Они поставили красный шатер, стреножили лошадей и собрали немного хвороста, чтобы добавить к своим запасам сухого навоза для костра. Девабериэль все еще молчал. Наконец Калондериэль не выдержал.
– Эта поездка действительно была большой глупостью, – заметил он.
– Военачальник широко известен своим изысканным тактом! – рявкнул Девабериэль. – Клянусь самой Богиней Черным Солнцем, зачем добавлять горькой желчи в стакан тому, кто хочет пить?
– Прости, но…
– Ты забываешь о кольце с розами, – вставил Дженнантар. – Как сказал двеомер, оно должно быть у Родри.
– Это правда, – согласился Калондериэль. – Значит, у Девабериэля имеется оправдание.
Девабериэль отправился распаковывать бурдюк с медом, что они привезли с собой на повозке. Дженнантар последовал за ним и сел на корточки рядом.
– Не надо принимать все, что говорил Калло, близко к сердцу. Он всегда такой.
– В таком случае, черт подери, я рад, что он не мой командир.
– Просто к нему нужно привыкнуть. Но как ты все-таки собираешься передать кольцо своему парню? У тебя есть какие-нибудь идеи?
– Я думал об этом по пути сюда. Как ты знаешь, у меня есть еще один сын от женщины из Дэверри. Он больше похож на ее народ, чем на наш.
– О, конечно – Эвани, – Дженнантар выглядел обеспокоенным. – Ты что, хочешь доверить ему кольцо?
– Я знаю, о чем ты подумал. Да, у меня есть свои сомнения. Боги, он такой повеса! Может, мне никогда не следовало забирать его от матери, но бедная девушка не могла сама содержать ребенка, а ее отец пришел в ярость, когда малыш появился на свет. Иногда я не понимал этих мужчин из Дэверри. Им не приходится вынашивать ребенка, не так ли, так какое им дело, если их дочь родила? Но в любом случае, если я, как отец, дам поручение Эвани доставить кольцо брату, он несомненно выполнит его. Это как раз такое сумасбродное рискованное предприятие, которое должно прийтись ему по душе.
– А ты знаешь, где он?
– Нет, и это настоящая проблема, не так ли? С этим парнем никогда не знаешь, чего ожидать. Мне просто следует распространить слух, что я хочу видеть сына, и надеяться, что он раньше или позже дойдет до Эвани.
К одиннадцатому столетию после Великой Миграции Кермор превратился в город с населением в сто тысяч человек. Он далеко растянулся вдоль реки. Богатые купцы выстроили великолепные дома на скалах наверху, вдали от шума и суеты. Дан, где когда-то правил король Глин, был стерт с лица земли сто лет назад, а для гвербретов Кермора построили новый, еще большего размера.
Портовая часть города, напротив, представляла собой настоящую клоаку. Бордели, дешевые гостиницы, питейные жались плечом к плечу в лабиринте петляющих переулков, куда никогда не заходили приличные граждане, если не считать стражников гвербрета – эти появлялись гораздо чаще, чем нравилось обитателям. Это место называлось Дно.
Саркин всегда ходил быстро, его глаза постоянно следили за происходящим вокруг, а свою ауру он плотно оборачивал вокруг себя, и его было трудно заметить благодаря двеомеру. На самом деле этот человек вовсе не становился невидимым – любой, кто шел прямо на него, заметил бы, что там кто-то находится, – но Саркин предпочитал не привлекать ничье внимание и поэтому держался поближе к стенам или в тени.
В этот день после полудня небо затянуло тучами и несколько человек чуть не врезались в Саркина, когда проходили мимо, не подозревая о присутствии еще одного пешехода. Тем не менее, Саркин постоянно держал руку на рукояти меча.
Поскольку дело близилось к вечеру, на улицах появлялось все больше народа. Получившие жалованье моряки прохаживались мимо уличных торговцев, жадно оглядывая дешевую еду и грошовые безделушки. Несколько проституток уже вышли на промысел. Их тут называли «булыжниками», потому что они могли отвести клиентов только в темные глухие переулки и предложить им мостовую вместо постели. То и дело Саркин видел моряков из Бардека с аккуратно раскрашенными смуглыми лицами и смазанными маслом темными волосами. Один раз мимо прошли шестеро городских стражников. Они держались поближе друг к другу и были вооружены дубинами с железными наконечниками. Саркин нырнул в дверной проем и оставался там, пока стражники не отошли подальше. Затем он отправился своей дорогой, стремительно передвигаясь в лабиринте, в котором легко запутаться. Хотя Саркин некоторое время не был в Керморе, он хорошо знал район Дна – ведь он там родился.
