Губы старика скривились в злобной усмешке.
- Теперь мне все ясно! Твой любовничек сумел-таки обратить тебя не только против отца, но и против всего твоего собственного народа! Я угадал? - Слова, как камни, сыпались на несчастную девушку. Затем Куза издевательски засмеялся: - Как же тебя легко переубедить, дитя мое! Пара очаровательных голубых глаз и мускулистое тело - вот и все, что нужно, чтобы заставить тебя позабыть о жизни тысяч таких же, как ты сама!
Магда покачнулась, будто на нее налетел внезапный порыв штормового ветра. Нет, это не отец стоит сейчас перед ней и обвиняет ее во всех грехах. Он никогда в жизни не был таким жестоким ни с ней, ни с другими. Как же он изменился! Изо всех сил Магда сдерживалась, чтобы не дать ему достойную отповедь.
- Я просто хотела тебе помочь, - сказала она, стараясь, чтобы он не заметил ее трясущихся от обиды губ. - Как ты не понимаешь того, что Моласару ни в коем случае нельзя доверять!
- А откуда тебе это известно? Ведь это не ты говорила ночи напролет, не ты видела, как он зол на немцев за то, что они посмели вторгнуться в его дом, стоящий на его собственной земле!
- Да, но я все же успела почувствовать его прикосновение, - сказала девушка, невольно начиная дрожать под пригревающим солнцем. - И не один раз, а целых два. И ничто теперь не убедит меня в том, что ему жаль евреев, или вообще хоть одну живую душу на этом свете.
- Да, но я ведь тоже знаком с его прикосновением, - возразил упрямый старик и демонстративно прошелся вокруг пустого кресла, не прилагая к этому никаких усилий. - Посмотри сама, как подействовали на меня его руки! Что же касается намерений Моласара спасти наш народ, то я не питаю на этот счет никаких иллюзий. Ему, конечно, наплевать на евреев. Но не на всех, а только на живущих в других странах. Судьба же этой земли его очень волнует, и поэтому румынские евреи заботят Моласара ничуть не меньше всех остальных местных жителей. Ведь он был в этой стране боярином и до сих пор считает себя таковым. Можешь назвать это как угодно: национализмом, патриотизмом - не в этом дело! Главное, что он твердо решил изгнать всех немцев с той территории, которую он по старинке называет Валахией. И будь уверена - уж в этом он не отступится от своих замыслов. А нашему народу это будет только на пользу. Поэтому я и собираюсь помочь ему в осуществлении его планов.
Все, о чем говорил отец, казалось Магде довольно правдоподобным. Она никак не могла понять, в чем же именно заключена здесь коварная хитрость Моласара. Вероятно, отец действительно считает, что занялся благородным делом, и верит в это совершенно искренне. Ведь сейчас, например, ничего не мешает ему скрыться в горах и спасти тем самым ее и себя. Но вместо этого он намерен вернуться в замок, чтобы принести пользу гораздо большему числу людей. Да, он рискует собой ради высокой цели. Наверное, именно так и следует поступать. Во всяком случае, Магда очень хотела бы убедить себя в этом.
Но, к сожалению, ей это не удавалось. Леденящий холод прикосновения Моласара оставил в ее душе неизгладимый след недоверия. Было и еще кое-что. Этот странный взгляд отцовских глаз. Дикий взгляд...
- Я просто хочу, чтобы с тобой ничего не случилось, - только и смогла произнести она.
- Я тоже хочу, чтобы с тобой все было в порядке, - отозвался он неожиданно потеплевшим голосом, и на секунду будто снова стал прежним заботливым родителем, которого она знала всю жизнь. - И не надо больше встречаться с этим Гленном. Он плохо на тебя влияет.
Магда отвела взгляд в сторону и угрюмо уставилась на далекие горы. Нет, с этим она никогда не согласится.
- Лучше него я никого еще не встречала, - тихо, но твердо произнесла она.
