Времена, когда хронисты пренебрегали истиной в пользу красивого вымысла («И погибло в том сражении сарацин двадцать тысяч, христианских же рыцарей шестеро…» ), еще не наступили, а потому Северин дотошно указал количество конных и пеших в воинстве Хловиса Меровинга, изложил свои предположения о численности алеманов, скрупулезнейше расписал диспозицию на момент начала сражения и задумался, только когда настало время описывать Чудо.
Малость прибавил от себя, конечно – к примеру, вложил в уста епископа Ремигия вполне достойную фразу, обращенную к Хловису: «…Склони свою выю, гордый сикамбр». Ну а в финале, следуя правилам риторики, вывел поучительное заключение о Вере Истинной, свете, изгнавшем мрак, и Благодати осеняющей Ремигия, Апостола франков (последние слова понравились картулярию более всего, пусть и неизвестно, как отнесется к ним дядюшка, почитающий гордыню наимерзейшим из смертных грехов).
Получилось хорошо: сжато, ясно и назидательно. Тем не менее Северин понимал, что хроника отнюдь не полная – Юлий Цезарь, не только великий полководец, но и замечательный сочинитель, копнул бы гораздо глубже, коснувшись как истории франков, так и алеманов, дал бы описание земель, на которых обитают эти племена, непременно изложил характер и привычки их правителей – хватило бы на порядочную книгу…
– Я действительно ничего не знаю, – в сердцах воскликнул Северин, отбросив стило. На пергамент упала капля чернил, замарав ровную строку. – Чтоб они провалились, эти варвары!
«Понять и полюбить», – говорил Ремигий. Но как можно понять народ с традициями, абсолютно не укладывающимися в сознании римлянина? Если родился ребенок, то брат матери считается для младенца более близким родственником, чем отец.
Родство исчисляется до седьмого колена – семиюродные братья почитаются родными – потому семьи у варваров весьма обширны. Если женщина изменила мужу, приговор будет один – смерть, поскольку на свет может появиться «чужое» дитя и с ним (а значит, и с его родственниками) придется делиться имуществом семьи.
Изменниц обычно приносят в жертву, говоря проще – незамысловато топят в болоте. В это же болото, между прочим, выбрасывают часть военной добычи – дары богам.
Никто не спорит, возведенное в культ почитание семьи есть благо, но, кажется, германцы слегка перестарались! Ремигий, впрочем, уверяет, будто в том есть основы для христианских добродетелей, однако предпочитает не упоминать о наложницах – любой мужчина, способный прокормить не только жену, детей и родителей, вправе взять себе еще одну или нескольких женщин из числа пленниц. А таковых немало – война для франков является естественным и угодным богам образом жизни, врагов же бессчетно.
Северин не переставал изумляться многообразию варварского Универсума – в одних только Суасоне и Реймсе кроме франков жили везиготы и остроготы, две вандальские семьи, еще какие-то гепиды, совершенно непонятные фризы и даны, пришедшие откуда-то с северо-востока и покорившиеся могучему Хловису.
Можно вспомнить и про оставшихся в живых галлов, незнамо какими ветрами занесенных на левобережье Рейна антов и вроде бы навсегда сгинувших аланов – эти почти совсем растворились среди сикамбров, о сгинувшем аланском величии нынче помнят одни седые старцы.
Королевство Суасонское являлось огромным тиглем, в котором сплавлялись представители почти двух десятков племен, для Северина почти неотличимых – варвары все до одного высокие, сильнющие, светлоглазые, рыжие или соломенноволосые, говорят на языке одного корня, пусть и с небольшими различиями. В любом случае гот всегда сможет понять речь франка или вандала.
Ремигий достаточно просветил племянника в недавней истории Лугдунской Галлии – весьма безрадостной истории, надо заметить. Если Суасон времен Сиагрия оставался последним непрочным островом Империи среди безбрежья варваров, то на прочих землях некогда процветавшей провинции Рима бушевал настоящий шторм – бесконечные вторжения приходящих из-за Рейна варваров выжгли эту благодатную землю и лишь с приходом франков, надумавших остаться здесь всерьез и надолго, Галлия и Бельгика замирились.
Девяносто лет назад Галлию по очереди атаковали вандалы, свевы и аланы – о последних остались наиболее жуткие воспоминания. Именно они выжгли Августу Треверов, Богакум и Лютецию, вырезав все римско-галльское население.