Наконец Саркин добрался до цели – трехэтажного круглого здания со свежеперекрытой крышей и аккуратно побеленными стенами. Гвенха могла позволить себе чинить свой публичный дом, потому что принимала более состоятельных клиентов, нежели простые моряки. Саркин остановился перед дверью, высвободил свою ауру, затем зашел в таверну, расположенную на первом этаже. В центре зала вверх уводила винтовая лестница, а вокруг нее располагались деревянные столики. Пол был устлан чистой соломой. В очаге горел торф. Молодые женщины, сидевшие на положенных на скамьи подушках, были обнажены или одеты только в прозрачные сорочки из Бардека. Девушка, на которой не было ничего, кроме завязанного вокруг бедер черного шелкового платка, поспешила навстречу новому гостю. Ее голубые глаза были подведены бардекианской краской, а длинные светлые волосы пахли розами.
– Мы так давно не видели тебя, Сарко! – воскликнула она. – Ты привез товар?
– Привез, но я продам его вашей хозяйке. И именно она будет его распределять.
Между грудей девушки пробежала капля пота. Саркин протянул руку и вытер ее. Его рука задержалась там дольше, чем нужно. Девушка жеманно улыбнулась и придвинулась поближе.
– Где Гвенха?
– В погребе, но нельзя ли мне сейчас получить чуть-чуть? Я расплачусь с тобой так, что тебе понравится.
Саркин медленно поцеловал ее, затем оторвался от губ девушки и улыбнулся ей.
– Я ничего тебе не дам, пока не разрешит твоя хозяйка.
Прислуживающий в таверне мужчина отодвинул от стены два бочонка с элем, затем открыл потайную дверь и пропустил Саркина вниз. Место на первый взгляд казалось обычным погребом. Там стояло множество бочек с элем и медом, с потолка среди сеток с луком свисали копченые окорока. Но на дальней стене была дверь, а когда Саркинн постучался, суровый женский голос грубо спросил, кто он такой.
– Саркин. Вернулся из Бардека.
После этого дверь открылась. На пороге стояла Гвенха. Она улыбалась ему. Карие глаза, опухшие веки, лицо в паутине морщин. Ей было около пятидесяти, она сильно располнела, а волосы красила хной. На каждом пальце хозяйка носила по кольцу с камнем, а на шее висела цепочка с серебристо-голубым амулетом, предохраняющим от дурного глаза. Саркин улыбнулся про себя; она знала его только, как перевозчика наркотиков, и не представляла, что он как раз тот человек, у которого дурной глаз.
– Заходи, красавчик. Как я понимаю, у тебя есть кое-что для меня.
– Есть, и хорошего качества.
В личных покоях Гвенхи было очень душно, духота давила. Хотя под потолком имелись вентиляторы, в комнате застоялся запах духов и старого опиумного дыма. Гвенха села у небольшого столика, инкрустированного стеклом, – на столешнице свивалась яркая спираль из красных и голубых кусочков. Женщина наблюдала, как Саркин расстегнул пояс с мечом, положил его рядом на стул, затем снял через голову рубаху. У него на шее висели плоские кожаные мешки, соединенные подобно седельным вьюкам. Саркин снял их и бросил перед ней.
– По пять серебряных монет за каждый брусок. Увидишь, почему, когда откроешь.
Гвенха жадными пальцами развязала мешки и достала первый брусок, примерно три дюйма в длину на два в ширину. Она развернула промасленный пергамент и понюхала гладкий черный опиум.
– Выглядит хорошо, – объявила женщина. – Но больше ничего не скажу, пока не выкурю немного.
На столе стояла горящая лампа со вставленной внутрь свечой, рядом лежала длинная белая глиняная трубка и набор лучинок. Гвенха отрезала кусочек опиума небольшим кинжальчиком, набила трубку, затем зажгла лучину. Вначале женщина нагрела трубку снизу, затем поднесла лучину к липкому опиуму. От первой затяжки она закашлялась, но продолжала посасывать трубку.
– Великолепно, – снова затягиваясь дымом и снова хрипло кашляя, объявила она. – А какова цена сразу за десять брусков?
– Пятьдесят серебряных монет.
– Что? Никакой скидки?
– Никакой.
– В таком случае, возможно, я не куплю ни йоты.
Саркин просто улыбнулся. Он ждал.
