Л'Арис нервно рассмеялся.
– У них, конечно, будут отдельные комнаты? – спросил он, обращаясь к стражнику Мария испуганно проговорила, прежде чем тот успел ответить:
– Не оставляйте меня одну. Нужны чьи-то глаза, чтобы увидеть блох.
Моркасл бросил на нее обеспокоенный взгляд:
– Блохи? Здесь – под сводами Дворца Совета?
Стражник нашел в связке еще один большой ключ и вставил его в замок. Старая дверь скрипнула и с трудом поддалась, а солдат махнул факелом в образовавшийся проем:
– Теперь сюда.
Моркасл вступил в камеру. Три стены небольшой камеры были одеты тяжелым серым гранитом, а одну из них составляла тяжелая решетка, прутья которой были толщиной с человеческую руку. Слева на железных цепях висела узкая деревянная кровать. В дальнем левом конце камеры стояла зловонная лужа, вокруг которой распространилась белая плесень, а справа на цепях к стене были приделаны стол и стул.
Моркасл взял Марию за руку и ввел в камеру.
– Все в порядке. Довольно чисто и сухо.
– И холодно, – добавила Мария, сжимая зубы.
– Вы можете принести им одеяла, мсье? – спросил Л'Арис охранника.
Молодой солдат бросил на него раздраженный взгляд.
– Посмотрю, – ответил он, закрывая за артистами тяжелую дверь и поворачивая ключ. – Мне надо вернуться на свой пост, – пробормотал он.
Л'Арис встал у решетки.
– Извините…
– По крайней мере здесь мы ограждены от убийцы, – перебила его Мария.
– Я вернусь завтра вечером, – продолжил юрист. – Привезу простыню с отпечатком руки мясника и сделаю копию следов на сцене Панола и Банола, если они еще целы. К тому же мне придется записать показания вашего друга великана и советников, которые поедут смотреть могилы. – Стражник торопил его, но перед уходом Л'Арис добавил:
– Не волнуйтесь. Мы обвиним его.
Моркасл кивнул, хотя рот фокусника окружали складки тревоги. Он долго смотрел вслед удаляющемуся по коридору юристу, который уносил с собой факел, а потом встал, и толстые прутья решетки разрисовали в клетку его бледное лицо. Услышав, как захлопнулась последняя дверь, Моркасл подвел Марию к кровати и усадил ее, сев рядом.
– Теперь, – возбужденно прошептал он женщине, – когда мы провозгласили свои обвинения, будем надеяться на то, что у нас хватит улик, чтобы их доказать. – Слова гулко отдавались под каменными сводами.
Мария закрыла лицо руками.
– Я чувствую только усталость и холод, – ответила она.
Моркасл встал, сорвал с плеч плащ и укрыл ее.
– Грейся, а мне хватит камзола. Мария постучала по дереву койки.
– И как мы должны тут спать? Это комната на одного, но и та без одеял, подушки, матраса…
– Сначала спи ты, – предложил Моркасл. – А я посплю завтра. Укройся плащом как одеялом, а я принесу немного сена, которое лежит в углу. Оно кажется достаточно чистым, вот и послужит матрасом и подушкой.
Он встал с кровати и ощупью в темноте добрался до противоположной стены, взял пучок сена и вернулся с ним к Марии. Устроив ей импровизированное ложе, он сказал:
– А теперь ложись. Ложись и спи. Мария устроилась на кровати, укрывшись плащом фокусника.
– Спасибо тебе, Моркасл, – поблагодарила она его.
Моркасл мрачно улыбнулся и зашагал к стулу. Где-то вдалеке раздался скрип последней закрываемой двери тюрьмы, а Мария уже спокойно и ровно дышала во сне.
Тишина. Ее прерывала только мерная изматывающая капель, И вдруг Моркасл услышал голос.
Он был ясным, но негромким. Сначала фокусник решил, что ему кажется, но слова все звучали и звучали. Это был Доминик. Доминик, заточенный в одну из дальних камер. Он разговаривал сам с собой, и слова его сливались с мерной капелью:
– Я убью вас, уроды. Освобожусь и убью.