- В самом деле? - Лицо профессора вновь приобрело жестокое выражение.
- Да, - почти шепотом ответила Магда. - Он заставил меня заново осмыслить всю жизнь! Да я, можно сказать, и не жила раньше по-настоящему.
- Как трогательно! Прямо Шекспир! - презрительно ухмыльнулся отец. - А ты, часом, не забыла, что он не еврей?
Магда давно ждала этого выпада.
- А мне все равно! - выпалила она, глядя ему прямо в глаза. Девушка прекрасно понимала, что и для отца это теперь не имеет уже большого значения. Он просто хотел лишний раз оскорбить ее, сыграв на религиозных чувствах. - Гленн прекрасный человек. И если мы выберемся отсюда живыми, то я останусь с ним навсегда! И он, я уверена, тоже этого хочет.
- Ну, это мы еще посмотрим. - В голосе старика зазвучала угроза. - А пока я считаю, что наш разговор окончен. - С этими словами он тяжело опустился в кресло.
- Отец?
- Отвези меня назад в замок!
Магда вспыхнула от негодования.
- Сам себя довезешь!
Она, правда, тут же пожалела об этой сорвавшейся с языка грубости. Никогда в жизни она не смела еще так разговаривать с ним. Но хуже всего было то, что отец, казалось, даже не расслышал ее слов. А если и расслышал, то не придал им ровным счетом никакого значения.
- С моей стороны и так было довольно неразумно приехать сюда без посторонней помощи, - заговорил он, будто и не слышал вовсе того, что она только что в порыве гнева бросила ему в лицо. - Но я не мог ждать, пока ты придешь за мной. Теперь же мне надо быть вдвойне осторожным. Нельзя допустить, чтобы у немцев возникли подозрения относительно моего настоящего состояния здоровья. Иначе ко мне могут приставить дополнительную охрану. Поэтому становись сзади и начинай толкать.
Магда нехотя исполнила то, о чем просил ее отец. Но, по крайней мере, сейчас ей уже не было так тяжело оставлять его одного у ворот крепости.
* * *
Матей Степанеску был очень зол. Ярость кипела в его груди, как расплавленный вар. И, что самое странное, он объяснить даже не мог, почему это происходит. Недовольный и напряженный, он сидел на терраске своего крошечного домика в самом южном конце деревни. На столе перед ним лежала круглая буханка хлеба и стояла нетронутая чашка с чаем. Он размышлял сейчас об очень неприятных вещах, и его раздражение постепенно росло.
Матей думал об Александру и его сыновьях, возмущенный несправедливостью того, что этим лентяям удалось заполучить под охрану замок, и теперь они на всю жизнь обеспечены золотом. Сам же он вынужден был каждый год пасти на перевале коз, а когда они вырастут, продавать их за гроши или выменивать на вещи, нужные его семье. Раньше он никогда не завидовал Александру, но сегодня ему с самого утра почему-то не давала покоя мысль, что именно это благополучное семейство и является причиной всех его бед.
Потом Матей вспомнил о своих собственных сыновьях. Сейчас они особенно были нужны ему здесь. Ведь Степанеску уже немолод - зимой ему стукнуло сорок семь, волосы поседели, а в руках пропала былая ловкость и сила. Да еще стала мучить боль в опухших суставах... И где же теперь его любимые отпрыски?.. Два года назад они бросили отца и смылись в Бухарест в поисках легкого счастья. И даже не подумали, что отцу с матерью будет трудно управляться самим на старости лет. С тех пор эти негодяи ни разу не дали о себе знать! А вот если бы ему досталась работа в замке, то, скорее всего, сыновья тут же пронюхали бы об этом и были бы уже здесь. И тогда самому Александру пришлось бы искать счастья в Бухаресте.
