Я получил живейшее удовольствие — но оно оказалось до ужаса кратким: часа в четыре утра я проснулся с ощущением, что под кожей у меня ползают тысячи червей, мне хотелось разодрать себя до крови. Я позвонил Изабель, она сняла трубку на втором звонке — значит, тоже не спала. Мы договорились, что на днях я заеду за Фоксом и он побудет у меня до конца сентября.
Как у всех «мерседесов» определённой мощности, за исключением «SLR-макларен», электроника ограничивает скорость шестисотого «SL» до 250 км/ч. Не думаю, что между Мурсией и Альбасете моя скорость была сильно ниже. Там имелось несколько длинных, очень открытых поворотов; у меня было только абстрактное ощущение силы — видимо, как у человека, которому безразлична смерть. Траектория остаётся безупречной, даже когда завершается смертью: на дороге может попасться грузовик или перевёрнутая машина, да мало ли что; но на красоту дороги это никак не влияет. Почти сразу за Таранконом я немного сбросил скорость, свернув на автостраду R3, потом на М45, но все равно не сбавлял ниже 180 км/ч. На абсолютно пустынной R2, огибавшей Мадрид на расстоянии километров тридцати, я снова разогнался до максимума. Я пересёк Кастилию по N1 и держался на 220 км/ч до Витория-Гастейс, пока не въехал на более извилистые дороги Страны Басков. В Биаррице я был в одиннадцать вечера и взял номер в «Софитель-Мирамаре». С Изабель мы встречались на следующий день, в десять утра, в «Серебряном сёрфере». К моему величайшему удивлению, она похудела, мне даже показалось, что она сбросила все, что набрала. Лицо её было тонким, чуть морщинистым и поблекшим от печали, но она вновь стала элегантной — и красивой.
— Как тебе удалось бросить пить? — спросил я её.
— Морфий.
— И у тебя нет проблем его доставать?
— Никаких; наоборот, здесь это очень легко, в любой чайной всегда найдёшь.
Значит, теперь перезрелые кумушки в Биаррице ширялись морфием; это был эксклюзив.
— Всё зависит от поколения, — сказала она. — Сейчас это кумушки шикарные, рок-н-ролльные ; у них, естественно, другие потребности. А вообще-то, — добавила она, — не строй иллюзий: лицо у меня почти нормальное, но фигура окончательно поплыла, я даже не рискну тебе показать, что там, под спортивным костюмом. — На ней был синий в белую полоску костюм на три размера больше, чем нужно. — Я больше не занимаюсь ни балетом, ни спортом, ничем; даже не хожу поплавать. Делаю себе укол утром, укол вечером, а в промежутке смотрю на море, и все. Мне даже тебя не не хватает, во всяком случае, не часто. Мне вообще ничего не не хватает. Фокс много играет, ему тут очень хорошо…
Я кивнул, допил шоколад, пошёл в гостиницу и оплатил счёт. Через час я уже подъезжал к Бильбао.
Целый месяц отдыха с моим псом: бросать мячик вниз по лестнице, бежать вместе на пляж. Жить.
30 сентября в 17 часов Изабель припарковалась перед воротами виллы. Она купила себе «мицубиси-спейс-стар»: в «Автожурналь» эту машину отнесли к категории «космических игрушек». По совету матери она остановилась на модификации «бокс-офис». Она пробыла у меня минут сорок и поехала обратно в Биарриц.
— Ну да, я постепенно превращаюсь в старушку, — сказала она, усаживая Фокса на заднем сиденье, — в симпатичную старушку на «мицубиси-бокс-офис»…
Даниель24,10
В последние несколько недель со мной пытается установить контакт Венсан27. Наши отношения с Венсаном26 были эпизодическими, он не информировал меня ни о приближавшейся кончине, ни о своём переходе в интермедийную стадию. Интермедийный период у неолюдей нередко бывает очень коротким. В принципе, каждый может сколько угодно менять IP-адрес, становясь недоступным; но у меня самого так мало контактов, что я никогда не видел в этом необходимости. Мне случалось неделями не подключаться к сети, что повергало в отчаяние Марию22, мою самую усердную собеседницу. Как допускал уже Смит, разделение субъекта и объекта вызывается конвергентной чередой неудач в процессе познания. Нагель отмечает, что то же самое относится к разграничению субъектов (с той лишь разницей, что в данном случае неудача носит не эмпирический, а аффективный характер). Субъект складывается из неудач и посредством неудач, и переход от людей к неолюдям с его необходимым коррелятом — исчезновением любого физического контакта — никак не изменил этой основополагающей онтологической данности. Как и люди, мы не избавились от статуса индивида и от связанного с ним глухого ощущения отверженности; однако, в отличие от людей, мы знаем, что этот статус есть лишь следствие перцептивной неудачи, иначе именуемой небытием, отсутствием Слова. Проникнутые смертью и отформатированные ею, мы не имеем больше сил войти в Здесь-и-теперь. Для отдельных человеческих существ одиночество могло наделяться радостным смыслом ухода из группы; но эти одиночки, отказываясь от своей первоначальной принадлежности, всегда стремились обрести новые законы, новую группу. Сегодня все группы распались, племена рассеялись; мы знаем, что мы все одиноки, но похожи, и утратили желание объединяться.
