И если я, следуя традиции, ни разу не прерывавшейся после Даниеля17, отступаю от этого правила, то лишь потому, что следующие девяносто страниц рукописи Даниеля1 безнадёжно устарели в свете современного развития науки. В эпоху, когда жил Даниель1, мужское бессилие часто объясняли психологическими причинами; сегодня мы знаем, что это, в сущности, гормональное явление, зависимость которого от психологических причин минимальна и всегда может быть устранена.
Однако для нас эти девяносто страниц, полные мучительных размышлений об упадке мужской силы, перемежаемых порнографическими и в то же время гнетущими описаниями неудачных попыток полового сношения с различными андалусскими проститутками, содержат урок, который великолепно сформулировал Даниель17 в следующих строках своего комментария:
В целом процесс старения человеческой самки состоял в деградации по такому множеству параметров как эстетического, так и функционального характера, что определить, который из них был наиболее неприятным, весьма сложно; в большинстве случаев вряд ли возможно установить какую-либо одну причину конечного выбора.
Что же касается человеческого самца, то здесь, по-видимому, имела место совершенно иная ситуация. Подверженный эстетическому и функциональному упадку в той же, если не в большей, мере, нежели самка, он тем не менее умел преодолевать его до тех пор, пока сохранялись эректильные способности полового члена. После их окончательной утраты самоубийство обычно следовало в течение двух недель.
По-видимому, именно этим различием объясняется любопытное статистическое наблюдение, сделанное уже ДаниелемЗ: если в последних поколениях человеческого рода средний возраст ухода составлял у женщин 54,1 года, то у мужчин он достигал 63,2 года.
Даниель1,9
То, что ты называешь сном, для воина — реальность.
Андре Беркофф
Я продал «бентли», который слишком напоминал мне Изабель и пижонство которого начинало меня смущать, и купил купе-кабриолет «мерседес 600 SL» — машину на самом деле не менее дорогую, зато более скромную. Все богатые испанцы разъезжали на «мерседесах» — в них, в испанцах, не было снобизма, но они умели жить на широкую ногу; а потом, с кабриолетом удобнее снимать девок; здесь их называли chicas, и мне это очень нравилось. «Вос де Альмериа» помещала вполне откровенные объявления: piel dorada, culito melocoton, guapisima, boca supersensuat labios expertos, muy simpatica, complaciente. Красивый всё-таки язык, очень выразительный, по самой своей природе поэтичный — в нём почти все рифмуется. Для тех, у кого сложности с визуализацией словесных описаний, имелись ещё бары с проститутками. Физически девицы были хороши, в полном соответствии с объявлениями, и не запрашивали больше положенного; но в остальном… Они включали телевизор или сидюшник на полную мощность, почти совсем убирали свет, в общем, пытались абстрагироваться; призвания у них не было, это ясно. Конечно, можно было заставить их приглушить музыку и сделать свет поярче; тогда потом они ждали чаевых, и в зачёт шла любая мелочь. Безусловно, есть люди, которые упиваются подобного рода отношениями, и я их прекрасно мог понять; просто я не входил в их число. К тому же большинство составляли румынки, белоруски, украинки — в общем, уроженки всех этих нелепых стран, возникших после развала Восточного блока, и нельзя сказать, чтобы коммунизм сильно способствовал развитию сентиментальности в отношениях между людьми; в целом эти экс-коммунистки отличались скорее бесчеловечностью — по сравнению с ними бальзаковское общество, сложившееся после разложения монархии, кажется идеалом милосердия и кротости. Приятно всё-таки послать к чёрту учение о всеобщем братстве!
