»
Франки из отдаленной деревни мало походили на своих сородичей, расселившихся вокруг Суасона и Стэнэ, – те частенько видели рикса, ходили в город торговать, знали о христианской церкви и имели хоть какое-то представление о цивилизации. Местные же строго держались веры предков, а их домом был глухой арденнский лес.
О великой победе над алеманами, однако, здесь уже знали – род отправил на битву семерых воинов, пятеро вернулись. Гостей вышел встречать старейшина – большущий широкоплечий дед, длинные волосы заплетены, борода в две косицы, на правом глазу бельмо, шрам через весь лоб. Видно, что немало в своей жизни повидал. Эрзариха признал сразу – как же, в дружине дукса Гунтрамна ходил, помним-помним.
В Ремигий дед безошибочно определил жреца, причем не простого, а из жрецов великих. Даром, что епископ был одет как варвар – разве только меха побогаче и оружие дорогое. Был в нежданном госте, по мнению старейшины, некий отсвет божественной печати, только жрецам присущий.
Лошадей приняли и в хлеву поставили, гостей же чинно ввели в дом, усадили под богами.
Лангобард повел степенные речи. Объяснил, что годи этот не Вотану служит, а иному богу, ничем Вотану и иным асам не уступающему.
Старейшина, именем Атанагильд, сын Лиутпранда, сына Меровея (не того Меровея, а другого, не из рода вождей), сказал, что любой гость для него дорог как брат, и велел принести пива, оленины и тотчас натереть муки да напечь лепешек.
Ремигий смутился – знал, что рипурианцы зерно из драгоценных посевных запасов отрывают, но отказаться было нельзя: смертельно оскорбишь хозяев! Так оскорбишь, что впредь рядом с их домом лучше не появляться, увидят поблизости – голыми руками разорвут.
И ведь разорвут, не погнушаются – уж на что лангобарды страшный и свирепый народ, а франки еще хуже.
Эрзарих, помня о благочинии, вначале осведомился о здоровье родовичей Атанагильда, про охоту выспросил, про то, как потомство подрастает. Потомство с гордостью предъявили: семь мальчишек от четырех до двенадцати лет и шесть девочек того же возраста, все здоровенькие, пускай за зиму и пришлось пояса подтянуть.
Детей затем прочь отослали, нечего им разговоры старших слушать. И жены ушли – тут мужчины меж собой беседуют. Самый старший – Атанагильд, младшему же, Сигисбарну, четырнадцать зим исполнилось, на Йоль мужское посвящение в капище принял и в недавней битве вместе со старшими братьями участвовал. Сигисбарн теперь воин, его место за столом.
Лангобард кушал много, пил еще больше, почтение к гостеприимству выказывая. Епископ старался не отставать – обидчивы франки, если их угощением пренебрегают!
Только когда на дворе совсем темно стало, старейшина сам подал знак, что можно и о деле говорить. Неспроста ведь дружинник из бурга и жрец Бога Единого в их захолустье приехали. Значит, дело важное и его, Атанагильда, рода напрямую касающееся.
Не гневается ли великий рикс? А если гневается – отчего? Сыновья и внуки Атанагильдовы доблесть свою в битве не раз явили, двое на бранном поле сражены были и теперь в Вальхалле пируют, средний сын старейшины богатую добычу взял: коня и кольчугу – радость!
Ремигий согласно кивнул. Конь стоит дорого, а настоящая кольчатая броня – как вся деревня. Такой доспех – редкость и ценится безмерно, не одному поколению при хорошем уходе послужить сможет!
Дело же вот какое: слышал ли Атанагильд, что во время сражения произошло?
– Слышал, сыновья поведали, – наклонил голову дед. – Два колдовства столкнулись, кроме людских ратей. Боги галиурунн посрамили, сыновья говорят – Доннар молотом громомечущим нечисть разогнал, мощь и лютость свою явив.