– Ты трудный человек, Сарко, – она с неохотой опустила трубку и позволила ей потухнуть. – Я принесу деньги.
Пока Саркин отсчитывал бруски, Гвенха исчезла в соседней комнате и наконец вернулась с тяжелой горстью серебра.
– Хочешь одну из девушек, пока ты здесь? – передавая деньги, спросила хозяйка борделя. – Конечно, бесплатно.
– Спасибо, но не могу. У меня еще есть дела.
– Если захочешь, возвращайся сегодня ночью.
– Тогда да. Эта блондинка с краской вокруг глаз – скажи ей, чтобы была готова. Ты запомнишь цену, которую только что установила?
Гвенха улыбнулась, показав беззубый рот.
– Для тебя запомню. Хм. Кто-то говорил мне, что ты предпочитаешь мальчиков. Они врали?
– А тебе какое дело?
– Никакого. Просто поинтересовалась. Ты что, как и некоторые бардекианские купцы, любишь и тех, и других? Они, как я слышала, получают удовольствие и от мальчиков, и от девочек, хотя все-таки предпочитают первых.
Саркин уставился прямо на нее.
– Старуха, ты заходишь слишком далеко.
Гвенха вздрогнула и отступила на шаг. Пока Саркин одевался, она ежилась в кресле и теребила свой амулет.
Покинув район Дна, Саркин отправился вверх по течению реки, держась подальше от главных улиц там, где только было возможно. Не желая привлекать ничье внимание, он остановился в гостинице в другом бедном районе города. К тому же он не хотел размещаться поблизости от Дна, где осталось слишком много болезненных воспоминаний. Его мать была дорогой шлюхой в публичном доме, очень похожем на заведение Гвенхи. По какой-то прихоти она родила двоих детей, сохранив только две из своих многочисленных беременностей, – Саркина и его младшую сестру Эви. Она попеременно то баловала их, то забывала об их существовании, пока ее не задушил пьяный моряк. Саркину было семь, а Эви три года. Владелец борделя выгнал их на улицу, где они долго вели нищенскую жизнь, ночевали под телегами и в сломанных бочках из-под эля, добывали медяки и сражались со старшими мальчишками за еду.
В один прекрасный день хорошо одетый купец остановился, чтобы дать им медяк, и спросил детей, почему они просят милостыню: Когда Саркин рассказал ему их историю, купец дал им еще две монетки, и в тот день – впервые за много месяцев – они наелись досыта. Естественно, Саркин стал ждать появления этого щедрого господина. Каждый раз, когда он видел Аластира, купец давал ему монеты и останавливался поговорить. И хотя мальчишка Саркин был рано поумневшей крысой из сточной канавы, Аластир медленно завоевал его доверие. Когда купец предложил детям поселиться у него, они рыдали от счастья и не знали, как его благодарить.
Некоторое время Аластир относился к детям по-доброму, но как-то отстранение У них были хорошая одежда, теплые постели, сытная еда. Однако брат с сестрой редко видели своего благодетеля. Когда Саркин вспоминал, каким счастливым тогда себя чувствовал, то испытывал только отвращение к невинному маленькому дураку, которым он был тогда. Однажды ночью Аластир пришел к нему в спальню, вначале уговаривал его обещаниями и ласками, а затем холодно изнасиловал. Саркин помнил, как лежал потом, свернувшись в кровати, и плакал от боли и унижения. Хотя он помышлял о побеге, идти ему было некуда – только на холодные и грязные улицы. Ночь за ночью он терпел похоть купца. Единственным его утешением было то, что Аластир не интересовался его сестрой. А Саркин хотел уберечь Эви от позора.
Но после того, как они перебрались в Бардек, Аластир обратил внимание и на девочку, в особенности после того, как Саркин достиг половой зрелости и стал менее интересным в постели. В тот год, когда поменялся голос Саркина, Аластир стал использовать его в работе черного двеомера. Он занимался дальновидением, используя сознание юноши, или гипнотизировал его, так что Саркин не представлял себе происходившего во время транса. Аластир предложил ему плату за эти услуги – уроки черного двеомера. Эви Аластир ничему не учил. Когда девушка достигла зрелости, он продал ее в бордель.
Когда Саркин лишился сестры и ничто больше не напоминало ему о прошлой жизни, он полностью посвятил себя черному двеомеру. А что ему еще оставалось? Конечно, сам себе он все объяснял по-другому. Саркин считал, что во время первых стадий сурового обучения он выказал себя достойным черной власти. И таким образом Саркин все еще был привязан к Аластиру, хотя ненавидел его так сильно, что временами в мечтах представлял, как будет убивать его, медленно и мучительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Эта поездка действительно была большой глупостью, – заметил он.