В 440 году насмерть перепуганное правительство Рима попыталось остановить непрекращавшиеся погромы и грабежи, отдав аланам земли на побережье Гесперийского моря, но, пожалуй, тут впервые в политику вмешалась кафолическая церковь в лице святого Германа из Оксерра, предшественника Ремигия.
Герман встретил вождя аланов Эохара на пути к Луаре. Безоружный епископ остановил лошадь Эохара и объявил обалдевшему от такой наглости язычнику, что вперед ему дороги нет. Изумленный вождь подчинился, и поселение аланов было отсрочено на шесть лет – до смерти святого Германа. После того аланы утвердились на галльских землях, уступленных им римским правительством, уничтожив и изгнав при этом часть населения.
А через двенадцать лет аланов наголову разгромили иные варвары – везиготы почти полностью истребили некогда могучее племя и навсегда вычеркнули его из истории Галлии. Го тов, в свою очередь, оттеснили на юг сикамбры и бургунды.
Эта земля не видела мира долгие десятилетия, и только когда Хловис Меровинг объявил северную Галлию и Бельгику своей вотчиной, стало поспокойнее – неукротимая энергия короля отныне была направлена на расширение владений сикамбров, чему, между прочим, весьма способствовал епископ Ремигий. Мудрый Князь Церкви понимал, что обращение франков (пусть и не всех) в христианство лишь дело времени, а королевство Суасонское набрало достаточно силы, чтобы противостоять Бургундии и Толозской Готии во главе с риксом Аларихом II.
Но прежде всего опасаться приходилось нашествий из-за Рейна и Арденнских гор – достаточно вспомнить о разгромленных нынешним днем алеманах, и это не говоря о сотнях племен и десятках племенных союзов, готовых нескончаемым потоком хлынуть на зеленые равнины Галлии. Мрачные германские леса, раскинувшиеся за серебристо-седой лентой Рейна, таили нешуточную угрозу. Причем далеко не всегда исходящую от смертных людей…

* * *
…Античный мир навсегда уходил в прошлое, изменялся быстро и непредсказуемо, а главным символом этих изменений являлись наводнившие некогда полусонные и благополучные владения Рима белобрысые верзилы с длинными клинками и расписанными таинственными рунами круглыми щитами.
Варвары. Варвары, которые примут под свою руку земли Империи, основав на ее обломках благородную Францию, могучую Германию, утонченную Италию и величественную Британию.
Великий Рим оставил наследство достойным преемникам, но варварам еще предстояло осознать, какие сокровища оказались в их руках…

* * *
– Угар, что ли? – поморщился Северин, посмотрев на огонь. Внезапно начала болеть голова, стало тяжело в затылке, и кровь застучала в висках.
Нет, не угар – очаги в домах сикамбров устроены очень просто: выложенное камнем окружье, дым уходит сквозь широкое отверстие в крыше. Если огонь достаточно силен то дождевые капли и снежинки превращаются в пар еще не проникнув в помещение. Причем дым от поленьев не скапливается под крышей, дом «дышит» благодаря узким прорезям в бревенчатой кладке. Каменные здания сикамбры не любили, все строили из дерева – верили, что в древесине есть «душа» и будто бы в сосне и ели сохраняется жизнь, даже когда спиленные бревна превратились в теплое и удобное жилище.
Снаружи метель и мороз, а возле священного огня – что под солнцем. Домашний очаг хранит от нечисти и злых духов, защищает дом, в оранжевом пламени есть отсвет молний Доннара – старые люди рассказывают, будто именно Доннар своим огнемечущим молотом воспламенил самый первый очаг в мире людей…
Надо выйти прогуляться, вот что. Как по своим надобностям, так и просто чистым воздухом подышать. Судя по всему, на дворе изрядный морозец, придется как следует одеться – выросший в Италии Северин плохо переносил холод и часто простужался.
Одеться – это настоящий подвиг. На солнечном берегу Средиземного моря Северин не носил ничего сложнее туники и сандалий. Если дождь – войлочный плащ. В Галлии все по-другому.
Сначала штаны – о, варварское одеяние, которое вдобавок с непривычки может сильно натереть в нежных местах! Поверх нижних, льняных, натягиваются верхние, из тонкой коричневой кожи. Затянуть ремешком на поясе. Потом обмотать ступни и голени шерстяной тканью, надеть туфлю из воловьей кожи, закрепить ремешками. Верхняя теплая рубаха, безрукавка, широкий пояс, плащ-сагум. Круглая меховая шапка.