– Я слышал другое, – не удержался Ремигий, но тотчас получил легкий тычок локтем под ребра от Эрзариха. Не время, мол. Епископ не внял: – У разных богов разные голоса, я был на поле и голоса Доннара не различил. Там говорила иная сила, куда более могучая.
– Может и так, – не стал спорить Атанагильд. – Тебе, жрецу, виднее, чем простым смертным. Но от главного не отмахнешься: было колдовство, и великое… He-человеческое – боги меж собой бились. Рикс Хловис и народ наш победу одержали, значит правда на стороне Хловиса и его богов.
Сейчас Ремигий только глаза прикрыл в знак согласия. Старый франк не ошибался: ritorica его подвела, однако logica была идеальна. Он врожденным варварским чутьем понял, что если в сражение вмешались две незримые силы и та, которая держала сторону рикса сикамбров, взяла верх, значит и сам Хловис этой силой отмечен, причем сила – светлая, тепло несет, а не гибельный мороз.
– Сын его пропал, – сдвинув брови и кивнув на Ремигия, объявил Эрзарих. Епископ и не шелохнулся, греховной ложью это утверждение не являлось – слово «сын» у варваров означало всех племянников до седьмого колена, а Северин был в колене первом, отпрыск родной сестры. Лангобард рассказал, что случилось в Стэнэ в ночь после битвы, красок не пожалел, целую сагу сплел.
Дед хмурился, молодые франки слушали, рты раскрыв.
– Знаем, что жив тот отрок – так жрецу Ремигию его бог сказал, а он лгать никак не может, нет в этом боге лукавства отроду. Скажи, Атанагильд, может, видел кто мальчишку из родичей твоих?
– Нет, – уверенно сказал старейшина. – О чужаке в наших лесах сразу бы стало известно, выйди он к людям. Вы вот что… Завтра, как рассветет, идите к Арегунде-вельве. Сигисбарн отведет.
Епископ озадаченно взглянул на Эрзариха. Лангобард все понял с полувзгляда. Начал учтивые расспросы. Кто, мол, такая, эта Арегунда? Чем славна?
Суровый Атанагильд вдруг замолчал. Густыми поседевшими бровьми грозно пошевелил. Единственным оком в деревянную кружку вонзился. Сразу было видно, смущался глава рода, когда Арегунду упоминали.
Оказалось, что Арегунда была дочерью Атанагильда. Любимой, старшей, от первой жены, которая Арегунду на свет из чрева своего исторгая, так надорвалась, что умерла через две седмицы. Видать, особое дитя было, чему затем подтверждений нашлось немало.
Рассудок у Арегунды изначально был иной, не как у всех людей. Дитем с цветами и травами разговаривала. Когда подросла – могла взбешенного пса утихомирить или волка отогнать, норовистый взрослый бык за девочкой шел, ровно щенок. Как у Арегунды месячные крови начались, все в роду, а прежде всех сам Атанагильд, поняли – ведьма она.
Есть ведьмы плохие, галиурунны, от недоброго семени Локи, а есть ведьмы, рожденные от семени ванов, владык Ванахейма. Думает Атанагильд, что первая жена его с ваном сошлась, Атанагильдово обличье на себя надевшим.
Не иначе, Фрейр это был. Оттого жена от любви к богу и зачахла, не мог ей обычный человек Фрейра заменить. Атанагильд на Фрейра не сердится, хотя теперь, по раздумью, неверную жену конями бы разметал. Но как случилось, так и случилось. Главное – семя божественное в роду посеяно…
Ремигий терпел-терпел, знал, что перебивать хозяина нехорошо. Не выдержал, прервал размеренную речь деда.
– Что же ты с Арегундой сделал? У вашего народа принято любую женщину, которую ведьмой считают, прочь изгонять.