Глава 6
Утренний свет, пробиваясь сквозь узкие высокие окна тюрьмы, падал на печальное лицо Моркасла Удивительного. Глаза его были красными и тревожными из-за бессонницы и темной-темной ночи.
Долгие-долгие часы он сидел, закрыв уши руками, стараясь не пускать угрозы Доминика к своему разуму. Но они все звучали и звучали. Моркасл пытался обратиться мыслями к массе других вещей: карточным трюкам, зрителям, воспоминаниям о путешествиях, но в памяти вставала лишь Мария – нежная, беззащитная, испуганная, нуждающаяся в помощи. Но Моркасл знал, что глубоко внутри он был еще беззащитнее и слабее слепой женщины.
Деревянная кровать скрипнула, Мария повернулась. Она зевнула и потянулась.
– Наверное, уже утро, – сказала она, дотрагиваясь до ноги в том месте, куда падал солнечный луч.
Моркасл бросил на нее лихорадочный взгляд, встал и начал расхаживать по камере.
Опуская ноги на пол, Мария еще раз потянулась.
– Не скажу, что я отдохнула, – заметила она печально, – но хотя бы время прошло быстрее. А тебе удалось заснуть, Моркасл?
Маг поднялся. Он всю ночь молчал, поэтому голос показался чужим и скрипучим:
– Я был слишком занят ловлей блох. Мария встала с кровати и взбила жалкую подушку из сена.
– Ложись. Суд будет только вечером. Волшебник подошел к деревянному ложу, опустился на него и пробормотал:
– Всю ночь думал, как быть. Я убил бы Доминика голыми руками и прямо сейчас только для того, чтобы оказаться в моем вагончике и в своей постели.
Мария прижалась к нему, обняв худой рукой за плечи, поцеловала в горячечный лоб, как это сделала бы мать, и заставила лечь.
– Отдыхай. Ты будешь мне нужен сегодня вечером.
Моркасл повернулся на бок, пытаясь устроиться поудобнее, а Мария сняла с плеч его плащ и укрыла.
– Спокойного сна, – пожелала она, но он не слышал ее. Его уже унесли с собой тьма и сны.
***
Во сне ему привиделся человек с лицом отца и голосом матери. Лицо и голос говорили:
– Если я когда-нибудь поймаю тебя с этими книгами еще раз, то сам отведу в Совет, а потом буду продавать каштаны в день твоей казни.
Но Моркасл не послушался, он снова открывал волшебные книги, постигая описанные в них премудрости. Магические слова легко срывались с его губ, рисуя в воздухе темные линии, подобные каббалистическим символам с белых страниц. Линии росли и множились, пока не превратились в мрачный потолок лаборатории, своды которого напоминали своды камеры, в которой он сейчас находился. Высоко на одной из стен висело, нервно улыбаясь, окно, а язык зимнего солнца, просунувшийся в него, облизывал тайную лабораторию изнутри, касаясь столов и книг, реторт и папирусов, тайн и секретов, которые в них были заключены много веков назад.
Касались они и Моркасла, Волшебника.
Но однажды ночью, страшной ночью, солнце ворвалось в окно, как обжигающий поток, залив своим светом Моркасла, склонившегося над магической книгой. Перо в его руке было изящной женской ножкой, которую он обмакивал в банку черных чернил, чтобы царапать ее ногтями слова справа налево по белым страницам. Вдруг он замер.
Раздался шум, поэтому он и перестал писать.
Моркасл отложил манускрипт, и женская нога испуганно задрожала в его руке. Он посмотрел в окно и там увидел чьи-то глаза.
– Наверное, отец, – пробормотал он во сне, прекрасно сознавая, что Мария слышит его, – пришел продавать каштаны.
Глаза из улыбающегося окна исчезли, и теперь шаги раздавались в коридоре. Воздух наполнился запахом жареных каштанов. Моркасл знал.
