гневался.
— Но я же просто не могу этого сделать! — ответил он, покачивая головой, и губы у него запрыгали и злобно скривились. — Это значило бы идти наперекор последней воле отца! Я считаю своим священным долгом строго соблюсти все пункты завещания.
— Ты меня совсем не так понял, Борис!
Но Борис не обратил внимания на замечание Янко. Он сразу изменил тон, заговорил деловито, торопливо, как будто у него не было больше времени:
— Но я тебя не за этим просил прийти ко мне. Я хотел сообщить тебе, что мы должны расстаться.
— Ты хочешь уехать в Лондон?
— Нет, не в этом дело. Ну… пойми же меня! Мы должны в конце концов расстаться, Янко. Я хочу, чтобы дом был в полном моем распоряжении.
«Расстаться?» Так вот в чем дело… Этот дом принадлежит теперь Борису. Янко знал это. Но ему никогда не приходило в голову, что Борис сможет отнять у него его комнаты в доме, где он вырос. Когда он наконец понял, он мертвенно побледнел и его губы приняли землисто-серый оттенок. Это был плохой знак. Янко вдруг почувствовал, что ему нанесли смертельную обиду, но еще не отдавал себе ясного отчета, в чем, собственно, она заключалась. Он выпрямился.
— Одним словом, — крикнул он, — почему ты не выразишься более точно? Ты хочешь вышвырнуть меня отсюда?
Он закричал так громко, что собака под столом заволновалась. Ее глаза блеснули фосфорическим блеском.
— Спокойно, Диана! — сказал Борис и опустил руку под стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62