– Дочь моя сама ушла, ее никто не гнал, – ответил старейшина рода. – Решила, что ей лучше в лесу жить и там говорить с богами. Рощу насадила, дубки подросли уже…
«Очень интересно, – подумал Ремигий. – Старику, наверное, лет семьдесят, впервые женился он в пятнадцать-семнадцать, значит Арегунде должно быть не меньше пятидесяти, дуб растет медленно, появилась небольшая рощица… Ох, гордыня, моя гордыня! К этим людям нельзя применять категории, принятые в Риме, все может оказаться совсем не так, варвары непредсказуемы, от них можно ждать любых сюрпризов, самых неожиданных…»
…Когда гостей уложили спать в отдельном закуте, поближе к очагу, вольготно развалившийся на соседней лавке Эрзарих протянул руку, тронул пальцем епископа за плечо, а когда Ремигий обернулся, низко прошептал:
– Никогда раньше не видел такого старого человека, как Атанагильд. Точно говорю, Ваны его семейство и самого Атанагильда дарами не обходят.
– Да, он старый, но не дряхлый, – сквозь дрему проворчал Ремигий.
– Другой через сто шесть прожитых зим одряхлел бы, – согласился лангобард. – Но не он. Доселе род крепкой рукой держит…
Сто шесть зим? Епископ аж приподнялся на ложе. Конечно, как сам не догадался! Старик, сидевший по правую руку от вождя рода за трапезой, – его родной сын.
А мальчишка Сигисбарн – наверняка правнук или даже праправнук, если вспомнить о том, что варвары очень рано женятся, поколения меняются каждые пятнадцать-шестнадцать лет! Просто у них понятия «сын» и внук» очень размыты, сыном может называться и сын сына…
«Как же мало я знаю о них, – сокрушенно подумал Ремигий. – Не внял Господнему поучению: „будьте, как дети…". Ибо варвары есть дети Его, отошедшие от семейного очага, но готовые по отеческому зову к нему вернуться…»
* * *
Ремигий никогда не ходил на капища, деревянные статуи богов в Суасоне игнорировал – будто их и вовсе нет, – а германских «ведьм» всерьез не принимал и боязни варваров не разделял: что такого страшного может сотворить женщина-травница?
Яд? Чепуха, франки и иные варвары ядами не пользовались – здесь не римский сенат. Споры решаются правом меча, никаких интриг. В деревнях было еще проще – покуситься на старейшину, на мужа, на брата – немыслимо! Такое никому в голову и прийти не может, поскольку каждая живая жизнь в роду – драгоценна, ибо от нее следующая жизнь народится, и род не сгинет!
Ведьмы всегда были отверженными, причем считалось, что способностями к колдовству обладают только женщины. Жрецами, наоборот, могли стать исключительно мужчины, но жреческая волшба – это совсем другое, сила годи от богов истекает, значит и опасаться нечего.
От ведьм одна вредоносность да беспокойство, однако если ведьму умилостивить, от нее можно получить исцеляющие безнадежные раны снадобья, любовные зелья, утраивающие мужскую силу, или воинский напиток, ввергающий в священную ярость.
Ведьма может отказать в помощи, если человек ей не глянется, другому же даст все, что просит, и не возьмет подношений – своенравны они…
Сигисбарн провел Ремигия и лангобарда через лес, указал направление – туда, мол, идите, – а сам остался ждать. Незачем воину без дела к ведьме ходить, да и по делу не всякий раз следует беспокоить Арегунду.
Епископ пошел больше из интереса, чем надеясь на помощь, хотя прекрасно знал из римской и эллинской литературы, что у некоторых женщин встречаются способности, отличающие их от других людей. Достаточно вспомнить сивилл Греции или весталок, не говоря уж о знаменитой Кассандре.
Всякое может быть, вдруг Арегунда и впрямь способна проникать взглядом в мир невидимый – не зря же Атанагильд назвал ее вельвой, пророчицей? Другой вопрос, из какого источника она черпает свои знания – тут надо быть предельно осторожным, особенно христианину, оглянуться не успеешь, как погубишь душу…
Изначально Ремигий полагал, что встретит согбенную старицу, полностью отвечающую представлениям варваров о безобразных ведьмах, обитающих в глухих чащобах и на болотах. Необычности начались уже на подходе к дому Арегунды: жила она в широкой лощине меж двух лесистых холмов, на ручье, сама же лощина и впрямь поросла не привычными для Арденн темными елями, а крепенькими дубами, уже достигшими высоты в два человеческих роста. Лет через сто здесь будет огромная роща священных деревьев.