Он закрыл книгу, и из нее выпорхнули мокрые черные слова, превратившиеся в летучих мышей. Моркасл поднял со стола фолиант, а тяжелые «бум-бум» шаги отца уже раздавались на пороге комнаты. Моркасл побежал к большой красной букве X, нарисованной на песочном полу, быстро смел песок с крышки люка и открыл дверцу, ведущую вниз. Он опустил туда книгу, опустил крышку и присыпал ее песком.
Дверь лаборатории отворилась, внутрь с криками ворвались отец и пять-десять жандармов, их лица были неопределенны в бликах ярких факелов. Они казались пчелами, вырвавшимися из улья. Моркасл отступил с крышки тайника, пот горячо стекал по его лицу. Начальник стражи, черный, как чернила, взлетел к потолку, протягивал к шее Моркасла свои лишенные цвета руки. Вдруг впереди всей толпы оказался маленький мальчик с бородой и окровавленными ладонями. Он указал обвиняющим перстом на Моркасла и гневно объявил голосом матери:
– Это он! Это колдун!
Жандармы разразились зловещим хохотом, схватили Моркасла за руки и напустили на него кроликов, выскочивших из их странных черных шляп. Один из зверьков ударил по лампе, она упала, и вокруг разлилось горячее масло. Жидкость немедленно вспыхнула, и огонь принялся рыскать по лаборатории. Языки пламени лизали столы и полки, принимая форму лица отца и крича голосом матери. Моркасл завопил, но его уже волокли прочь люди в черной форме. Он еще несколько раз обернулся, увидев, что вся лаборатория обратилась в горящий шар, похожий на звезду на ночном небе.
***
Когда фокусник проснулся, то глаза тут же защипало от света факела, который держал перед собой Л'Арис. Юрист наклонился над кроватью, всматриваясь в лицо испуганного волшебника, и сказал:
– Вставайте, Моркасл. Пришло время суда.
Моркасл резко поднялся, отбрасывая шелковый плащ. Ноги его как будто налились свинцом, а кости казались ржавым железом и едва не скрипели. Он провел рукой по волосам, потер заспанное лицо. Сухое сено оставило красные полосы на его пухлых щеках. Л'Арис взял Марию за руку.
– Я собрал все улики и свидетельства, которые нам требовались. Будем надеяться, что Брюсин ничему не удивится.
– Удивится? – переспросила Мария.
– Да, – просто ответил молодой законник. – После того как я отвез на кладбище двух членов суда, Брюсин тоже был там с тремя советниками.
Странный звук гонга прорезал воздух. Потом раздался второй гонг и третий, каждый из которых был другого тона и гулко отдавался в каменных стенах тюрьмы. Моркасл потер уши руками и встал.
– Что это такое?
– Зов Совета, – ответил Л'Арис. – Зов Л'Мораи. Граждан города созывают в зал суда.
Глаза Моркасла вспыхнули ужасом.
– Там будет весь город?
– Да, – ответил Л'Арис, направляясь двери камеры. – А потому нам надо идти.
***
Моркасл едва не прослушал открытие заседания. Он никак не мог придти в себя от страшного сна, а тяжелые стены и потолок зала суда давили на него, как могила. Сегодня фрески на стенах все были подсвечены факелами. Они тоже пугали его. На первом панно изображалась сценка ареста несколькими жандармами пухлощекого школяра. Она украшала входную дверь в зал. Слева от двери тот же школяр уже представал перед комиссией обвинителей и судьями. На последней фреске в торце зала старый изможденный человек выходил из тюрьмы, у ворот которой собралась большая толпа любопытных.
Рисунки на правой стене зала изображали разные моменты суда, разбирательства и вынесения приговора. Последней среди них была сцена казни. То, что накануне вечером в полутьме показалось Моркаслу свечением и потоками силы, исходившими от тела и головы человека, на самом деле оказалось веревками, плотно обхватывающими его шею. Преступник не взмыл в воздух над толпой, его просто вздернули на виселицу.
Сердце Моркасла снова забилось, а в ушах раздалось эхо угроз Доминика, которые он слушал всю ночь. Он несколько раз моргнул, потер виски ладонями и приказал себе: сосредоточься, а то кончишь как человек на картинке.