Три дня подряд от Марии22 не поступало никаких сообщений; это было необычно. После долгих колебаний я передал ей код, позволяющий подключиться к камере видеонаблюдения подразделения Проексь-онес XXI,1З; через минуту она ответила следующим сообщением:
Под солнцем погибшей птицы
Стелется бескрайняя равнина;
Смерть не бывает невинной:
Покажи мне тела частицу.
4262164, 51026, 21113247, 6323235. По указанному адресу не было ничего, даже сообщения о неудачной попытке соединения; абсолютно белый экран. Значит, она хотела перейти в некодированный формат. Пока я колебался, на белом экране медленно-медленно проступало сообщение: «Как ты, наверное, догадался, я интермедийная». Буквы исчезли, и появилось новое сообщение: «Я завтра умру».
Вздохнув, я наклонил видеокамеру, навёл на своё обнажённое тело, настроил зум. «Ниже, пожалуйста», — написала она. Я предложил ей перейти в голосовой формат. После минутного раздумья она ответила: «Я интермедийная старуха, меня скоро не будет; не знаю, насколько приятный у меня голос. Но если ты хочешь, хорошо…» Тогда я понял, что она не пожелает показывать мне своё тело, ни в каком виде; на интермедийной стадии одряхление иногда наступает очень быстро.
Действительно, голос у неё был почти полностью синтетический; однако в нём ещё сохранились неочеловеческие нотки, особенно в артикуляции гласных, странные сдвиги в спектр нежности. Я дал медленный панорамный обзор торса до живота. «Ещё ниже… — произнесла она чуть слышно. — Покажи мне твой пенис; пожалуйста». Я повиновался; произвёл мастурбацию согласно правилам, которым обучила нас Верховная Сестра; некоторые неоженщины, достигнув интермедийной стадии, перед концом испытывают ностальгию по мужскому половому органу и любят смотреть на него в последние минуты действительной жизни; Мария22 явно принадлежала к их числу — что на самом деле меня не сильно удивило, учитывая, какими сообщениями мы обменивались в прошлом.
В течение трех минут не происходило ничего; потом мне пришло последнее сообщение — она вновь вернулась в неголосовой формат: «Спасибо, Даниель. Теперь я отключаюсь, мне нужно привести в порядок последние страницы комментария и приготовиться к концу. Через несколько дней в этих стенах поселится Мария23. Я оставлю ей твой IP-адрес и предложу сохранить контакт. Что-то произошло вследствие наших частичных инкарнаций в период после Второго Сокращения; что-то будет происходить вследствие наших будущих инкарнаций. Наша разлука не носит характера прощания; она — лишь интермедия, я предчувствую это».
Даниель1,11
Мы как все художники, мы верим в то, что создаём.
Группа «Дебю де суаре»
В первых числах октября, в приступе грустного смирения, я снова взялся за работу — поскольку точно ни на что больше не годился. Вообще-то мой проект трудно было назвать «работой»: я записал диск рэпа под названием «Хрен бедуинам», с подзаголовком «Трибьют Ариэлю Шарону». У критики он имел изрядный успех (я снова оказался на обложке «Радикаль хип-хоп», только уже без тачки), но продавался средне. В прессе я опять предстал в парадоксальном обличье рыцаря свободного мира; но скандал получился гораздо менее громкий, чем во времена «Мы выбираем палестинских марух» — на сей раз, сказал я себе со смутным чувством ностальгии, у радикальных исламистов действительно ушла почва из-под ног.