– Военачальник широко известен своим изысканным тактом! – рявкнул Девабериэль. – Клянусь самой Богиней Черным Солнцем, зачем добавлять горькой желчи в стакан тому, кто хочет пить?
– Прости, но…
– Ты забываешь о кольце с розами, – вставил Дженнантар. – Как сказал двеомер, оно должно быть у Родри.
– Это правда, – согласился Калондериэль. – Значит, у Девабериэля имеется оправдание.
Девабериэль отправился распаковывать бурдюк с медом, что они привезли с собой на повозке. Дженнантар последовал за ним и сел на корточки рядом.
– Не надо принимать все, что говорил Калло, близко к сердцу. Он всегда такой.
– В таком случае, черт подери, я рад, что он не мой командир.
– Просто к нему нужно привыкнуть. Но как ты все-таки собираешься передать кольцо своему парню? У тебя есть какие-нибудь идеи?
– Я думал об этом по пути сюда. Как ты знаешь, у меня есть еще один сын от женщины из Дэверри. Он больше похож на ее народ, чем на наш.
– О, конечно – Эвани, – Дженнантар выглядел обеспокоенным. – Ты что, хочешь доверить ему кольцо?
– Я знаю, о чем ты подумал. Да, у меня есть свои сомнения. Боги, он такой повеса! Может, мне никогда не следовало забирать его от матери, но бедная девушка не могла сама содержать ребенка, а ее отец пришел в ярость, когда малыш появился на свет. Иногда я не понимал этих мужчин из Дэверри. Им не приходится вынашивать ребенка, не так ли, так какое им дело, если их дочь родила? Но в любом случае, если я, как отец, дам поручение Эвани доставить кольцо брату, он несомненно выполнит его. Это как раз такое сумасбродное рискованное предприятие, которое должно прийтись ему по душе.
– А ты знаешь, где он?
– Нет, и это настоящая проблема, не так ли? С этим парнем никогда не знаешь, чего ожидать. Мне просто следует распространить слух, что я хочу видеть сына, и надеяться, что он раньше или позже дойдет до Эвани.
К одиннадцатому столетию после Великой Миграции Кермор превратился в город с населением в сто тысяч человек. Он далеко растянулся вдоль реки. Богатые купцы выстроили великолепные дома на скалах наверху, вдали от шума и суеты. Дан, где когда-то правил король Глин, был стерт с лица земли сто лет назад, а для гвербретов Кермора построили новый, еще большего размера.
Портовая часть города, напротив, представляла собой настоящую клоаку. Бордели, дешевые гостиницы, питейные жались плечом к плечу в лабиринте петляющих переулков, куда никогда не заходили приличные граждане, если не считать стражников гвербрета – эти появлялись гораздо чаще, чем нравилось обитателям. Это место называлось Дно.
Саркин всегда ходил быстро, его глаза постоянно следили за происходящим вокруг, а свою ауру он плотно оборачивал вокруг себя, и его было трудно заметить благодаря двеомеру. На самом деле этот человек вовсе не становился невидимым – любой, кто шел прямо на него, заметил бы, что там кто-то находится, – но Саркин предпочитал не привлекать ничье внимание и поэтому держался поближе к стенам или в тени.
В этот день после полудня небо затянуло тучами и несколько человек чуть не врезались в Саркина, когда проходили мимо, не подозревая о присутствии еще одного пешехода. Тем не менее, Саркин постоянно держал руку на рукояти меча.
Поскольку дело близилось к вечеру, на улицах появлялось все больше народа. Получившие жалованье моряки прохаживались мимо уличных торговцев, жадно оглядывая дешевую еду и грошовые безделушки. Несколько проституток уже вышли на промысел. Их тут называли «булыжниками», потому что они могли отвести клиентов только в темные глухие переулки и предложить им мостовую вместо постели. То и дело Саркин видел моряков из Бардека с аккуратно раскрашенными смуглыми лицами и смазанными маслом темными волосами. Один раз мимо прошли шестеро городских стражников. Они держались поближе друг к другу и были вооружены дубинами с железными наконечниками. Саркин нырнул в дверной проем и оставался там, пока стражники не отошли подальше. Затем он отправился своей дорогой, стремительно передвигаясь в лабиринте, в котором легко запутаться. Хотя Саркин некоторое время не был в Керморе, он хорошо знал район Дна – ведь он там родился.