– Странность какая, – ворчал Эрзарих, не снимавший ладони с рукояти меча. Как любой воин, колдовства он страшился и этого не скрывал: такой страх не позорен. – Возле деревни снег, а здесь земля черная и почки набухают, словно весна наступила. Смотри-смотри, у корней уже трава пробивается!
– Долина защищена от ветров холмами. – Ремигий указал на кручи справа и слева. – Солнечные дни теперь часто, потому и снег сошел. Тут словно в чаше, метель не задувает, тихо… Ничего особенного.
Лангобард на это ответил, что годи слишком неоснователен в мыслях и очевидного не видит: в необычном месте ведьма живет, это каждый скажет. Однако скверным здесь не попахивает, только мокрой почвой. Нет затхлости и гнили. А вот в меховой шапке ему, Эрзариху, определенно жарко стало!
Дом у Арегунды был большой – вкопанный в землю сруб длиной в двадцать шагов, поверх заросший травой, после долгой зимы коричневой и пожухлой. В одиночку такое сооружение не построишь, не иначе Атанагильд и другие родичи помогали. Судя по почерневшим и растрескавшимся бревнам, дом возводили очень давно.
– Жрец и воин? – послышался женский голос, вначале показавшийся Ремигию молодым. – Оба чужеземцы, оба ищут дорогу…
Завернувшаяся в плащ истертого волчьего меха Арегунда стола на пороге. Высокая, против ожиданий вовсе не тощая и морщинистая, а полная и розовощекая. Стара, конечно, но здоровья ей явно не занимать.
Как и положено незамужней женщине, косы носит не «баранками», а по плечам – волосы грязно-седые, желтоватые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Франки из отдаленной деревни мало походили на своих сородичей, расселившихся вокруг Суасона и Стэнэ, – те частенько видели рикса, ходили в город торговать, знали о христианской церкви и имели хоть какое-то представление о цивилизации. Местные же строго держались веры предков, а их домом был глухой арденнский лес.
О великой победе над алеманами, однако, здесь уже знали – род отправил на битву семерых воинов, пятеро вернулись. Гостей вышел встречать старейшина – большущий широкоплечий дед, длинные волосы заплетены, борода в две косицы, на правом глазу бельмо, шрам через весь лоб. Видно, что немало в своей жизни повидал. Эрзариха признал сразу – как же, в дружине дукса Гунтрамна ходил, помним-помним.
В Ремигий дед безошибочно определил жреца, причем не простого, а из жрецов великих. Даром, что епископ был одет как варвар – разве только меха побогаче и оружие дорогое. Был в нежданном госте, по мнению старейшины, некий отсвет божественной печати, только жрецам присущий.
Лошадей приняли и в хлеву поставили, гостей же чинно ввели в дом, усадили под богами.
Лангобард повел степенные речи. Объяснил, что годи этот не Вотану служит, а иному богу, ничем Вотану и иным асам не уступающему.
Старейшина, именем Атанагильд, сын Лиутпранда, сына Меровея (не того Меровея, а другого, не из рода вождей), сказал, что любой гость для него дорог как брат, и велел принести пива, оленины и тотчас натереть муки да напечь лепешек.
Ремигий смутился – знал, что рипурианцы зерно из драгоценных посевных запасов отрывают, но отказаться было нельзя: смертельно оскорбишь хозяев! Так оскорбишь, что впредь рядом с их домом лучше не появляться, увидят поблизости – голыми руками разорвут.
И ведь разорвут, не погнушаются – уж на что лангобарды страшный и свирепый народ, а франки еще хуже.