Сравнительно низкие продажи объяснялись, видимо, посредственной музыкой; это было мало похоже на рэп, я лишь семплировал свои скетчи под бас и барабан, добавив в нескольких местах вокальные партии; в одной из композиций на бэк-вокале пел Жамель Деббуз. Но я всё-таки написал одну совсем новую песню «Вставим негритосам в анус», которой остался более или менее доволен; «негритос» рифмовался то с «засос», то с «гиповитаминоз», а «анус» — с «панданус» и с «Нострадамус»: симпатичные такие lyrics, которые читались на куче уровней; журналист из «Радикаль хип-хоп», сам доморощенный рэпер, боявшийся даже заикаться об этом в редакции, явно находился под впечатлением, в своей статье он сравнивал меня с Морисом Сэвом. В общем, у меня в руках был потенциальный хит, к тому же я имел неплохую харизму; честное слово, жаль, что музыка подкачала. Мне наговорили много хорошего про некоего независимого фирмача, Бертрана Батасуна, который выпускал культовые (потому что их невозможно было достать) диски на каком-то сомнительном лейбле; я пережил жестокое разочарование. Мало того что этот тип был абсолютно, беспросветно бездарен — пока писалась сессия, он дрыхнул на паласе, исправно попердывая каждые четверть часа, — он оказался ещё и весьма малоприятным в личном общении, настоящий нацист; позже я узнал, что он действительно состоял в FANE. Слава богу, платили ему немного; но если это все, что «Вирджин» могла предложить в качестве «молодых французских талантов», то, право слово, они заслуживали, чтобы их заглотила «Би-Эм-Джи». «Если бы мы позвали Гольдмана или Обиспо, как все, то не сидели бы сейчас, где сидим…» — в конце концов заявил я арт-директору «Вирджин»; тот лишь глубоко вздохнул: в глубине души он и сам так думал, к тому же его предыдущий совместный проект с Батасуна — полифоническая запись блеяния пиренейских овец, превращённая в техно-хард-кор, — кончился полнейшим финансовым крахом. Но что поделаешь, у него бюджет, он не мог взять на себя ответственность за перерасход, для этого нужно было обращаться в центральный офис фирмы, в Нью-Джерси, хм-хм, короче, я это дело бросил. Не на кого опереться.
А в остальном все то время, пока я записывал диск, мне было в Париже почти хорошо. Я устроился в «Лютеции»: это напоминало мне о Франсисе Бланше, Kommandatur, — в общем, о моих лучших годах, когда я был пылким, полным ненависти и устремлённым в будущее. Каждый вечер я перечитывал на ночь Агату Кристи, особенно ранние романы, последние её книги производили на меня слишком сильное впечатление. Не говоря уж о «Бесконечной ночи», повергавшей меня в печальный транс, я никогда не мог удержаться от слез, читая прощальное письмо Пуаро Гастингсу в конце «Последнего дела Пуаро»:
Но теперь я как маленький ребёнок говорю: «Я не знаю…»
Прощайте, cher ami. Я убрал ампулы от сердечных приступов, которые лежали около моей постели. Я хочу отдать себя в руки bon Dieu. Пускай быстрее свершится его суд!
Мы больше не будем вместе охотиться, мой друг. Здесь была наша первая охота и наша последняя…
Мы провели вместе прекрасные дни.
Да, это были прекрасные дни.
Не знаю, что ещё могло повергнуть меня в такое состояние — кроме разве что Kyrie Eleison из Мессы си-минор да, быть может, адажио Барбера. Немощь, болезнь, забвение — это было хорошо; это было реально . Никому до Агаты Кристи не удавалось настолько потрясающе передать грусть физического угасания, постепенной утраты всего, что придаёт жизни радость и смысл; и после никто не смог с ней сравниться. Мне тогда на несколько дней едва не захотелось вновь вернуться на сцену, делать что-то серьёзное. Вот в таком-то настроении я и позвонил Венсану Грейсамеру, художнику-элохимиту; похоже, он был рад меня слышать, и мы договорились встретиться в тот же вечер и чего-нибудь выпить.
В пивную у Версальских ворот, где была назначена встреча, я опоздал минут на десять. Он встал, помахал мне рукой. Антисектантские организации рекомендуют не поддаваться благоприятному впечатлению, возникающему после первого общения или ознакомительных лекций, когда все зловредные аспекты учения легко можно скрыть. Но я до сих пор не понимал, где тут таится ловушка: этот парень, к примеру, выглядел вполне нормально. Немного интроверт, конечно, наверняка одинокий, но не больше, чем я сам. Говорил он просто и прямо.