Наконец Саркин добрался до цели – трехэтажного круглого здания со свежеперекрытой крышей и аккуратно побеленными стенами. Гвенха могла позволить себе чинить свой публичный дом, потому что принимала более состоятельных клиентов, нежели простые моряки. Саркин остановился перед дверью, высвободил свою ауру, затем зашел в таверну, расположенную на первом этаже. В центре зала вверх уводила винтовая лестница, а вокруг нее располагались деревянные столики. Пол был устлан чистой соломой. В очаге горел торф. Молодые женщины, сидевшие на положенных на скамьи подушках, были обнажены или одеты только в прозрачные сорочки из Бардека. Девушка, на которой не было ничего, кроме завязанного вокруг бедер черного шелкового платка, поспешила навстречу новому гостю. Ее голубые глаза были подведены бардекианской краской, а длинные светлые волосы пахли розами.
– Мы так давно не видели тебя, Сарко! – воскликнула она. – Ты привез товар?
– Привез, но я продам его вашей хозяйке. И именно она будет его распределять.
Между грудей девушки пробежала капля пота. Саркин протянул руку и вытер ее. Его рука задержалась там дольше, чем нужно. Девушка жеманно улыбнулась и придвинулась поближе.
– Где Гвенха?
– В погребе, но нельзя ли мне сейчас получить чуть-чуть? Я расплачусь с тобой так, что тебе понравится.
Саркин медленно поцеловал ее, затем оторвался от губ девушки и улыбнулся ей.
– Я ничего тебе не дам, пока не разрешит твоя хозяйка.
Прислуживающий в таверне мужчина отодвинул от стены два бочонка с элем, затем открыл потайную дверь и пропустил Саркина вниз. Место на первый взгляд казалось обычным погребом. Там стояло множество бочек с элем и медом, с потолка среди сеток с луком свисали копченые окорока. Но на дальней стене была дверь, а когда Саркинн постучался, суровый женский голос грубо спросил, кто он такой.
– Саркин. Вернулся из Бардека.
После этого дверь открылась. На пороге стояла Гвенха. Она улыбалась ему. Карие глаза, опухшие веки, лицо в паутине морщин. Ей было около пятидесяти, она сильно располнела, а волосы красила хной. На каждом пальце хозяйка носила по кольцу с камнем, а на шее висела цепочка с серебристо-голубым амулетом, предохраняющим от дурного глаза. Саркин улыбнулся про себя; она знала его только, как перевозчика наркотиков, и не представляла, что он как раз тот человек, у которого дурной глаз.
– Заходи, красавчик. Как я понимаю, у тебя есть кое-что для меня.
– Есть, и хорошего качества.
В личных покоях Гвенхи было очень душно, духота давила. Хотя под потолком имелись вентиляторы, в комнате застоялся запах духов и старого опиумного дыма. Гвенха села у небольшого столика, инкрустированного стеклом, – на столешнице свивалась яркая спираль из красных и голубых кусочков. Женщина наблюдала, как Саркин расстегнул пояс с мечом, положил его рядом на стул, затем снял через голову рубаху. У него на шее висели плоские кожаные мешки, соединенные подобно седельным вьюкам. Саркин снял их и бросил перед ней.
– По пять серебряных монет за каждый брусок. Увидишь, почему, когда откроешь.
Гвенха жадными пальцами развязала мешки и достала первый брусок, примерно три дюйма в длину на два в ширину. Она развернула промасленный пергамент и понюхала гладкий черный опиум.
– Выглядит хорошо, – объявила женщина. – Но больше ничего не скажу, пока не выкурю немного.
На столе стояла горящая лампа со вставленной внутрь свечой, рядом лежала длинная белая глиняная трубка и набор лучинок. Гвенха отрезала кусочек опиума небольшим кинжальчиком, набила трубку, затем зажгла лучину. Вначале женщина нагрела трубку снизу, затем поднесла лучину к липкому опиуму. От первой затяжки она закашлялась, но продолжала посасывать трубку.
– Великолепно, – снова затягиваясь дымом и снова хрипло кашляя, объявила она. – А какова цена сразу за десять брусков?
– Пятьдесят серебряных монет.
– Что? Никакой скидки?
– Никакой.
– В таком случае, возможно, я не куплю ни йоты.
Саркин просто улыбнулся. Он ждал.
– Ты трудный человек, Сарко, – она с неохотой опустила трубку и позволила ей потухнуть. – Я принесу деньги.