Эрзарих, помня о благочинии, вначале осведомился о здоровье родовичей Атанагильда, про охоту выспросил, про то, как потомство подрастает. Потомство с гордостью предъявили: семь мальчишек от четырех до двенадцати лет и шесть девочек того же возраста, все здоровенькие, пускай за зиму и пришлось пояса подтянуть.
Детей затем прочь отослали, нечего им разговоры старших слушать. И жены ушли – тут мужчины меж собой беседуют. Самый старший – Атанагильд, младшему же, Сигисбарну, четырнадцать зим исполнилось, на Йоль мужское посвящение в капище принял и в недавней битве вместе со старшими братьями участвовал. Сигисбарн теперь воин, его место за столом.
Лангобард кушал много, пил еще больше, почтение к гостеприимству выказывая. Епископ старался не отставать – обидчивы франки, если их угощением пренебрегают!
Только когда на дворе совсем темно стало, старейшина сам подал знак, что можно и о деле говорить. Неспроста ведь дружинник из бурга и жрец Бога Единого в их захолустье приехали. Значит, дело важное и его, Атанагильда, рода напрямую касающееся.
Не гневается ли великий рикс? А если гневается – отчего? Сыновья и внуки Атанагильдовы доблесть свою в битве не раз явили, двое на бранном поле сражены были и теперь в Вальхалле пируют, средний сын старейшины богатую добычу взял: коня и кольчугу – радость!
Ремигий согласно кивнул. Конь стоит дорого, а настоящая кольчатая броня – как вся деревня. Такой доспех – редкость и ценится безмерно, не одному поколению при хорошем уходе послужить сможет!
Дело же вот какое: слышал ли Атанагильд, что во время сражения произошло?
– Слышал, сыновья поведали, – наклонил голову дед. – Два колдовства столкнулись, кроме людских ратей. Боги галиурунн посрамили, сыновья говорят – Доннар молотом громомечущим нечисть разогнал, мощь и лютость свою явив.
– Я слышал другое, – не удержался Ремигий, но тотчас получил легкий тычок локтем под ребра от Эрзариха. Не время, мол. Епископ не внял: – У разных богов разные голоса, я был на поле и голоса Доннара не различил. Там говорила иная сила, куда более могучая.
– Может и так, – не стал спорить Атанагильд. – Тебе, жрецу, виднее, чем простым смертным. Но от главного не отмахнешься: было колдовство, и великое… He-человеческое – боги меж собой бились. Рикс Хловис и народ наш победу одержали, значит правда на стороне Хловиса и его богов.
Сейчас Ремигий только глаза прикрыл в знак согласия. Старый франк не ошибался: ritorica его подвела, однако logica была идеальна. Он врожденным варварским чутьем понял, что если в сражение вмешались две незримые силы и та, которая держала сторону рикса сикамбров, взяла верх, значит и сам Хловис этой силой отмечен, причем сила – светлая, тепло несет, а не гибельный мороз.
– Сын его пропал, – сдвинув брови и кивнув на Ремигия, объявил Эрзарих. Епископ и не шелохнулся, греховной ложью это утверждение не являлось – слово «сын» у варваров означало всех племянников до седьмого колена, а Северин был в колене первом, отпрыск родной сестры. Лангобард рассказал, что случилось в Стэнэ в ночь после битвы, красок не пожалел, целую сагу сплел.
Дед хмурился, молодые франки слушали, рты раскрыв.
– Знаем, что жив тот отрок – так жрецу Ремигию его бог сказал, а он лгать никак не может, нет в этом боге лукавства отроду. Скажи, Атанагильд, может, видел кто мальчишку из родичей твоих?
– Нет, – уверенно сказал старейшина. – О чужаке в наших лесах сразу бы стало известно, выйди он к людям. Вы вот что… Завтра, как рассветет, идите к Арегунде-вельве. Сигисбарн отведет.
Епископ озадаченно взглянул на Эрзариха. Лангобард все понял с полувзгляда. Начал учтивые расспросы. Кто, мол, такая, эта Арегунда? Чем славна?