— Я полный профан в современном искусстве, — извинился я. — Слыхал о Марселе Дюшане, ну и все.
— Да, он, безусловно, оказал наибольшее влияние на искусство двадцатого века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Как у всех «мерседесов» определённой мощности, за исключением «SLR-макларен», электроника ограничивает скорость шестисотого «SL» до 250 км/ч. Не думаю, что между Мурсией и Альбасете моя скорость была сильно ниже. Там имелось несколько длинных, очень открытых поворотов; у меня было только абстрактное ощущение силы — видимо, как у человека, которому безразлична смерть. Траектория остаётся безупречной, даже когда завершается смертью: на дороге может попасться грузовик или перевёрнутая машина, да мало ли что; но на красоту дороги это никак не влияет. Почти сразу за Таранконом я немного сбросил скорость, свернув на автостраду R3, потом на М45, но все равно не сбавлял ниже 180 км/ч. На абсолютно пустынной R2, огибавшей Мадрид на расстоянии километров тридцати, я снова разогнался до максимума. Я пересёк Кастилию по N1 и держался на 220 км/ч до Витория-Гастейс, пока не въехал на более извилистые дороги Страны Басков. В Биаррице я был в одиннадцать вечера и взял номер в «Софитель-Мирамаре». С Изабель мы встречались на следующий день, в десять утра, в «Серебряном сёрфере». К моему величайшему удивлению, она похудела, мне даже показалось, что она сбросила все, что набрала. Лицо её было тонким, чуть морщинистым и поблекшим от печали, но она вновь стала элегантной — и красивой.
— Как тебе удалось бросить пить? — спросил я её.
— Морфий.
— И у тебя нет проблем его доставать?
— Никаких; наоборот, здесь это очень легко, в любой чайной всегда найдёшь.
Значит, теперь перезрелые кумушки в Биаррице ширялись морфием; это был эксклюзив.
— Всё зависит от поколения, — сказала она. — Сейчас это кумушки шикарные, рок-н-ролльные ; у них, естественно, другие потребности. А вообще-то, — добавила она, — не строй иллюзий: лицо у меня почти нормальное, но фигура окончательно поплыла, я даже не рискну тебе показать, что там, под спортивным костюмом. — На ней был синий в белую полоску костюм на три размера больше, чем нужно. — Я больше не занимаюсь ни балетом, ни спортом, ничем; даже не хожу поплавать. Делаю себе укол утром, укол вечером, а в промежутке смотрю на море, и все. Мне даже тебя не не хватает, во всяком случае, не часто. Мне вообще ничего не не хватает. Фокс много играет, ему тут очень хорошо…
Я кивнул, допил шоколад, пошёл в гостиницу и оплатил счёт. Через час я уже подъезжал к Бильбао.
Целый месяц отдыха с моим псом: бросать мячик вниз по лестнице, бежать вместе на пляж. Жить.
30 сентября в 17 часов Изабель припарковалась перед воротами виллы. Она купила себе «мицубиси-спейс-стар»: в «Автожурналь» эту машину отнесли к категории «космических игрушек». По совету матери она остановилась на модификации «бокс-офис». Она пробыла у меня минут сорок и поехала обратно в Биарриц.
— Ну да, я постепенно превращаюсь в старушку, — сказала она, усаживая Фокса на заднем сиденье, — в симпатичную старушку на «мицубиси-бокс-офис»…
Даниель24,10
В последние несколько недель со мной пытается установить контакт Венсан27. Наши отношения с Венсаном26 были эпизодическими, он не информировал меня ни о приближавшейся кончине, ни о своём переходе в интермедийную стадию. Интермедийный период у неолюдей нередко бывает очень коротким. В принципе, каждый может сколько угодно менять IP-адрес, становясь недоступным; но у меня самого так мало контактов, что я никогда не видел в этом необходимости. Мне случалось неделями не подключаться к сети, что повергало в отчаяние Марию22, мою самую усердную собеседницу. Как допускал уже Смит, разделение субъекта и объекта вызывается конвергентной чередой неудач в процессе познания. Нагель отмечает, что то же самое относится к разграничению субъектов (с той лишь разницей, что в данном случае неудача носит не эмпирический, а аффективный характер). Субъект складывается из неудач и посредством неудач, и переход от людей к неолюдям с его необходимым коррелятом — исчезновением любого физического контакта — никак не изменил этой основополагающей онтологической данности. Как и люди, мы не избавились от статуса индивида и от связанного с ним глухого ощущения отверженности; однако, в отличие от людей, мы знаем, что этот статус есть лишь следствие перцептивной неудачи, иначе именуемой небытием, отсутствием Слова. Проникнутые смертью и отформатированные ею, мы не имеем больше сил войти в Здесь-и-теперь. Для отдельных человеческих существ одиночество могло наделяться радостным смыслом ухода из группы; но эти одиночки, отказываясь от своей первоначальной принадлежности, всегда стремились обрести новые законы, новую группу. Сегодня все группы распались, племена рассеялись; мы знаем, что мы все одиноки, но похожи, и утратили желание объединяться.