Лишь после отъезда Изабель я по-настоящему открыл для себя мир мужчин — в ходе волнующих скитаний по полупустым шоссе центральной и южной Испании. Лишь на уикенд и в начале сезона отпусков на автомагистралях встречаются парочки и целые семьи, а в остальное время это территория почти исключительно мужская, населённая коммивояжёрами и дальнобойщиками; это мир жестокий и грустный, где из печатной продукции можно купить только порно — и автожурналы, а вращающаяся витрина с DVD под вывеской «Tu mejores peliculas» обычно позволяет лишь пополнить свою коллекцию порнухи. Об этом универсуме почти не говорят, правда, о нём и сказать-то особо нечего; здесь не складывается каких-либо новых, неизвестных типов поведения, не рождается тем и сюжетов ни для одного светского журнала, короче, он мало известен и не заслуживает известности. Я не завязал здесь мужской дружбы и вообще на протяжении этих нескольких недель чувствовал себя чужаком, но это было не важно, здесь все были друг другу чужими, и я знал, что даже похабная податливость усталых официанток, обтягивающих вислые груди футболками с надписью «Naughty Girl», лишь в исключительных случаях могла вылиться в платное и всегда поспешное соитие. Самое интересное, что я мог сделать, это затеять ссору с шофёром-дальнобойщиком и получить по зубам в паркинге, среди выхлопных газов; по сути, никаких других приключений меня в этом мире не ожидало. Я прожил так чуть больше двух месяцев, выбрасывая тысячи евро на французское шампанское для тупых румынок, которые десять минут спустя вполне могли отказаться отсосать у меня без презерватива. И вот на Средиземноморском шоссе, сразу за южным выездом из Тотаны, я решил положить конец этой тягостной прогулке. Поставив машину на последнее свободное место на стоянке у отеля-ресторана «Лос Ка-мионерос», я зашёл выпить пива; атмосфера там ничем не отличалась от той, в какой я пребывал на протяжении предыдущих недель, и я просидел всего минут десять, не особо глядя по сторонам и ощущая только общую глухую усталость, делавшую мои движения неверными и вялыми, и какую-то тяжесть в желудке. Выйдя из бара, я обнаружил, что припаркованный невесть как, поперёк всех, «шевроле-корвет» перегородил мне выезд. Перспектива возвращаться обратно и разыскивать хозяина машины повергла меня в полное отчаяние; я прислонился к бетонному парапету и попытался взглянуть на ситуацию в целом, а вернее, начал судорожно курить одну сигарету за другой. Из всех имеющихся в продаже спортивных автомобилей «шевроле-корвет», с его бесцельно и агрессивно мужественными очертаниями и отсутствием подлинного механического благородства в сочетании с довольно умеренной ценой, наверное, лучше всех соответствует понятию «навороченная тачка»; на какого же грязного андалусского мачо мне предстояло напороться? Как и все подобные личности, этот тип, видимо, хорошо разбирался в автомобилях, а значит, вполне был способен понять, что моя машина хотя и выглядит скромнее, зато втрое дороже. Стало быть, в том, как он поставил машину, загородив мне дорогу, проявилась не только жажда мужского самоутверждения, но, видимо, где-то на заднем плане, и классовая ненависть, и я должен готовиться к худшему. Мне понадобилось три четверти часа и полпачки «Кэмела», чтобы собрать все своё мужество и вернуться в бар.
Хозяина тачки я определил сразу; съёжившись у самого края стойки, перед блюдцем с арахисом, он ждал, пока согреется пиво, и время от времени устремлял безнадёжный взгляд на громадный телеэкран, где под звуки медленного джаза плавно вращали тазом девицы в мини-шортах; там явно происходила «вечеринка с пеной», ягодицы девиц все чётче проступали под влажными мини-шортами, и отчаяние мужчины нарастало. Он был низенький, пузатый, плешивый, в костюме с галстуком, ему было под пятьдесят, и я почувствовал, как меня накрывает волна печального сострадания; нет, его «шевроле-корвет» — не то, что позволит ему снимать девок , в лучшем случае он прослывёт старым шутом ; я почти восхищался тем повседневным мужеством, которое позволяло ему, несмотря ни на что, разъезжать в «шевроле-корвете». Как могла среагировать молодая, сексапильная девица на этого человечка, вылезающего из «шевроле-корвета»? Только прыснуть . Но тем не менее мне пора было уезжать, и я обратился к нему со всем благодушием и улыбчивостью, на какие был способен. Как я и боялся, поначалу он был настроен весьма воинственно, попытался призвать в свидетели официантку — та мыла стаканы и даже не подняла головы от раковины, — но потом взглянул на меня ещё раз, и представшее зрелище, видимо, подействовало на него успокаивающе: я и сам чувствовал себя очень старым, усталым, несчастным и заурядным; наверное, он пришёл к выводу, что по каким-то неведомым причинам владелец «мерседеса-SL» тоже оказался лузером , почти товарищем по несчастью, и в этот момент стал давить на мужскую солидарность, взял мне пива, потом ещё и предложил продолжить вечер в «Новом Орлеане». Чтобы избавиться от него, я сказал, что мне ещё далеко ехать — обычно мужчины этот довод уважают. В действительности я был меньше чем в пятидесяти километрах от дома, но только что понял, что с тем же успехом могу продолжать своё «роуд муви» и у себя.