С каждым годом жизнь в этом мире становилась для Матея все труднее и хуже. А сегодня даже собственная жена не позаботилась о том, чтобы вовремя встать и заняться завтраком. Хотя раньше не было случая, чтобы Ивонна забыла приготовить ему что-нибудь вкусненькое. Но сегодня все шло как нельзя хуже. Нет, она не заболела, а просто продолжала валяться в постели, крикнув ему полусонным голосом: «Приготовь-ка себе что-нибудь сам!» И вот Матей встал, налил себе невкусного холодного чаю и поставил чашку перед собой. Потом взял длинный кухонный нож и ощутимым усилием отрезал от буханки толстый ломоть. Но, лишь попробовав его, тут же скривился и выплюнул неразжеванный хлеб.
- Черствый! - остервенело гаркнул он на весь дом, а затем изо всех сил ударил кулаком по крышке стола.
На этом его терпение кончилось. Не выпуская ножа из рук, Степанеску решительно прошествовал в спальню к жене, которая все так же продолжала нежиться под одеялом.
- Хлеб черствый! - повторил он.
- Ну так испеки себе свежий, - пробормотала дородная супруга, никак не желая окончательно просыпаться.
- Да какая же ты после этого хозяйка! - злобно выпалил он. Его ладонь вспотела, сжимая жирную рукоятку ножа, и Матей понял, что больше терпеть не в силах.
Ивонна отбросила одеяло в сторону, встала в кровати на колени и, вызывающе подбоченившись, заорала на мужа, встряхивая косматой головой, отчего спутанные сальные волосы почти полностью закрыли ее одутловатое лицо:
- Тоже мне, мужик в доме нашелся!
Матей замер как вкопанный. Какое-то время он не мог даже сообразить, что происходит. Ивонна никогда еще не говорила ему подобных слов. Они всегда любили друг друга. Но сейчас он нестерпимо захотел зарезать ее.
Что же случилось?.. Будто в воздухе витали невидимые пары, возбуждающие в них все плохое, что до поры до времени скрывалось в самых темных закоулках души.
И вот Матей сбросил с себя оцепенение и, кипя от злости, двинулся с ножом к жене. Ни о чем больше не размышляя, он взмахнул рукой и с силой вонзил лезвие в тело супруги, а потом услышал, как она громко закричала от боли и ужаса. Матей повернулся и вышел из комнаты, даже не посмотрев, куда пришелся его удар, и осталась ли Ивонна в живых после этого.
* * *
Застегивая воротник своего кителя, прежде чем спуститься в столовую на обед, Ворманн выглянул из окна и увидел, что к замку приближаются по мосту профессор с дочерью. Он удовлетворенно улыбнулся. Скольких неприятностей удалось избежать именно благодаря тому, что он вовремя принял правильное решение. Девушку нельзя было оставлять в замке, хотя днем они могли видеться с отцом сколь угодно долго и свободно обсуждать любые свои проблемы. Солдаты уже успокоились, а девушка оказалась порядочной и не удрала в горы, хотя к ней и не было приставлено никакой специальной охраны. Капитан не ошибся в ней: это была преданная дочь, до конца верная своему слову. Приглядевшись повнимательней, он заметил, что отец и дочь о чем-то возбужденно беседуют.
Немного позже капитан обнаружил нечто странное в одежде профессора. Он еще раз пригляделся и понял, что у Кузы на руках не хватает перчаток, к которым все уже успели привыкнуть. Никто еще не видел рук профессора, не облаченных в эти перчатки, ставшие чуть ли не второй кожей для его больных пальцев. Но еще более странным показалось капитану то, что и сам Куза немного подталкивал колеса, чего раньше тоже никогда не случалось.
Ворманн пожал плечами. Наверное, старик просто неплохо себя сегодня чувствует. Он заспешил вниз, на ходу пристегивая на ремень кобуру.
Во дворе царил беспорядок. Возле машин, генераторов и ящиков с боеприпасами возвышались груды булыжника и крупные гранитные блоки, появившиеся здесь после начала разборки задней секции замка. Солдат не было видно - они временно прекратили работу и сейчас обедали в своих казармах. Сделать сегодня они успели не так много, как за вчерашний день. Но это и понятно - ведь ночь опять не принесла новых жертв, а ничто теперь не подстегивало солдат так сильно, как смерть одного из их товарищей.