Три дня подряд от Марии22 не поступало никаких сообщений; это было необычно. После долгих колебаний я передал ей код, позволяющий подключиться к камере видеонаблюдения подразделения Проексь-онес XXI,1З; через минуту она ответила следующим сообщением:
Под солнцем погибшей птицы
Стелется бескрайняя равнина;
Смерть не бывает невинной:
Покажи мне тела частицу.
4262164, 51026, 21113247, 6323235. По указанному адресу не было ничего, даже сообщения о неудачной попытке соединения; абсолютно белый экран. Значит, она хотела перейти в некодированный формат. Пока я колебался, на белом экране медленно-медленно проступало сообщение: «Как ты, наверное, догадался, я интермедийная». Буквы исчезли, и появилось новое сообщение: «Я завтра умру».
Вздохнув, я наклонил видеокамеру, навёл на своё обнажённое тело, настроил зум. «Ниже, пожалуйста», — написала она. Я предложил ей перейти в голосовой формат. После минутного раздумья она ответила: «Я интермедийная старуха, меня скоро не будет; не знаю, насколько приятный у меня голос. Но если ты хочешь, хорошо…» Тогда я понял, что она не пожелает показывать мне своё тело, ни в каком виде; на интермедийной стадии одряхление иногда наступает очень быстро.
Действительно, голос у неё был почти полностью синтетический; однако в нём ещё сохранились неочеловеческие нотки, особенно в артикуляции гласных, странные сдвиги в спектр нежности. Я дал медленный панорамный обзор торса до живота. «Ещё ниже… — произнесла она чуть слышно. — Покажи мне твой пенис; пожалуйста». Я повиновался; произвёл мастурбацию согласно правилам, которым обучила нас Верховная Сестра; некоторые неоженщины, достигнув интермедийной стадии, перед концом испытывают ностальгию по мужскому половому органу и любят смотреть на него в последние минуты действительной жизни; Мария22 явно принадлежала к их числу — что на самом деле меня не сильно удивило, учитывая, какими сообщениями мы обменивались в прошлом.
В течение трех минут не происходило ничего; потом мне пришло последнее сообщение — она вновь вернулась в неголосовой формат: «Спасибо, Даниель. Теперь я отключаюсь, мне нужно привести в порядок последние страницы комментария и приготовиться к концу. Через несколько дней в этих стенах поселится Мария23. Я оставлю ей твой IP-адрес и предложу сохранить контакт. Что-то произошло вследствие наших частичных инкарнаций в период после Второго Сокращения; что-то будет происходить вследствие наших будущих инкарнаций. Наша разлука не носит характера прощания; она — лишь интермедия, я предчувствую это».
Даниель1,11
Мы как все художники, мы верим в то, что создаём.
Группа «Дебю де суаре»
В первых числах октября, в приступе грустного смирения, я снова взялся за работу — поскольку точно ни на что больше не годился. Вообще-то мой проект трудно было назвать «работой»: я записал диск рэпа под названием «Хрен бедуинам», с подзаголовком «Трибьют Ариэлю Шарону». У критики он имел изрядный успех (я снова оказался на обложке «Радикаль хип-хоп», только уже без тачки), но продавался средне. В прессе я опять предстал в парадоксальном обличье рыцаря свободного мира; но скандал получился гораздо менее громкий, чем во времена «Мы выбираем палестинских марух» — на сей раз, сказал я себе со смутным чувством ностальгии, у радикальных исламистов действительно ушла почва из-под ног.