Варвар-варваром. Увидела бы матушка, госпожа Корнелия Альбина – лишилась бы чувств. А если вернее, выгнала бы с глаз долой этакое уродище!
Меч оставим, ни к чему он сейчас, вполне хватит ножа. Этим ножом Северин гордился – с рукоятью из кости морского зверя и золотыми накладками, не иначе работы искусных мастеров Равенны или других италийских городов. Одна беда, лезвие попорчено: всегда готовые к разнообразным паскудствам варвары выцарапали на клинке несколько языческих рун.
Ремигий взял себе нож из военной добычи Хловиса года три назад, он так и валялся в доме епископа, пока не обрел нового хозяина. Носить обязательно: во-первых, подарок дяди, во-вторых, каждый сикамбр посчитает человека без оружия рабом – еще один дурацкий варварский предрассудок!
…Крепость Стэнэ, как и несколько других укреплений в Арденнах, прикрывала королевство Суасонское с востока. Назвать этот небольшой форт латинским словом urbis, город, у Северина язык не поворачивался. Куда больше подходило германское понятие «бург», обозначавшее укрепленный поселок любой величины, будь то обнесенная тыном крошечная деревенька или Суасон, в котором постоянно жили почти восемь тысяч человек – огромное количество людей по здешним меркам.
Стэнэ могла похвастаться лишь двумя сотнями воинов дружины Гунтрамна, небольшим количеством рабов, трудившихся по хозяйству, да несколькими семействами рипурианских франков, прибившихся к дуксу сикамбров – все надежнее жить под покровительством приближенного самого короля!
Крепостишка на холме формой отчасти напоминала римский военный лагерь: бревенчатый частокол обносил прямоугольное пространство сто сорок на восемьдесят шагов, по углам башенки. Внутри – полтора десятка длинных домов, конюшни, амбары с припасами. Тесновато.
В случае серьезного нападения Стэнэ не выстоит, в военном отношении крепость не представляет никакой ценности, это понятно любому, кто знаком с основами римской фортификации. Впрочем, этот бург прежде всего является символом власти Гунтрамна над окрестными землями (деревень в округе предостаточно) и сторожевым постом на границе – за лихими людьми, приходящими с востока, нужен пригляд. Если что случится, гонцы будут немедленно отправлены в Суасон, к Хловису, чтобы король успел собрать войско. В этот раз успели, хвала Иисусу…
Ночь оказалась очень холодной. Небо чистое, луна еще не взошла, зато более чем хватает света от бесчисленных звезд. Такого красивого ночного неба Северин не видел даже в родной Италии – широкая полоса Млечного Пути, изредка чиркающие по черному бархату полоски падающих звезд и несчитанное множество ярких точек, то белоснежных, то голубых, то чуть красноватых. Снег казался светящимся, отражая звездные лучи.
Северин покачал головой, отгоняя наваждение – небо словно пыталось поглотить всматривающегося в него человека, – и зашагал по утоптанной тропинке к нужнику: сикамбры могут быть стократно варварами, но отхожие места строят так, что дадут фору даже привыкшим к чистоте ромеям – сруб, внутри жаровня с углями, чтоб тепло было, гладко обструганные деревянные сиденья. И не поймешь, переняли это франки у римлян или сами додумались.
На обратном пути Северина окликнули – в Арденнах неспокойно, Гунтрамн выставил двойную стражу. Алеманов хоть и побили, но отдельные отряды германцев, горя жаждой мести, могут рыскать по окрестным лесам из одной варварской страсти разрушения выискивая маленькие поселки – дома спалить, забрать еду, мужчин вырезать, с женщинами позабавиться… Бр-р… Уж чего-чего, а жестокости варварам не занимать, причем они даже само понятие «жестокость» не воспринимают: случись Хловису напасть на самих алеманов, франки творили бы то же самое – повелось так спокон веку, и точка.
– Не ходил бы один, – проворчал дружинный, опознав родственника христианского годьи и друга короля. – Недобрая ночь.
– Почему вдруг?
– Не чувствуешь? – Бородатый сикамбр повел носом, будто лисица на охоте. – Ветра нет. Совсем.
«Опять, – усмехнулся про себя Северин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44