У ворот послышались голоса, и капитан обернулся. Часовой спокойно нес службу, а профессор и его дочь продолжали о чем-то спорить. Ворманн не знал румынского языка, но по интонации понял, что евреи явно недовольны друг другом. Девушка держалась более спокойно, но, судя по всему, продолжала упорно настаивать на своем. Ворманн одобрительно посмотрел на нее. Старик в глазах капитана был деспотом и тираном, который использует свою болезнь лишь для того, чтобы превратить это юное создание в бесправную вечную сиделку.
Но сегодня профессор вовсе не выглядел безнадежно больным. Его голос звучал громко и отчетливо и был полон энергии. Да, скорее всего, болезнь давала иногда калеке какую-то передышку.
Ворманн отвернулся и направился в столовую. Но очень скоро замедлил шаг и остановился, с сомнением глядя вправо. Там виднелась зияющая глотка проклятого входа в подвал.
«Чертовы сапоги... - снова вспомнилось ему. - Почему же у них грязные ноги?..»
Эта грязь никак не хотела уходить из его памяти, будто нарочно поддразнивая капитана каждый раз, когда его взгляд падал на вход в подвальное помещение. Необходимо еще раз все перепроверить. Но этот раз уже точно будет последним.
Ворманн торопливо спустился вниз и зашагал по длинному коридору. Не было никаких причин растягивать это «удовольствие». Он только взглянет разок на трупы - и сразу наверх, туда, где свет и тепло. Капитан поднял фонарь, который на всякий случай стоял на полу поблизости от пролома, зажег его и продолжил свой путь в ненавистную темноту нижнего подземелья.
На самой последней ступеньке лестницы сидели три крупные крысы, увлеченно обнюхивавшие липкую грязь на стене подвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
- Теперь мне все ясно! Твой любовничек сумел-таки обратить тебя не только против отца, но и против всего твоего собственного народа! Я угадал? - Слова, как камни, сыпались на несчастную девушку. Затем Куза издевательски засмеялся: - Как же тебя легко переубедить, дитя мое! Пара очаровательных голубых глаз и мускулистое тело - вот и все, что нужно, чтобы заставить тебя позабыть о жизни тысяч таких же, как ты сама!
Магда покачнулась, будто на нее налетел внезапный порыв штормового ветра. Нет, это не отец стоит сейчас перед ней и обвиняет ее во всех грехах. Он никогда в жизни не был таким жестоким ни с ней, ни с другими. Как же он изменился! Изо всех сил Магда сдерживалась, чтобы не дать ему достойную отповедь.
- Я просто хотела тебе помочь, - сказала она, стараясь, чтобы он не заметил ее трясущихся от обиды губ. - Как ты не понимаешь того, что Моласару ни в коем случае нельзя доверять!
- А откуда тебе это известно? Ведь это не ты говорила ночи напролет, не ты видела, как он зол на немцев за то, что они посмели вторгнуться в его дом, стоящий на его собственной земле!
- Да, но я все же успела почувствовать его прикосновение, - сказала девушка, невольно начиная дрожать под пригревающим солнцем. - И не один раз, а целых два. И ничто теперь не убедит меня в том, что ему жаль евреев, или вообще хоть одну живую душу на этом свете.