Суровый Атанагильд вдруг замолчал. Густыми поседевшими бровьми грозно пошевелил. Единственным оком в деревянную кружку вонзился. Сразу было видно, смущался глава рода, когда Арегунду упоминали.
Оказалось, что Арегунда была дочерью Атанагильда. Любимой, старшей, от первой жены, которая Арегунду на свет из чрева своего исторгая, так надорвалась, что умерла через две седмицы. Видать, особое дитя было, чему затем подтверждений нашлось немало.
Рассудок у Арегунды изначально был иной, не как у всех людей. Дитем с цветами и травами разговаривала. Когда подросла – могла взбешенного пса утихомирить или волка отогнать, норовистый взрослый бык за девочкой шел, ровно щенок. Как у Арегунды месячные крови начались, все в роду, а прежде всех сам Атанагильд, поняли – ведьма она.
Есть ведьмы плохие, галиурунны, от недоброго семени Локи, а есть ведьмы, рожденные от семени ванов, владык Ванахейма. Думает Атанагильд, что первая жена его с ваном сошлась, Атанагильдово обличье на себя надевшим.
Не иначе, Фрейр это был. Оттого жена от любви к богу и зачахла, не мог ей обычный человек Фрейра заменить. Атанагильд на Фрейра не сердится, хотя теперь, по раздумью, неверную жену конями бы разметал. Но как случилось, так и случилось. Главное – семя божественное в роду посеяно…
Ремигий терпел-терпел, знал, что перебивать хозяина нехорошо. Не выдержал, прервал размеренную речь деда.
– Что же ты с Арегундой сделал? У вашего народа принято любую женщину, которую ведьмой считают, прочь изгонять.
– Дочь моя сама ушла, ее никто не гнал, – ответил старейшина рода. – Решила, что ей лучше в лесу жить и там говорить с богами. Рощу насадила, дубки подросли уже…
«Очень интересно, – подумал Ремигий. – Старику, наверное, лет семьдесят, впервые женился он в пятнадцать-семнадцать, значит Арегунде должно быть не меньше пятидесяти, дуб растет медленно, появилась небольшая рощица… Ох, гордыня, моя гордыня! К этим людям нельзя применять категории, принятые в Риме, все может оказаться совсем не так, варвары непредсказуемы, от них можно ждать любых сюрпризов, самых неожиданных…»
…Когда гостей уложили спать в отдельном закуте, поближе к очагу, вольготно развалившийся на соседней лавке Эрзарих протянул руку, тронул пальцем епископа за плечо, а когда Ремигий обернулся, низко прошептал:
– Никогда раньше не видел такого старого человека, как Атанагильд. Точно говорю, Ваны его семейство и самого Атанагильда дарами не обходят.
– Да, он старый, но не дряхлый, – сквозь дрему проворчал Ремигий.
– Другой через сто шесть прожитых зим одряхлел бы, – согласился лангобард. – Но не он. Доселе род крепкой рукой держит…
Сто шесть зим? Епископ аж приподнялся на ложе. Конечно, как сам не догадался! Старик, сидевший по правую руку от вождя рода за трапезой, – его родной сын.
А мальчишка Сигисбарн – наверняка правнук или даже праправнук, если вспомнить о том, что варвары очень рано женятся, поколения меняются каждые пятнадцать-шестнадцать лет! Просто у них понятия «сын» и внук» очень размыты, сыном может называться и сын сына…
«Как же мало я знаю о них, – сокрушенно подумал Ремигий. – Не внял Господнему поучению: „будьте, как дети…". Ибо варвары есть дети Его, отошедшие от семейного очага, но готовые по отеческому зову к нему вернуться…»
* * *
Ремигий никогда не ходил на капища, деревянные статуи богов в Суасоне игнорировал – будто их и вовсе нет, – а германских «ведьм» всерьез не принимал и боязни варваров не разделял: что такого страшного может сотворить женщина-травница?