– В заключение, – услышал он голос Л'Ариса с трибуны, – я хочу спросить, как мы могли быть настолько слепы, чтобы не видеть жестокости и преступлений этого человека? Почему мы так долго не могли осознать, что человек, живущий рядом с нами и забивающий для нас животных, к тому же убийца людей, страшный палач? Вы, кто пришел сюда сегодня с детьми, я обращаюсь к вам, вы ведь помните те времена, когда улицы славного Л'Мораи были приветливыми и спокойными. Теперь, до тех пор пока мясник Доминик гуляет на свободе, наши улицы больше не будут такими спокойными, туда будет страшно выпускать детей. Его надо обвинить и наказать для нашего же блага.
Немного походив по подиуму, Л'Арис продолжил:
– Вы услышите рассказ о двух преступлениях Доминика, о которых вам сообщат двое несчастных. Не судите их, а слушайте.
После этого юрист театрально поклонился собравшейся толпе и председателю суда. Среди зрителей раздались шепоты, некоторые захлопали в ладоши. Молодой юрист сошел со сцены и направился к своему месту.
Теперь на возвышение вступил Брюсин. Он поправил мясистыми руками смявшиеся панталоны и обратил к толпе гневный взгляд.
– Изящная и сильная риторика моего юного коллеги, – иронично заметил он, делая жест в сторону судей. – Но это всего лишь риторика, не больше. Во всем, что говорил Л'Арис не было ни слова правды. А вот вам правда! – вдруг выкрикнул Брюсин, топая тяжелым ботинком и заставляя всех в зале вздрогнуть от неожиданности. – Обвинение в убийстве пришло не от граждан Л'Мораи, не от тех, чью историю и жизнь мы отлично знаем. Нет! Обвинители на этом суде – артисты Карнавала, те, кого один из почтенных лордов назвал «уродами из степи». – Он сделал паузу, в зале раздались смех и поощрительные выкрики, и Брюсин плотоядно улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– У них, конечно, будут отдельные комнаты? – спросил он, обращаясь к стражнику Мария испуганно проговорила, прежде чем тот успел ответить:
– Не оставляйте меня одну. Нужны чьи-то глаза, чтобы увидеть блох.
Моркасл бросил на нее обеспокоенный взгляд:
– Блохи? Здесь – под сводами Дворца Совета?
Стражник нашел в связке еще один большой ключ и вставил его в замок. Старая дверь скрипнула и с трудом поддалась, а солдат махнул факелом в образовавшийся проем:
– Теперь сюда.
Моркасл вступил в камеру. Три стены небольшой камеры были одеты тяжелым серым гранитом, а одну из них составляла тяжелая решетка, прутья которой были толщиной с человеческую руку. Слева на железных цепях висела узкая деревянная кровать. В дальнем левом конце камеры стояла зловонная лужа, вокруг которой распространилась белая плесень, а справа на цепях к стене были приделаны стол и стул.
Моркасл взял Марию за руку и ввел в камеру.
– Все в порядке. Довольно чисто и сухо.
– И холодно, – добавила Мария, сжимая зубы.
– Вы можете принести им одеяла, мсье? – спросил Л'Арис охранника.
Молодой солдат бросил на него раздраженный взгляд.
– Посмотрю, – ответил он, закрывая за артистами тяжелую дверь и поворачивая ключ. – Мне надо вернуться на свой пост, – пробормотал он.
Л'Арис встал у решетки.
– Извините…
– По крайней мере здесь мы ограждены от убийцы, – перебила его Мария.
– Я вернусь завтра вечером, – продолжил юрист. – Привезу простыню с отпечатком руки мясника и сделаю копию следов на сцене Панола и Банола, если они еще целы. К тому же мне придется записать показания вашего друга великана и советников, которые поедут смотреть могилы. – Стражник торопил его, но перед уходом Л'Арис добавил:
– Не волнуйтесь. Мы обвиним его.
