Потому там и построили лагерь. Для эффективного перемещения рас нужно быть в центре сети дорог. Так что с транспортом нам, можно сказать, крупно повезло, ведь из Плоешти бензин отправляют во все концы государства. - Он развел руки в стороны, потом снова соединил их. - А из каждого уголка Румынии туда будут приходить вагоны с евреями, цыганами и прочим мусором, который еще остался в этой стране.
- Но ведь это же не оккупированная территория! Как же можно...
- Фюрер не хочет, чтобы нежелательные элементы в Румынии остались без должного внимания. Правда, Антонеску и Железная Гвардия уже снимают евреев с ответственных постов, но у фюрера есть более радикальный план. В СС он известен под названием «Румынское решение». И чтобы его осуществить, рейхсфюрер договорился с генералом Антонеску, что наша «Мертвая голова» покажет им образец того, как следует действовать. И меня выбрали для этой миссии. Я буду комендантом лагеря в Плоешти.
Ворманн с ужасом обнаружил, что не в состоянии отвечать, а Кэмпфер тем временем углубился в свой любимый предмет:
- Ты знаешь, Клаус, сколько в Румынии евреев? По последним подсчетам - семьсот пятьдесят тысяч. А может быть, уже целый миллион! Пока этого никто не знает, но когда подсчитывать начну я, это станет точно известно. Кроме того, в стране полно цыган и масонов. И что еще хуже - мусульман! В общей сложности - два миллиона подлежащих ликвидации.
- Если бы я только знал, - сказал Ворманн, с издевкой закатывая глаза, - я никогда бы не поехал в такую ужасную страну!
На этот раз Кэмпфер все прекрасно расслышал.
- Смейся-смейся, если тебе от этого легче. Но вот увидишь - скоро Плоешти станет очень важным пунктом. Ведь сейчас мы даже из Венгрии вынуждены везти евреев в Аусшвиц, тратя на это уйму времени, сил и горючего. А когда заработает лагерь в Плоешти, то я думаю, что многих из них начнут отправлять именно туда. И как комендант, я стану одной из центральных фигур в СС... и во всем Третьем Рейхе! И тогда придет мой черед посмеяться.
Но Ворманн и не смеялся. Вся эта идея показалась ему просто жуткой. Однако что он мог сделать?.. Он вновь почувствовал свое бессилие и с грустью вынужден был признать, что горький смех остается его единственной защитой от этого мира, которым правят безумцы, и от сознания того, что он офицер армии, позволившей им прийти к власти.
- А я и не знал, что ты художник, - сказал вдруг майор, останавливаясь у мольберта, будто только что заметил его. Некоторое время он молча изучал картину. - Я думаю, что если бы ты потратил на поиски убийцы столько же времени, как на этот отвратительный рисунок, то некоторые из твоих солдат были бы еще живы.
- Отвратительный? Интересно, что ты в нем нашел отвратительного?
- А силуэт трупа на веревке - это что, по-твоему, должно радовать глаз?
Ворманн вскочил и подошел к мольберту.
- О каком еще трупе ты говоришь?
Кэмпфер ткнул пальцем в холст:
- Вот здесь... на стене.
Ворманн уставился на полотно. Сперва он не увидел ничего, кроме серого фона стены, изображенной им несколько дней назад. Даже и намека нет ни на какой... хотя... У него перехватило дыхание. Слева от окна, за которым сияла залитая солнцем деревня, по нарисованной стене шла тонкая вертикальная линия, заканчивающаяся темным пятном, очертания которого можно было принять за силуэт повешенного. Он смутно вспомнил, как рисовал и эту линию, и эту форму, но никоим образом не хотел вложить в них столь зловещее содержание. Однако он не мог позволить Кэмпферу доказать свою правоту, а значит, не мог и признать своей досадной оплошности.
- Уродство, Эрик, как и красота, больше всего зависит от взгляда наблюдателя, - философски развел руками Ворманн.
Но Кэмпфер пропустил это мимо ушей.
- Очень хорошо, Клаус, что твоя картина уже почти готова, - сказал он. - Потому что пока я здесь, я не смогу позволить тебе приходить сюда и заниматься художеством. Хотя когда я уеду в Плоешти, ты сможешь продолжить.
Ворманн ожидал услышать это, и ответ был готов:
- Тебе не придется беспокоиться, это мои комнаты.
- Вынужден поправить тебя: теперь это МОИ комнаты. Вы, вероятно, забыли, что я старше вас по званию, герр капитан?