В самом деле, шоссе проходило в нескольких километрах от моих владений, и там имелось аналогичное заведение. Я приобрёл привычку, выходя из «Даймонд найтс», ехать на пляж Родалквилар. Мой купе «мерседес 600 SL» катил по песку; я запускал механизм, открывающий крышу, и за двадцать две секунды он превращался в кабриолет. Это был великолепный пляж — почти всегда пустынный, неестественно, геометрически плоский, с девственно-чистым песком и в окружении ослепительно чёрных отвесных скал; человек с темпераментом истинного художника, наверное, сумел бы извлечь толк из этого одиночества и красоты. Я же перед лицом бесконечности казался сам себе блохой на клеёнке. В конечном счёте вся эта красота, все это геологическое величие были мне совершенно ни к чему, я даже чувствовал в них какую-то смутную угрозу. «Но разве мир — панорама?» — сухо вопрошает Шопенгауэр. Наверно, я придавал слишком большое значение сексуальности, это верно; но единственное место в мире, где мне бывало хорошо, — это в объятиях женщины, в глубинах её влагалища; и я был уже не в том возрасте, чтобы что-нибудь менять. Существование женской вульвы — само по себе благодать, говорил я себе, уже один тот факт, что я могу там находиться и чувствовать себя хорошо, — вполне достаточная причина продолжать мой тяжкий путь на земле. Не всем дано такое счастье. «Истина в том, что мне ничто не подходит на этой Земле», — записывает Клейст в своём дневнике непосредственно перед тем, как свести счёты с жизнью на берегах Ванзее. В такие минуты я часто думал о Клейсте; несколько его строк выгравированы у него на могиле:
Nun
О Unsterblichkeit
Bist du ganz mein.
Я ездил туда в феврале, в паломничество. Вокруг лежал двадцатисантиметровый слой снега; голые чёрные ветви деревьев извивались под серым небом, воздух вокруг словно куда-то полз. Каждый день на могиле появлялся букет живых цветов; я так ни разу и не видел человека, совершавшего этот ритуал. Гёте встречался с Шопенгауэром, встречался с Клейстом, но так по-настоящему их и не понял; прусские пессимисты — вот и все, что он подумал и о том и о другом. От итальянских стихов Гёте мне всегда хотелось блевать. Может, для того чтобы их понять, нужно было родиться под беспросветно серым небом? Сомневаюсь; небо было ослепительно синее, и никакая растительность не пыталась ползти по утёсам Карбонерас, но от этого мало что менялось. Нет, честное слово, я не преувеличивал значение женщины. И потом, совокупление… — это ведь геометрически очевидно.
Я сказал Гарри, что Изабель «отправилась путешествовать»; с тех пор прошло уже полгода, но он, казалось, ни капли не удивлялся и вообще забыл про её существование; по-моему, люди его, в сущности, мало интересовали. Я присутствовал при втором его споре с Робером Бельгийским, примерно в тех же обстоятельствах, что и в день нашего знакомства; потом ещё при одном, но на сей раз рядом с четой бельгийцев сидел их сын Патрик, приехавший в отпуск на неделю, и его подружка Фадия, негритянка с лепными формами. Патрику было лет сорок пять, он работал в каком-то банке в Люксембурге. На меня он сразу же произвёл хорошее впечатление, во всяком случае, на вид он казался не таким идиотом, как его родители; впоследствии я узнал, что он занимал ответственные должности и через его руки проходили большие деньги. Что касается Фадии, то ей было не больше двадцати пяти и ей трудно было дать какую-либо оценку, кроме чисто эротической; впрочем, её это, похоже, не сильно волновало. Грудь её отчасти прикрывала белая повязка, снизу была надета мини-юбка в обтяжку, вот более или менее и все. Я всегда скорее одобрял такие вещи; а в остальном — у меня не стояло.
Эти двое были элохимитами, то есть принадлежали к секте, почитающей Элохим, инопланетян — творцов человечества, и ожидающей их возвращения на Землю. Я никогда прежде не слышал о подобной чуши, поэтому во время обеда более или менее следил за разговором. В общем, они считали, что в основе всего лежала ошибка в греческом переводе Книги Бытия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51