Сравнительно низкие продажи объяснялись, видимо, посредственной музыкой; это было мало похоже на рэп, я лишь семплировал свои скетчи под бас и барабан, добавив в нескольких местах вокальные партии; в одной из композиций на бэк-вокале пел Жамель Деббуз. Но я всё-таки написал одну совсем новую песню «Вставим негритосам в анус», которой остался более или менее доволен; «негритос» рифмовался то с «засос», то с «гиповитаминоз», а «анус» — с «панданус» и с «Нострадамус»: симпатичные такие lyrics, которые читались на куче уровней; журналист из «Радикаль хип-хоп», сам доморощенный рэпер, боявшийся даже заикаться об этом в редакции, явно находился под впечатлением, в своей статье он сравнивал меня с Морисом Сэвом. В общем, у меня в руках был потенциальный хит, к тому же я имел неплохую харизму; честное слово, жаль, что музыка подкачала. Мне наговорили много хорошего про некоего независимого фирмача, Бертрана Батасуна, который выпускал культовые (потому что их невозможно было достать) диски на каком-то сомнительном лейбле; я пережил жестокое разочарование. Мало того что этот тип был абсолютно, беспросветно бездарен — пока писалась сессия, он дрыхнул на паласе, исправно попердывая каждые четверть часа, — он оказался ещё и весьма малоприятным в личном общении, настоящий нацист; позже я узнал, что он действительно состоял в FANE. Слава богу, платили ему немного; но если это все, что «Вирджин» могла предложить в качестве «молодых французских талантов», то, право слово, они заслуживали, чтобы их заглотила «Би-Эм-Джи». «Если бы мы позвали Гольдмана или Обиспо, как все, то не сидели бы сейчас, где сидим…» — в конце концов заявил я арт-директору «Вирджин»; тот лишь глубоко вздохнул: в глубине души он и сам так думал, к тому же его предыдущий совместный проект с Батасуна — полифоническая запись блеяния пиренейских овец, превращённая в техно-хард-кор, — кончился полнейшим финансовым крахом. Но что поделаешь, у него бюджет, он не мог взять на себя ответственность за перерасход, для этого нужно было обращаться в центральный офис фирмы, в Нью-Джерси, хм-хм, короче, я это дело бросил. Не на кого опереться.
А в остальном все то время, пока я записывал диск, мне было в Париже почти хорошо. Я устроился в «Лютеции»: это напоминало мне о Франсисе Бланше, Kommandatur, — в общем, о моих лучших годах, когда я был пылким, полным ненависти и устремлённым в будущее. Каждый вечер я перечитывал на ночь Агату Кристи, особенно ранние романы, последние её книги производили на меня слишком сильное впечатление. Не говоря уж о «Бесконечной ночи», повергавшей меня в печальный транс, я никогда не мог удержаться от слез, читая прощальное письмо Пуаро Гастингсу в конце «Последнего дела Пуаро»:
Но теперь я как маленький ребёнок говорю: «Я не знаю…»
Прощайте, cher ami. Я убрал ампулы от сердечных приступов, которые лежали около моей постели. Я хочу отдать себя в руки bon Dieu. Пускай быстрее свершится его суд!
Мы больше не будем вместе охотиться, мой друг. Здесь была наша первая охота и наша последняя…
Мы провели вместе прекрасные дни.
Да, это были прекрасные дни.
Не знаю, что ещё могло повергнуть меня в такое состояние — кроме разве что Kyrie Eleison из Мессы си-минор да, быть может, адажио Барбера. Немощь, болезнь, забвение — это было хорошо; это было реально . Никому до Агаты Кристи не удавалось настолько потрясающе передать грусть физического угасания, постепенной утраты всего, что придаёт жизни радость и смысл; и после никто не смог с ней сравниться. Мне тогда на несколько дней едва не захотелось вновь вернуться на сцену, делать что-то серьёзное. Вот в таком-то настроении я и позвонил Венсану Грейсамеру, художнику-элохимиту; похоже, он был рад меня слышать, и мы договорились встретиться в тот же вечер и чего-нибудь выпить.
В пивную у Версальских ворот, где была назначена встреча, я опоздал минут на десять. Он встал, помахал мне рукой. Антисектантские организации рекомендуют не поддаваться благоприятному впечатлению, возникающему после первого общения или ознакомительных лекций, когда все зловредные аспекты учения легко можно скрыть. Но я до сих пор не понимал, где тут таится ловушка: этот парень, к примеру, выглядел вполне нормально. Немного интроверт, конечно, наверняка одинокий, но не больше, чем я сам. Говорил он просто и прямо.
— Я полный профан в современном искусстве, — извинился я. — Слыхал о Марселе Дюшане, ну и все.
— Да, он, безусловно, оказал наибольшее влияние на искусство двадцатого века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51