Моркасл кивнул, хотя рот фокусника окружали складки тревоги. Он долго смотрел вслед удаляющемуся по коридору юристу, который уносил с собой факел, а потом встал, и толстые прутья решетки разрисовали в клетку его бледное лицо. Услышав, как захлопнулась последняя дверь, Моркасл подвел Марию к кровати и усадил ее, сев рядом.
– Теперь, – возбужденно прошептал он женщине, – когда мы провозгласили свои обвинения, будем надеяться на то, что у нас хватит улик, чтобы их доказать. – Слова гулко отдавались под каменными сводами.
Мария закрыла лицо руками.
– Я чувствую только усталость и холод, – ответила она.
Моркасл встал, сорвал с плеч плащ и укрыл ее.
– Грейся, а мне хватит камзола. Мария постучала по дереву койки.
– И как мы должны тут спать? Это комната на одного, но и та без одеял, подушки, матраса…
– Сначала спи ты, – предложил Моркасл. – А я посплю завтра. Укройся плащом как одеялом, а я принесу немного сена, которое лежит в углу. Оно кажется достаточно чистым, вот и послужит матрасом и подушкой.
Он встал с кровати и ощупью в темноте добрался до противоположной стены, взял пучок сена и вернулся с ним к Марии. Устроив ей импровизированное ложе, он сказал:
– А теперь ложись. Ложись и спи. Мария устроилась на кровати, укрывшись плащом фокусника.
– Спасибо тебе, Моркасл, – поблагодарила она его.
Моркасл мрачно улыбнулся и зашагал к стулу. Где-то вдалеке раздался скрип последней закрываемой двери тюрьмы, а Мария уже спокойно и ровно дышала во сне.
Тишина. Ее прерывала только мерная изматывающая капель, И вдруг Моркасл услышал голос.
Он был ясным, но негромким. Сначала фокусник решил, что ему кажется, но слова все звучали и звучали. Это был Доминик. Доминик, заточенный в одну из дальних камер. Он разговаривал сам с собой, и слова его сливались с мерной капелью:
– Я убью вас, уроды. Освобожусь и убью.
Глава 6
Утренний свет, пробиваясь сквозь узкие высокие окна тюрьмы, падал на печальное лицо Моркасла Удивительного. Глаза его были красными и тревожными из-за бессонницы и темной-темной ночи.
Долгие-долгие часы он сидел, закрыв уши руками, стараясь не пускать угрозы Доминика к своему разуму. Но они все звучали и звучали. Моркасл пытался обратиться мыслями к массе других вещей: карточным трюкам, зрителям, воспоминаниям о путешествиях, но в памяти вставала лишь Мария – нежная, беззащитная, испуганная, нуждающаяся в помощи. Но Моркасл знал, что глубоко внутри он был еще беззащитнее и слабее слепой женщины.
Деревянная кровать скрипнула, Мария повернулась. Она зевнула и потянулась.
– Наверное, уже утро, – сказала она, дотрагиваясь до ноги в том месте, куда падал солнечный луч.
Моркасл бросил на нее лихорадочный взгляд, встал и начал расхаживать по камере.
Опуская ноги на пол, Мария еще раз потянулась.
– Не скажу, что я отдохнула, – заметила она печально, – но хотя бы время прошло быстрее. А тебе удалось заснуть, Моркасл?
Маг поднялся. Он всю ночь молчал, поэтому голос показался чужим и скрипучим:
– Я был слишком занят ловлей блох. Мария встала с кровати и взбила жалкую подушку из сена.
– Ложись. Суд будет только вечером. Волшебник подошел к деревянному ложу, опустился на него и пробормотал:
– Всю ночь думал, как быть. Я убил бы Доминика голыми руками и прямо сейчас только для того, чтобы оказаться в моем вагончике и в своей постели.
Мария прижалась к нему, обняв худой рукой за плечи, поцеловала в горячечный лоб, как это сделала бы мать, и заставила лечь.
– Отдыхай. Ты будешь мне нужен сегодня вечером.
Моркасл повернулся на бок, пытаясь устроиться поудобнее, а Мария сняла с плеч его плащ и укрыла.