- Да, но я ведь тоже знаком с его прикосновением, - возразил упрямый старик и демонстративно прошелся вокруг пустого кресла, не прилагая к этому никаких усилий. - Посмотри сама, как подействовали на меня его руки! Что же касается намерений Моласара спасти наш народ, то я не питаю на этот счет никаких иллюзий. Ему, конечно, наплевать на евреев. Но не на всех, а только на живущих в других странах. Судьба же этой земли его очень волнует, и поэтому румынские евреи заботят Моласара ничуть не меньше всех остальных местных жителей. Ведь он был в этой стране боярином и до сих пор считает себя таковым. Можешь назвать это как угодно: национализмом, патриотизмом - не в этом дело! Главное, что он твердо решил изгнать всех немцев с той территории, которую он по старинке называет Валахией. И будь уверена - уж в этом он не отступится от своих замыслов. А нашему народу это будет только на пользу. Поэтому я и собираюсь помочь ему в осуществлении его планов.
Все, о чем говорил отец, казалось Магде довольно правдоподобным. Она никак не могла понять, в чем же именно заключена здесь коварная хитрость Моласара. Вероятно, отец действительно считает, что занялся благородным делом, и верит в это совершенно искренне. Ведь сейчас, например, ничего не мешает ему скрыться в горах и спасти тем самым ее и себя. Но вместо этого он намерен вернуться в замок, чтобы принести пользу гораздо большему числу людей. Да, он рискует собой ради высокой цели. Наверное, именно так и следует поступать. Во всяком случае, Магда очень хотела бы убедить себя в этом.
Но, к сожалению, ей это не удавалось. Леденящий холод прикосновения Моласара оставил в ее душе неизгладимый след недоверия. Было и еще кое-что. Этот странный взгляд отцовских глаз. Дикий взгляд...
- Я просто хочу, чтобы с тобой ничего не случилось, - только и смогла произнести она.
- Я тоже хочу, чтобы с тобой все было в порядке, - отозвался он неожиданно потеплевшим голосом, и на секунду будто снова стал прежним заботливым родителем, которого она знала всю жизнь. - И не надо больше встречаться с этим Гленном. Он плохо на тебя влияет.
Магда отвела взгляд в сторону и угрюмо уставилась на далекие горы. Нет, с этим она никогда не согласится.
- Лучше него я никого еще не встречала, - тихо, но твердо произнесла она.
- В самом деле? - Лицо профессора вновь приобрело жестокое выражение.
- Да, - почти шепотом ответила Магда. - Он заставил меня заново осмыслить всю жизнь! Да я, можно сказать, и не жила раньше по-настоящему.
- Как трогательно! Прямо Шекспир! - презрительно ухмыльнулся отец. - А ты, часом, не забыла, что он не еврей?
Магда давно ждала этого выпада.
- А мне все равно! - выпалила она, глядя ему прямо в глаза. Девушка прекрасно понимала, что и для отца это теперь не имеет уже большого значения. Он просто хотел лишний раз оскорбить ее, сыграв на религиозных чувствах. - Гленн прекрасный человек. И если мы выберемся отсюда живыми, то я останусь с ним навсегда! И он, я уверена, тоже этого хочет.
- Ну, это мы еще посмотрим. - В голосе старика зазвучала угроза. - А пока я считаю, что наш разговор окончен. - С этими словами он тяжело опустился в кресло.
- Отец?
- Отвези меня назад в замок!
Магда вспыхнула от негодования.
- Сам себя довезешь!
Она, правда, тут же пожалела об этой сорвавшейся с языка грубости. Никогда в жизни она не смела еще так разговаривать с ним. Но хуже всего было то, что отец, казалось, даже не расслышал ее слов. А если и расслышал, то не придал им ровным счетом никакого значения.
- С моей стороны и так было довольно неразумно приехать сюда без посторонней помощи, - заговорил он, будто и не слышал вовсе того, что она только что в порыве гнева бросила ему в лицо. - Но я не мог ждать, пока ты придешь за мной. Теперь же мне надо быть вдвойне осторожным. Нельзя допустить, чтобы у немцев возникли подозрения относительно моего настоящего состояния здоровья. Иначе ко мне могут приставить дополнительную охрану. Поэтому становись сзади и начинай толкать.
Магда нехотя исполнила то, о чем просил ее отец. Но, по крайней мере, сейчас ей уже не было так тяжело оставлять его одного у ворот крепости.