Но Ворманн лишь презрительно усмехнулся:
- Ты думаешь, для меня много значит твое звание в СС? Да это пустое место! И даже хуже, чем просто пустое место. Любой мой самый зеленый капрал - и то в сто раз больший солдат, чем ты. И к тому же он в сто раз человечнее!
- Осторожнее, капитан! А то самой большой наградой для вас может остаться этот ржавый железный крест, полученный еще в прошлой войне.
И тут Ворманн почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Он сорвал с груди черный с серебряной окантовкой мальтийский крест и сунул его в лицо Кэмпферу.
- Да тебе такой в жизни не заслужить! По крайней мере настоящий, как этот - без мерзкой свастики посередине!
- Довольно!
- Нет, еще не довольно! Ваша хваленая СС убивает одних безоружных - детей, женщин!.. А я заслужил этот крест, когда сражался на равных с мужчинами, которые стреляли в меня. И мы оба знаем, - тут голос Ворманна опустился до яростного шепота, - как тебе не нравится враг, который может за себя постоять!
Кэмпфер весь подался вперед, почти вплотную приблизив свой нос к лицу Ворманна. Его водянистые голубые глаза гневно сверкали.
- Твоя великая Мировая война давно уже в прошлом. Теперь ЭТА война стала великой, и это МОЯ война. Та, старая, была твоей, но она проиграна, кончилась и всеми забыта!
Ворманн не смог сдержать улыбки: наконец-то он на верном пути!
- Нет, не забыта. И никогда не будет забыта. Как и твоя храбрость в Вердене!
- Я предупреждаю тебя! - зашипел штурмбанфюрер. - Я тебя заставлю... - И он злобно щелкнул зубами.
В этот момент Ворманн начал медленно приближаться к нему. Он больше не мог терпеть речей этого белобрысого выскочки, говорящего об убийстве миллионов беззащитных людей с той же легкостью, с какой позволительно обсуждать лишь меню обеда. Ворманн не делал никаких угрожающих жестов, однако Кэмпфер при его приближении с опаской отступил назад. Капитан спокойно прошел мимо него и распахнул настежь дверь.
- Вон отсюда.
- Да как ты смеешь?!
- Вон!
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. В какой-то момент Ворманн даже подумал, что Кэмпфер вот-вот начнет драться с ним. Капитан знал, что эсэсовец находится в лучшей физической форме, чем он, хоть и слабее морально. Наконец Кэмпфер не выдержал и отвел взгляд. Ему было нечего сказать; они оба знали правду о штурмбанфюрере СС Эрике Кэмпфере. И через мгновение тот схватил шинель и пулей вылетел из комнаты капитана. Ворманн тихо закрыл за ним дверь.
Какое-то время он стоял неподвижно. На этот раз он не выдержал. А ведь раньше мог с легкостью контролировать себя. Ворманн подошел к мольберту и тупо уставился на картину. И чем пристальнее он смотрел на странную тень на стене, тем сильнее она напоминала ему висящий труп. В конце концов это начало его раздражать. Он хотел, чтобы в центре внимания была солнечная деревня, а сейчас не мог думать ни о чем, кроме этой проклятой тени.
Наконец он оторвался от картины, подошел к столу и снова взглянул на фотографию сына. Чем больше ему встречалось людей, похожих на Кэмпфера, тем сильнее он беспокоился за Фрица. Ворманн гораздо меньше волновался за Курта, своего старшего, когда в прошлом году тот участвовал в боевых действиях во Франции. Курту уже девятнадцать, он капрал. И взрослый мужчина.
Но Фриц!.. Что они сделали с ним, эти нацисты... Сперва каким-то образом его заставили вступить в гитлер-югенд; дальше - больше... Когда Ворманн последний раз приезжал домой в отпуск, ему было очень больно слышать из уст четырнадцатилетнего мальчика весь этот бред о превосходстве арийской расы и наблюдать, как его сын с восторгом и ликованием восхваляет «великого фюрера», награждая его качествами, достойными разве что Бога. Нацисты отнимали у него сына прямо на глазах, превращая мальчика в такую же змею, как Эрик Кэмпфер. И Ворманн чувствовал, что ничего не может с этим поделать.
Ничего не мог он поделать и с самим Кэмпфером. Он был не вправе контролировать действия офицера СС. Если тот решил расстрелять румынских крестьян, то воспрепятствовать этому можно только лишь силой. А этого он делать не мог. Все же Кэмпфера прислало сюда командование. И если его арестовать, это будет открытым неподчинением. Прусское воспитание Ворманна не позволяло ему допустить даже мысли об этом. Недаром армия была его домом, работой, всей жизнью... Четверть века он честно отдал ей день за днем. И бросать вызов сейчас...