– Спокойного сна, – пожелала она, но он не слышал ее. Его уже унесли с собой тьма и сны.
***
Во сне ему привиделся человек с лицом отца и голосом матери. Лицо и голос говорили:
– Если я когда-нибудь поймаю тебя с этими книгами еще раз, то сам отведу в Совет, а потом буду продавать каштаны в день твоей казни.
Но Моркасл не послушался, он снова открывал волшебные книги, постигая описанные в них премудрости. Магические слова легко срывались с его губ, рисуя в воздухе темные линии, подобные каббалистическим символам с белых страниц. Линии росли и множились, пока не превратились в мрачный потолок лаборатории, своды которого напоминали своды камеры, в которой он сейчас находился. Высоко на одной из стен висело, нервно улыбаясь, окно, а язык зимнего солнца, просунувшийся в него, облизывал тайную лабораторию изнутри, касаясь столов и книг, реторт и папирусов, тайн и секретов, которые в них были заключены много веков назад.
Касались они и Моркасла, Волшебника.
Но однажды ночью, страшной ночью, солнце ворвалось в окно, как обжигающий поток, залив своим светом Моркасла, склонившегося над магической книгой. Перо в его руке было изящной женской ножкой, которую он обмакивал в банку черных чернил, чтобы царапать ее ногтями слова справа налево по белым страницам. Вдруг он замер.
Раздался шум, поэтому он и перестал писать.
Моркасл отложил манускрипт, и женская нога испуганно задрожала в его руке. Он посмотрел в окно и там увидел чьи-то глаза.
– Наверное, отец, – пробормотал он во сне, прекрасно сознавая, что Мария слышит его, – пришел продавать каштаны.
Глаза из улыбающегося окна исчезли, и теперь шаги раздавались в коридоре. Воздух наполнился запахом жареных каштанов. Моркасл знал.
Он закрыл книгу, и из нее выпорхнули мокрые черные слова, превратившиеся в летучих мышей. Моркасл поднял со стола фолиант, а тяжелые «бум-бум» шаги отца уже раздавались на пороге комнаты. Моркасл побежал к большой красной букве X, нарисованной на песочном полу, быстро смел песок с крышки люка и открыл дверцу, ведущую вниз. Он опустил туда книгу, опустил крышку и присыпал ее песком.
Дверь лаборатории отворилась, внутрь с криками ворвались отец и пять-десять жандармов, их лица были неопределенны в бликах ярких факелов. Они казались пчелами, вырвавшимися из улья. Моркасл отступил с крышки тайника, пот горячо стекал по его лицу. Начальник стражи, черный, как чернила, взлетел к потолку, протягивал к шее Моркасла свои лишенные цвета руки. Вдруг впереди всей толпы оказался маленький мальчик с бородой и окровавленными ладонями. Он указал обвиняющим перстом на Моркасла и гневно объявил голосом матери:
– Это он! Это колдун!
Жандармы разразились зловещим хохотом, схватили Моркасла за руки и напустили на него кроликов, выскочивших из их странных черных шляп. Один из зверьков ударил по лампе, она упала, и вокруг разлилось горячее масло. Жидкость немедленно вспыхнула, и огонь принялся рыскать по лаборатории. Языки пламени лизали столы и полки, принимая форму лица отца и крича голосом матери. Моркасл завопил, но его уже волокли прочь люди в черной форме. Он еще несколько раз обернулся, увидев, что вся лаборатория обратилась в горящий шар, похожий на звезду на ночном небе.
***
Когда фокусник проснулся, то глаза тут же защипало от света факела, который держал перед собой Л'Арис. Юрист наклонился над кроватью, всматриваясь в лицо испуганного волшебника, и сказал:
– Вставайте, Моркасл. Пришло время суда.
Моркасл резко поднялся, отбрасывая шелковый плащ. Ноги его как будто налились свинцом, а кости казались ржавым железом и едва не скрипели. Он провел рукой по волосам, потер заспанное лицо. Сухое сено оставило красные полосы на его пухлых щеках. Л'Арис взял Марию за руку.