Яд? Чепуха, франки и иные варвары ядами не пользовались – здесь не римский сенат. Споры решаются правом меча, никаких интриг. В деревнях было еще проще – покуситься на старейшину, на мужа, на брата – немыслимо! Такое никому в голову и прийти не может, поскольку каждая живая жизнь в роду – драгоценна, ибо от нее следующая жизнь народится, и род не сгинет!
Ведьмы всегда были отверженными, причем считалось, что способностями к колдовству обладают только женщины. Жрецами, наоборот, могли стать исключительно мужчины, но жреческая волшба – это совсем другое, сила годи от богов истекает, значит и опасаться нечего.
От ведьм одна вредоносность да беспокойство, однако если ведьму умилостивить, от нее можно получить исцеляющие безнадежные раны снадобья, любовные зелья, утраивающие мужскую силу, или воинский напиток, ввергающий в священную ярость.
Ведьма может отказать в помощи, если человек ей не глянется, другому же даст все, что просит, и не возьмет подношений – своенравны они…
Сигисбарн провел Ремигия и лангобарда через лес, указал направление – туда, мол, идите, – а сам остался ждать. Незачем воину без дела к ведьме ходить, да и по делу не всякий раз следует беспокоить Арегунду.
Епископ пошел больше из интереса, чем надеясь на помощь, хотя прекрасно знал из римской и эллинской литературы, что у некоторых женщин встречаются способности, отличающие их от других людей. Достаточно вспомнить сивилл Греции или весталок, не говоря уж о знаменитой Кассандре.
Всякое может быть, вдруг Арегунда и впрямь способна проникать взглядом в мир невидимый – не зря же Атанагильд назвал ее вельвой, пророчицей? Другой вопрос, из какого источника она черпает свои знания – тут надо быть предельно осторожным, особенно христианину, оглянуться не успеешь, как погубишь душу…
Изначально Ремигий полагал, что встретит согбенную старицу, полностью отвечающую представлениям варваров о безобразных ведьмах, обитающих в глухих чащобах и на болотах. Необычности начались уже на подходе к дому Арегунды: жила она в широкой лощине меж двух лесистых холмов, на ручье, сама же лощина и впрямь поросла не привычными для Арденн темными елями, а крепенькими дубами, уже достигшими высоты в два человеческих роста. Лет через сто здесь будет огромная роща священных деревьев.
– Странность какая, – ворчал Эрзарих, не снимавший ладони с рукояти меча. Как любой воин, колдовства он страшился и этого не скрывал: такой страх не позорен. – Возле деревни снег, а здесь земля черная и почки набухают, словно весна наступила. Смотри-смотри, у корней уже трава пробивается!
– Долина защищена от ветров холмами. – Ремигий указал на кручи справа и слева. – Солнечные дни теперь часто, потому и снег сошел. Тут словно в чаше, метель не задувает, тихо… Ничего особенного.
Лангобард на это ответил, что годи слишком неоснователен в мыслях и очевидного не видит: в необычном месте ведьма живет, это каждый скажет. Однако скверным здесь не попахивает, только мокрой почвой. Нет затхлости и гнили. А вот в меховой шапке ему, Эрзариху, определенно жарко стало!
Дом у Арегунды был большой – вкопанный в землю сруб длиной в двадцать шагов, поверх заросший травой, после долгой зимы коричневой и пожухлой. В одиночку такое сооружение не построишь, не иначе Атанагильд и другие родичи помогали. Судя по почерневшим и растрескавшимся бревнам, дом возводили очень давно.
– Жрец и воин? – послышался женский голос, вначале показавшийся Ремигию молодым. – Оба чужеземцы, оба ищут дорогу…
Завернувшаяся в плащ истертого волчьего меха Арегунда стола на пороге. Высокая, против ожиданий вовсе не тощая и морщинистая, а полная и розовощекая. Стара, конечно, но здоровья ей явно не занимать.
Как и положено незамужней женщине, косы носит не «баранками», а по плечам – волосы грязно-седые, желтоватые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44