Он чувствовал себя абсолютно беспомощным. И вот он снова в Польше: Познань, полтора года назад, только что закончился бой. Его солдаты уже разбивали лагерь, когда у леса послышались автоматные очереди. Капитан отправился на разведку. На опушке эсэсовцы выстраивали евреев - мужчин и женщин всех возрастов, стариков, детей - и расстреливали их. Когда тела скатывались в вырытую за ними канаву, их место занимала следующая шеренга. Кровь смешивалась с землей, в воздухе пахло кордитом, а над лесом неслись предсмертные крики раненых, которых заживо заваливали свежими трупами.
Тогда он чувствовал себя таким же беспомощным, как и сейчас. Он был не в состоянии сделать войну такой, чтобы солдат сражался против солдата, как теперь не в силах остановить ни ту тварь, что убивает его людей, ни Кэмпфера, собравшегося расстрелять мирных граждан.
Ворманн тяжело опустился на стул. Да и кто он такой, чтобы переделывать этот мир?.. Не стоит и пробовать!.. Все равно с каждым днем все меняется к худшему... Ему вспомнилось детство: тогда он был счастлив, что родился вместе с веком, веком надежд и обещаний. Но каждый год нес лишь новые разочарования. И вот он дожил до участия в войне, которую так и не мог понять.
И все же ему хотелось этой войны. Он много лет мечтал свести счеты с теми, кто завладел его страной в восемнадцатом, обременил ее непосильными репарациями, а потом втирал в грязь год за годом. И вот его час пробил, и он принял участие в нескольких победоносных сражениях, еще раз доказавших, что вермахт остановить невозможно.
Но тогда почему же так скверно у него на душе? И почему вместо фронта он хочет оказаться в Ратенове с Хельгой? Почему благодарит Бога за то, что его отец, тоже кадровый офицер, погиб в предыдущей войне и теперь не видит всех этих зверств и жестокостей, творящихся как бы во имя Родины?..
И все же, несмотря на смятение, горечь и боль, он не сдавался. Неужели еще жива в нем надежда? На что? Ответ приходил ему в сотый - нет, в тысячный раз: в глубине души Ворманн верил, что немецкая армия переживет нацистов. Политики приходят и уходят, а армия так и остается армией. И если только у него хватит сил, он доживет до того дня, когда немецкое оружие одержит победу, а Гитлер и его банда с позором уйдут в небытие. Он очень хотел верить в это. Ему было необходимо верить.
И еще, вопреки здравому смыслу, он надеялся, что угроза Кэмпфера произведет желаемый эффект и убийства наконец прекратятся. Но если этого не произойдет и еще один немец умрет этой ночью, Ворманн знал, кого в таком случае он хотел бы увидеть мертвым.
Глава десятая
Застава.
Вторник, 29 апреля.
Время: 01.18
Кэмпферу никак не удавалось заснуть. Он лежал и мучился мыслями о возмутительном неподчинении Ворманна. Хорошо хоть, что сержант Остер не стал брать пример со своего командира. Увидев черную форму, он тут же выполнил все приказания, а не начал упрямиться, как его капитан, на которого такие штуки не действовали. Правда, Кэмпфер и Ворманн знали друг друга еще с тех пор, когда никакой СС и в помине не было. Но теперь это не могло служить оправданием.
Остер быстро подыскал помещения для обоих взводов эсэсовцев и предложил использовать тупик коридора в задней секции замка для содержания пленных крестьян. Выбор оказался удачным: коридор уходил прямо в толщу горы и имел на конце четыре маленькие комнаты. Попасть туда можно было и из другого коридора, проходящего под углом к первому и ведущего прямо во двор. Кэмпфер пришел к выводу, что раньше это помещение служило складом, так как вентиляция здесь отсутствовала, а комнаты были без окон и каминов. Сержант проследил, чтобы оба коридора как следует освещались до самого конца и нельзя было незаметно подкрасться к солдатам СС, которые парами будут охранять арестованных.
Для самого штурмбанфюрера Остер нашел две просторные комнаты во втором этаже задней секции замка. Сперва он предложил ему поселиться в башне, но майор отказался: разместиться на первом или втором этаже было бы, конечно, удобно, но это значило оказаться НИЖЕ Ворманна. А на четвертом этаже - слишком высоко: каждый раз приходилось бы преодолевать немыслимое количество ступенек. Задняя часть крепости показалась Кэмпферу лучше. Окно у него выходило во Двор, а комната закрывалась огромной дубовой дверью с засовом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
- Но ведь это же не оккупированная территория! Как же можно...