– Я собрал все улики и свидетельства, которые нам требовались. Будем надеяться, что Брюсин ничему не удивится.
– Удивится? – переспросила Мария.
– Да, – просто ответил молодой законник. – После того как я отвез на кладбище двух членов суда, Брюсин тоже был там с тремя советниками.
Странный звук гонга прорезал воздух. Потом раздался второй гонг и третий, каждый из которых был другого тона и гулко отдавался в каменных стенах тюрьмы. Моркасл потер уши руками и встал.
– Что это такое?
– Зов Совета, – ответил Л'Арис. – Зов Л'Мораи. Граждан города созывают в зал суда.
Глаза Моркасла вспыхнули ужасом.
– Там будет весь город?
– Да, – ответил Л'Арис, направляясь двери камеры. – А потому нам надо идти.
***
Моркасл едва не прослушал открытие заседания. Он никак не мог придти в себя от страшного сна, а тяжелые стены и потолок зала суда давили на него, как могила. Сегодня фрески на стенах все были подсвечены факелами. Они тоже пугали его. На первом панно изображалась сценка ареста несколькими жандармами пухлощекого школяра. Она украшала входную дверь в зал. Слева от двери тот же школяр уже представал перед комиссией обвинителей и судьями. На последней фреске в торце зала старый изможденный человек выходил из тюрьмы, у ворот которой собралась большая толпа любопытных.
Рисунки на правой стене зала изображали разные моменты суда, разбирательства и вынесения приговора. Последней среди них была сцена казни. То, что накануне вечером в полутьме показалось Моркаслу свечением и потоками силы, исходившими от тела и головы человека, на самом деле оказалось веревками, плотно обхватывающими его шею. Преступник не взмыл в воздух над толпой, его просто вздернули на виселицу.
Сердце Моркасла снова забилось, а в ушах раздалось эхо угроз Доминика, которые он слушал всю ночь. Он несколько раз моргнул, потер виски ладонями и приказал себе: сосредоточься, а то кончишь как человек на картинке.
– В заключение, – услышал он голос Л'Ариса с трибуны, – я хочу спросить, как мы могли быть настолько слепы, чтобы не видеть жестокости и преступлений этого человека? Почему мы так долго не могли осознать, что человек, живущий рядом с нами и забивающий для нас животных, к тому же убийца людей, страшный палач? Вы, кто пришел сюда сегодня с детьми, я обращаюсь к вам, вы ведь помните те времена, когда улицы славного Л'Мораи были приветливыми и спокойными. Теперь, до тех пор пока мясник Доминик гуляет на свободе, наши улицы больше не будут такими спокойными, туда будет страшно выпускать детей. Его надо обвинить и наказать для нашего же блага.
Немного походив по подиуму, Л'Арис продолжил:
– Вы услышите рассказ о двух преступлениях Доминика, о которых вам сообщат двое несчастных. Не судите их, а слушайте.
После этого юрист театрально поклонился собравшейся толпе и председателю суда. Среди зрителей раздались шепоты, некоторые захлопали в ладоши. Молодой юрист сошел со сцены и направился к своему месту.
Теперь на возвышение вступил Брюсин. Он поправил мясистыми руками смявшиеся панталоны и обратил к толпе гневный взгляд.
– Изящная и сильная риторика моего юного коллеги, – иронично заметил он, делая жест в сторону судей. – Но это всего лишь риторика, не больше. Во всем, что говорил Л'Арис не было ни слова правды. А вот вам правда! – вдруг выкрикнул Брюсин, топая тяжелым ботинком и заставляя всех в зале вздрогнуть от неожиданности. – Обвинение в убийстве пришло не от граждан Л'Мораи, не от тех, чью историю и жизнь мы отлично знаем. Нет! Обвинители на этом суде – артисты Карнавала, те, кого один из почтенных лордов назвал «уродами из степи». – Он сделал паузу, в зале раздались смех и поощрительные выкрики, и Брюсин плотоядно улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38