* * *
Матей Степанеску был очень зол. Ярость кипела в его груди, как расплавленный вар. И, что самое странное, он объяснить даже не мог, почему это происходит. Недовольный и напряженный, он сидел на терраске своего крошечного домика в самом южном конце деревни. На столе перед ним лежала круглая буханка хлеба и стояла нетронутая чашка с чаем. Он размышлял сейчас об очень неприятных вещах, и его раздражение постепенно росло.
Матей думал об Александру и его сыновьях, возмущенный несправедливостью того, что этим лентяям удалось заполучить под охрану замок, и теперь они на всю жизнь обеспечены золотом. Сам же он вынужден был каждый год пасти на перевале коз, а когда они вырастут, продавать их за гроши или выменивать на вещи, нужные его семье. Раньше он никогда не завидовал Александру, но сегодня ему с самого утра почему-то не давала покоя мысль, что именно это благополучное семейство и является причиной всех его бед.
Потом Матей вспомнил о своих собственных сыновьях. Сейчас они особенно были нужны ему здесь. Ведь Степанеску уже немолод - зимой ему стукнуло сорок семь, волосы поседели, а в руках пропала былая ловкость и сила. Да еще стала мучить боль в опухших суставах... И где же теперь его любимые отпрыски?.. Два года назад они бросили отца и смылись в Бухарест в поисках легкого счастья. И даже не подумали, что отцу с матерью будет трудно управляться самим на старости лет. С тех пор эти негодяи ни разу не дали о себе знать! А вот если бы ему досталась работа в замке, то, скорее всего, сыновья тут же пронюхали бы об этом и были бы уже здесь. И тогда самому Александру пришлось бы искать счастья в Бухаресте.
С каждым годом жизнь в этом мире становилась для Матея все труднее и хуже. А сегодня даже собственная жена не позаботилась о том, чтобы вовремя встать и заняться завтраком. Хотя раньше не было случая, чтобы Ивонна забыла приготовить ему что-нибудь вкусненькое. Но сегодня все шло как нельзя хуже. Нет, она не заболела, а просто продолжала валяться в постели, крикнув ему полусонным голосом: «Приготовь-ка себе что-нибудь сам!» И вот Матей встал, налил себе невкусного холодного чаю и поставил чашку перед собой. Потом взял длинный кухонный нож и ощутимым усилием отрезал от буханки толстый ломоть. Но, лишь попробовав его, тут же скривился и выплюнул неразжеванный хлеб.
- Черствый! - остервенело гаркнул он на весь дом, а затем изо всех сил ударил кулаком по крышке стола.
На этом его терпение кончилось. Не выпуская ножа из рук, Степанеску решительно прошествовал в спальню к жене, которая все так же продолжала нежиться под одеялом.
- Хлеб черствый! - повторил он.
- Ну так испеки себе свежий, - пробормотала дородная супруга, никак не желая окончательно просыпаться.
- Да какая же ты после этого хозяйка! - злобно выпалил он. Его ладонь вспотела, сжимая жирную рукоятку ножа, и Матей понял, что больше терпеть не в силах.
Ивонна отбросила одеяло в сторону, встала в кровати на колени и, вызывающе подбоченившись, заорала на мужа, встряхивая косматой головой, отчего спутанные сальные волосы почти полностью закрыли ее одутловатое лицо:
- Тоже мне, мужик в доме нашелся!
Матей замер как вкопанный. Какое-то время он не мог даже сообразить, что происходит. Ивонна никогда еще не говорила ему подобных слов. Они всегда любили друг друга. Но сейчас он нестерпимо захотел зарезать ее.
Что же случилось?.. Будто в воздухе витали невидимые пары, возбуждающие в них все плохое, что до поры до времени скрывалось в самых темных закоулках души.