- Фюрер не хочет, чтобы нежелательные элементы в Румынии остались без должного внимания. Правда, Антонеску и Железная Гвардия уже снимают евреев с ответственных постов, но у фюрера есть более радикальный план. В СС он известен под названием «Румынское решение». И чтобы его осуществить, рейхсфюрер договорился с генералом Антонеску, что наша «Мертвая голова» покажет им образец того, как следует действовать. И меня выбрали для этой миссии. Я буду комендантом лагеря в Плоешти.
Ворманн с ужасом обнаружил, что не в состоянии отвечать, а Кэмпфер тем временем углубился в свой любимый предмет:
- Ты знаешь, Клаус, сколько в Румынии евреев? По последним подсчетам - семьсот пятьдесят тысяч. А может быть, уже целый миллион! Пока этого никто не знает, но когда подсчитывать начну я, это станет точно известно. Кроме того, в стране полно цыган и масонов. И что еще хуже - мусульман! В общей сложности - два миллиона подлежащих ликвидации.
- Если бы я только знал, - сказал Ворманн, с издевкой закатывая глаза, - я никогда бы не поехал в такую ужасную страну!
На этот раз Кэмпфер все прекрасно расслышал.
- Смейся-смейся, если тебе от этого легче. Но вот увидишь - скоро Плоешти станет очень важным пунктом. Ведь сейчас мы даже из Венгрии вынуждены везти евреев в Аусшвиц, тратя на это уйму времени, сил и горючего. А когда заработает лагерь в Плоешти, то я думаю, что многих из них начнут отправлять именно туда. И как комендант, я стану одной из центральных фигур в СС... и во всем Третьем Рейхе! И тогда придет мой черед посмеяться.
Но Ворманн и не смеялся. Вся эта идея показалась ему просто жуткой. Однако что он мог сделать?.. Он вновь почувствовал свое бессилие и с грустью вынужден был признать, что горький смех остается его единственной защитой от этого мира, которым правят безумцы, и от сознания того, что он офицер армии, позволившей им прийти к власти.
- А я и не знал, что ты художник, - сказал вдруг майор, останавливаясь у мольберта, будто только что заметил его. Некоторое время он молча изучал картину. - Я думаю, что если бы ты потратил на поиски убийцы столько же времени, как на этот отвратительный рисунок, то некоторые из твоих солдат были бы еще живы.
- Отвратительный? Интересно, что ты в нем нашел отвратительного?
- А силуэт трупа на веревке - это что, по-твоему, должно радовать глаз?
Ворманн вскочил и подошел к мольберту.
- О каком еще трупе ты говоришь?
Кэмпфер ткнул пальцем в холст:
- Вот здесь... на стене.
Ворманн уставился на полотно. Сперва он не увидел ничего, кроме серого фона стены, изображенной им несколько дней назад. Даже и намека нет ни на какой... хотя... У него перехватило дыхание. Слева от окна, за которым сияла залитая солнцем деревня, по нарисованной стене шла тонкая вертикальная линия, заканчивающаяся темным пятном, очертания которого можно было принять за силуэт повешенного. Он смутно вспомнил, как рисовал и эту линию, и эту форму, но никоим образом не хотел вложить в них столь зловещее содержание. Однако он не мог позволить Кэмпферу доказать свою правоту, а значит, не мог и признать своей досадной оплошности.
- Уродство, Эрик, как и красота, больше всего зависит от взгляда наблюдателя, - философски развел руками Ворманн.
Но Кэмпфер пропустил это мимо ушей.
- Очень хорошо, Клаус, что твоя картина уже почти готова, - сказал он. - Потому что пока я здесь, я не смогу позволить тебе приходить сюда и заниматься художеством. Хотя когда я уеду в Плоешти, ты сможешь продолжить.
Ворманн ожидал услышать это, и ответ был готов:
- Тебе не придется беспокоиться, это мои комнаты.
- Вынужден поправить тебя: теперь это МОИ комнаты. Вы, вероятно, забыли, что я старше вас по званию, герр капитан?
Но Ворманн лишь презрительно усмехнулся:
- Ты думаешь, для меня много значит твое звание в СС? Да это пустое место! И даже хуже, чем просто пустое место. Любой мой самый зеленый капрал - и то в сто раз больший солдат, чем ты. И к тому же он в сто раз человечнее!