Пока Саркин отсчитывал бруски, Гвенха исчезла в соседней комнате и наконец вернулась с тяжелой горстью серебра.
– Хочешь одну из девушек, пока ты здесь? – передавая деньги, спросила хозяйка борделя. – Конечно, бесплатно.
– Спасибо, но не могу. У меня еще есть дела.
– Если захочешь, возвращайся сегодня ночью.
– Тогда да. Эта блондинка с краской вокруг глаз – скажи ей, чтобы была готова. Ты запомнишь цену, которую только что установила?
Гвенха улыбнулась, показав беззубый рот.
– Для тебя запомню. Хм. Кто-то говорил мне, что ты предпочитаешь мальчиков. Они врали?
– А тебе какое дело?
– Никакого. Просто поинтересовалась. Ты что, как и некоторые бардекианские купцы, любишь и тех, и других? Они, как я слышала, получают удовольствие и от мальчиков, и от девочек, хотя все-таки предпочитают первых.
Саркин уставился прямо на нее.
– Старуха, ты заходишь слишком далеко.
Гвенха вздрогнула и отступила на шаг. Пока Саркин одевался, она ежилась в кресле и теребила свой амулет.
Покинув район Дна, Саркин отправился вверх по течению реки, держась подальше от главных улиц там, где только было возможно. Не желая привлекать ничье внимание, он остановился в гостинице в другом бедном районе города. К тому же он не хотел размещаться поблизости от Дна, где осталось слишком много болезненных воспоминаний. Его мать была дорогой шлюхой в публичном доме, очень похожем на заведение Гвенхи. По какой-то прихоти она родила двоих детей, сохранив только две из своих многочисленных беременностей, – Саркина и его младшую сестру Эви. Она попеременно то баловала их, то забывала об их существовании, пока ее не задушил пьяный моряк. Саркину было семь, а Эви три года. Владелец борделя выгнал их на улицу, где они долго вели нищенскую жизнь, ночевали под телегами и в сломанных бочках из-под эля, добывали медяки и сражались со старшими мальчишками за еду.
В один прекрасный день хорошо одетый купец остановился, чтобы дать им медяк, и спросил детей, почему они просят милостыню: Когда Саркин рассказал ему их историю, купец дал им еще две монетки, и в тот день – впервые за много месяцев – они наелись досыта. Естественно, Саркин стал ждать появления этого щедрого господина. Каждый раз, когда он видел Аластира, купец давал ему монеты и останавливался поговорить. И хотя мальчишка Саркин был рано поумневшей крысой из сточной канавы, Аластир медленно завоевал его доверие. Когда купец предложил детям поселиться у него, они рыдали от счастья и не знали, как его благодарить.
Некоторое время Аластир относился к детям по-доброму, но как-то отстранение У них были хорошая одежда, теплые постели, сытная еда. Однако брат с сестрой редко видели своего благодетеля. Когда Саркин вспоминал, каким счастливым тогда себя чувствовал, то испытывал только отвращение к невинному маленькому дураку, которым он был тогда. Однажды ночью Аластир пришел к нему в спальню, вначале уговаривал его обещаниями и ласками, а затем холодно изнасиловал. Саркин помнил, как лежал потом, свернувшись в кровати, и плакал от боли и унижения. Хотя он помышлял о побеге, идти ему было некуда – только на холодные и грязные улицы. Ночь за ночью он терпел похоть купца. Единственным его утешением было то, что Аластир не интересовался его сестрой. А Саркин хотел уберечь Эви от позора.
Но после того, как они перебрались в Бардек, Аластир обратил внимание и на девочку, в особенности после того, как Саркин достиг половой зрелости и стал менее интересным в постели. В тот год, когда поменялся голос Саркина, Аластир стал использовать его в работе черного двеомера. Он занимался дальновидением, используя сознание юноши, или гипнотизировал его, так что Саркин не представлял себе происходившего во время транса. Аластир предложил ему плату за эти услуги – уроки черного двеомера. Эви Аластир ничему не учил. Когда девушка достигла зрелости, он продал ее в бордель.
Когда Саркин лишился сестры и ничто больше не напоминало ему о прошлой жизни, он полностью посвятил себя черному двеомеру. А что ему еще оставалось? Конечно, сам себе он все объяснял по-другому. Саркин считал, что во время первых стадий сурового обучения он выказал себя достойным черной власти. И таким образом Саркин все еще был привязан к Аластиру, хотя ненавидел его так сильно, что временами в мечтах представлял, как будет убивать его, медленно и мучительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63