И вот Матей сбросил с себя оцепенение и, кипя от злости, двинулся с ножом к жене. Ни о чем больше не размышляя, он взмахнул рукой и с силой вонзил лезвие в тело супруги, а потом услышал, как она громко закричала от боли и ужаса. Матей повернулся и вышел из комнаты, даже не посмотрев, куда пришелся его удар, и осталась ли Ивонна в живых после этого.
* * *
Застегивая воротник своего кителя, прежде чем спуститься в столовую на обед, Ворманн выглянул из окна и увидел, что к замку приближаются по мосту профессор с дочерью. Он удовлетворенно улыбнулся. Скольких неприятностей удалось избежать именно благодаря тому, что он вовремя принял правильное решение. Девушку нельзя было оставлять в замке, хотя днем они могли видеться с отцом сколь угодно долго и свободно обсуждать любые свои проблемы. Солдаты уже успокоились, а девушка оказалась порядочной и не удрала в горы, хотя к ней и не было приставлено никакой специальной охраны. Капитан не ошибся в ней: это была преданная дочь, до конца верная своему слову. Приглядевшись повнимательней, он заметил, что отец и дочь о чем-то возбужденно беседуют.
Немного позже капитан обнаружил нечто странное в одежде профессора. Он еще раз пригляделся и понял, что у Кузы на руках не хватает перчаток, к которым все уже успели привыкнуть. Никто еще не видел рук профессора, не облаченных в эти перчатки, ставшие чуть ли не второй кожей для его больных пальцев. Но еще более странным показалось капитану то, что и сам Куза немного подталкивал колеса, чего раньше тоже никогда не случалось.
Ворманн пожал плечами. Наверное, старик просто неплохо себя сегодня чувствует. Он заспешил вниз, на ходу пристегивая на ремень кобуру.
Во дворе царил беспорядок. Возле машин, генераторов и ящиков с боеприпасами возвышались груды булыжника и крупные гранитные блоки, появившиеся здесь после начала разборки задней секции замка. Солдат не было видно - они временно прекратили работу и сейчас обедали в своих казармах. Сделать сегодня они успели не так много, как за вчерашний день. Но это и понятно - ведь ночь опять не принесла новых жертв, а ничто теперь не подстегивало солдат так сильно, как смерть одного из их товарищей.
У ворот послышались голоса, и капитан обернулся. Часовой спокойно нес службу, а профессор и его дочь продолжали о чем-то спорить. Ворманн не знал румынского языка, но по интонации понял, что евреи явно недовольны друг другом. Девушка держалась более спокойно, но, судя по всему, продолжала упорно настаивать на своем. Ворманн одобрительно посмотрел на нее. Старик в глазах капитана был деспотом и тираном, который использует свою болезнь лишь для того, чтобы превратить это юное создание в бесправную вечную сиделку.
Но сегодня профессор вовсе не выглядел безнадежно больным. Его голос звучал громко и отчетливо и был полон энергии. Да, скорее всего, болезнь давала иногда калеке какую-то передышку.
Ворманн отвернулся и направился в столовую. Но очень скоро замедлил шаг и остановился, с сомнением глядя вправо. Там виднелась зияющая глотка проклятого входа в подвал.
«Чертовы сапоги... - снова вспомнилось ему. - Почему же у них грязные ноги?..»
Эта грязь никак не хотела уходить из его памяти, будто нарочно поддразнивая капитана каждый раз, когда его взгляд падал на вход в подвальное помещение. Необходимо еще раз все перепроверить. Но этот раз уже точно будет последним.
Ворманн торопливо спустился вниз и зашагал по длинному коридору. Не было никаких причин растягивать это «удовольствие». Он только взглянет разок на трупы - и сразу наверх, туда, где свет и тепло. Капитан поднял фонарь, который на всякий случай стоял на полу поблизости от пролома, зажег его и продолжил свой путь в ненавистную темноту нижнего подземелья.
На самой последней ступеньке лестницы сидели три крупные крысы, увлеченно обнюхивавшие липкую грязь на стене подвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64