- Осторожнее, капитан! А то самой большой наградой для вас может остаться этот ржавый железный крест, полученный еще в прошлой войне.
И тут Ворманн почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Он сорвал с груди черный с серебряной окантовкой мальтийский крест и сунул его в лицо Кэмпферу.
- Да тебе такой в жизни не заслужить! По крайней мере настоящий, как этот - без мерзкой свастики посередине!
- Довольно!
- Нет, еще не довольно! Ваша хваленая СС убивает одних безоружных - детей, женщин!.. А я заслужил этот крест, когда сражался на равных с мужчинами, которые стреляли в меня. И мы оба знаем, - тут голос Ворманна опустился до яростного шепота, - как тебе не нравится враг, который может за себя постоять!
Кэмпфер весь подался вперед, почти вплотную приблизив свой нос к лицу Ворманна. Его водянистые голубые глаза гневно сверкали.
- Твоя великая Мировая война давно уже в прошлом. Теперь ЭТА война стала великой, и это МОЯ война. Та, старая, была твоей, но она проиграна, кончилась и всеми забыта!
Ворманн не смог сдержать улыбки: наконец-то он на верном пути!
- Нет, не забыта. И никогда не будет забыта. Как и твоя храбрость в Вердене!
- Я предупреждаю тебя! - зашипел штурмбанфюрер. - Я тебя заставлю... - И он злобно щелкнул зубами.
В этот момент Ворманн начал медленно приближаться к нему. Он больше не мог терпеть речей этого белобрысого выскочки, говорящего об убийстве миллионов беззащитных людей с той же легкостью, с какой позволительно обсуждать лишь меню обеда. Ворманн не делал никаких угрожающих жестов, однако Кэмпфер при его приближении с опаской отступил назад. Капитан спокойно прошел мимо него и распахнул настежь дверь.
- Вон отсюда.
- Да как ты смеешь?!
- Вон!
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. В какой-то момент Ворманн даже подумал, что Кэмпфер вот-вот начнет драться с ним. Капитан знал, что эсэсовец находится в лучшей физической форме, чем он, хоть и слабее морально. Наконец Кэмпфер не выдержал и отвел взгляд. Ему было нечего сказать; они оба знали правду о штурмбанфюрере СС Эрике Кэмпфере. И через мгновение тот схватил шинель и пулей вылетел из комнаты капитана. Ворманн тихо закрыл за ним дверь.
Какое-то время он стоял неподвижно. На этот раз он не выдержал. А ведь раньше мог с легкостью контролировать себя. Ворманн подошел к мольберту и тупо уставился на картину. И чем пристальнее он смотрел на странную тень на стене, тем сильнее она напоминала ему висящий труп. В конце концов это начало его раздражать. Он хотел, чтобы в центре внимания была солнечная деревня, а сейчас не мог думать ни о чем, кроме этой проклятой тени.
Наконец он оторвался от картины, подошел к столу и снова взглянул на фотографию сына. Чем больше ему встречалось людей, похожих на Кэмпфера, тем сильнее он беспокоился за Фрица. Ворманн гораздо меньше волновался за Курта, своего старшего, когда в прошлом году тот участвовал в боевых действиях во Франции. Курту уже девятнадцать, он капрал. И взрослый мужчина.
Но Фриц!.. Что они сделали с ним, эти нацисты... Сперва каким-то образом его заставили вступить в гитлер-югенд; дальше - больше... Когда Ворманн последний раз приезжал домой в отпуск, ему было очень больно слышать из уст четырнадцатилетнего мальчика весь этот бред о превосходстве арийской расы и наблюдать, как его сын с восторгом и ликованием восхваляет «великого фюрера», награждая его качествами, достойными разве что Бога. Нацисты отнимали у него сына прямо на глазах, превращая мальчика в такую же змею, как Эрик Кэмпфер. И Ворманн чувствовал, что ничего не может с этим поделать.
Ничего не мог он поделать и с самим Кэмпфером. Он был не вправе контролировать действия офицера СС. Если тот решил расстрелять румынских крестьян, то воспрепятствовать этому можно только лишь силой. А этого он делать не мог. Все же Кэмпфера прислало сюда командование. И если его арестовать, это будет открытым неподчинением. Прусское воспитание Ворманна не позволяло ему допустить даже мысли об этом. Недаром армия была его домом, работой, всей жизнью... Четверть века он честно отдал ей день за днем. И бросать вызов сейчас...
Он чувствовал себя абсолютно беспомощным. И вот он снова в Польше: Познань, полтора года назад, только что закончился бой. Его солдаты уже разбивали лагерь, когда у леса послышались автоматные очереди. Капитан отправился на разведку. На опушке эсэсовцы выстраивали евреев - мужчин и женщин всех возрастов, стариков, детей - и расстреливали их. Когда тела скатывались в вырытую за ними канаву, их место занимала следующая шеренга. Кровь смешивалась с землей, в воздухе пахло кордитом, а над лесом неслись предсмертные крики раненых, которых заживо заваливали свежими трупами.
Тогда он чувствовал себя таким же беспомощным, как и сейчас. Он был не в состоянии сделать войну такой, чтобы солдат сражался против солдата, как теперь не в силах остановить ни ту тварь, что убивает его людей, ни Кэмпфера, собравшегося расстрелять мирных граждан.
Ворманн тяжело опустился на стул. Да и кто он такой, чтобы переделывать этот мир?.. Не стоит и пробовать!.. Все равно с каждым днем все меняется к худшему... Ему вспомнилось детство: тогда он был счастлив, что родился вместе с веком, веком надежд и обещаний. Но каждый год нес лишь новые разочарования. И вот он дожил до участия в войне, которую так и не мог понять.
И все же ему хотелось этой войны. Он много лет мечтал свести счеты с теми, кто завладел его страной в восемнадцатом, обременил ее непосильными репарациями, а потом втирал в грязь год за годом. И вот его час пробил, и он принял участие в нескольких победоносных сражениях, еще раз доказавших, что вермахт остановить невозможно.
Но тогда почему же так скверно у него на душе? И почему вместо фронта он хочет оказаться в Ратенове с Хельгой? Почему благодарит Бога за то, что его отец, тоже кадровый офицер, погиб в предыдущей войне и теперь не видит всех этих зверств и жестокостей, творящихся как бы во имя Родины?..
И все же, несмотря на смятение, горечь и боль, он не сдавался. Неужели еще жива в нем надежда? На что? Ответ приходил ему в сотый - нет, в тысячный раз: в глубине души Ворманн верил, что немецкая армия переживет нацистов. Политики приходят и уходят, а армия так и остается армией. И если только у него хватит сил, он доживет до того дня, когда немецкое оружие одержит победу, а Гитлер и его банда с позором уйдут в небытие. Он очень хотел верить в это. Ему было необходимо верить.
И еще, вопреки здравому смыслу, он надеялся, что угроза Кэмпфера произведет желаемый эффект и убийства наконец прекратятся. Но если этого не произойдет и еще один немец умрет этой ночью, Ворманн знал, кого в таком случае он хотел бы увидеть мертвым.
Глава десятая
Застава.
Вторник, 29 апреля.
Время: 01.18
Кэмпферу никак не удавалось заснуть. Он лежал и мучился мыслями о возмутительном неподчинении Ворманна. Хорошо хоть, что сержант Остер не стал брать пример со своего командира. Увидев черную форму, он тут же выполнил все приказания, а не начал упрямиться, как его капитан, на которого такие штуки не действовали. Правда, Кэмпфер и Ворманн знали друг друга еще с тех пор, когда никакой СС и в помине не было. Но теперь это не могло служить оправданием.
Остер быстро подыскал помещения для обоих взводов эсэсовцев и предложил использовать тупик коридора в задней секции замка для содержания пленных крестьян. Выбор оказался удачным: коридор уходил прямо в толщу горы и имел на конце четыре маленькие комнаты. Попасть туда можно было и из другого коридора, проходящего под углом к первому и ведущего прямо во двор. Кэмпфер пришел к выводу, что раньше это помещение служило складом, так как вентиляция здесь отсутствовала, а комнаты были без окон и каминов. Сержант проследил, чтобы оба коридора как следует освещались до самого конца и нельзя было незаметно подкрасться к солдатам СС, которые парами будут охранять арестованных.
Для самого штурмбанфюрера Остер нашел две просторные комнаты во втором этаже задней секции замка. Сперва он предложил ему поселиться в башне, но майор отказался: разместиться на первом или втором этаже было бы, конечно, удобно, но это значило оказаться НИЖЕ Ворманна. А на четвертом этаже - слишком высоко: каждый раз приходилось бы преодолевать немыслимое количество ступенек. Задняя часть крепости показалась Кэмпферу лучше. Окно у него выходило во Двор, а комната закрывалась огромной дубовой дверью с засовом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64