Кстати, наш
римский фильм - и отнюдь не случайно - так мало отступал от школьных
учебников, что лишь горстка специалистов-энтузиастов смогла указать нам на
отдельные ошибки. У нас по-прежнему не было возможности приступить к
систематической переработке истории, потому что мы не могли открыть
источник своей осведомленности.

Джонсон, увидев римский фильм, пришел в восторг. Его ребята
немедленно взялись за дело, и вначале все шло так же, как и в предыдущий
раз. Но затем в один прекрасный день Кеслер буквально взял меня за горло.
- Эд, - сказал он, - я намерен точно выяснить, откуда у вас эта
лента, а до тех пор я палец о палец не ударю.
Я ответил, что со временем он все узнает.
- Нет, теперь же! И можете не втирать нам очки насчет Европы - больше
на эту удочку никто не попадется. Где ваша студия? Кто ваши актеры? Где вы
снимаете батальные сцены? Откуда у вас костюмы и статисты? В одном только
кадре у вас снято не меньше сорока тысяч статистов! Ну, так как же?
Я ответил, что должен посоветоваться с Майком. И посоветовался. Итак
- началось! Мы созвали совещание.
- Кеслер сообщил мне о своих недоумениях. Думаю, вы в курсе, - сказал
я.
Они были в курсе.
- Он абсолютно прав, - заявил Джонсон. - Откуда у вас эта лента?
Я повернулся к Майку.
- Ты будешь говорить?
Он покачал головой.
- У тебя это получается лучше.
- Ну, ладно. - (Тут Кеслер наклонился вперед, а Мэре закурил
очередную сигарету.) - Мы сказали вам чистую правду. Все снято нами. Все
до единого кадры этого фильма снимали здесь, в Штатах, в течение последних
нескольких месяцев. А как и где, мы пока вам сказать не можем...
Кеслер раздраженно фыркнул.
- Дайте мне кончить. Мы все знаем, какие деньги мы получили. И
получим даже больше. У нас задумано еще пять картин. Мы хотим, чтобы три
из этих пяти вы обработали, как предыдущие. Последние же две объяснят вам
и причину этого "детского секретничания", как выражается Кеслер. И еще
одно обстоятельство, которого мы пока не касались. Последние две картины
позволят вам понять и наше поведение, и наш метод. Ну, как? Этого
достаточно? Можем мы продолжать на таких условиях?
Они согласились - не слишком охотно.
Мы не поскупились на выражения самой горячей благодарности.
- Вы не пожалеете!
Кеслер в этом усомнился, но Джонсон, который думал о своем счете в
банке, отправил их всех заниматься делом. Так мы взяли еще один барьер. А
вернее, обошли его.

"Рим" вышел на экраны точно по плану, и рецензии опять были
доброжелательными. Хотя "доброжелательные", пожалуй, не то слово для
определения отзывов, благодаря которым очереди за билетами растягивались
на несколько кварталов. Мэре организовал отличную рекламу. Даже те газеты,
которые позже преисполнились самой дикой злобы, тогда клюнули на словечко
Мэрса "колдовство" и всячески рекомендовали своим читателям посмотреть
"Рим". В нашей третьей картине "Пламя над Францией" мы исправили некоторые
неверные представления о Великой Французской революции и наступили на
кое-какие любимые мозоли. К счастью (не только по нашим расчетам), во
Франции в тот момент у власти было либеральное правительство, которое
оказало нам всемерную поддержку. По нашей просьбе оно опубликовало ряд
документов, до той поры дремавших в хранилищах Национальной библиотеки в
тихом забвении. Я забыл имя очередного извечного претендента на
французский трон. Однако я убежден, что он подал на нас с Майком в суд,
протестуя против клеветы на славную династию Бурбонов только по наущению
одного из вездесущих агентов Мэрса. Адвокат, которого для нас раздобыл
Джонсон, подготовил процесс и сделал из бедняги отбивную котлету -
претендент не получил ни гроша возмещения. Сэмуэлс, адвокат, и Мэрс
огребли премиальные, а претендент отбыл в Гондурас.
Примерно тогда же начал изменяться тон прессы. До той норы нас
рассматривали как нечто среднее между Шекспиром и владельцем ярмарочного
балагана. Но теперь, когда на свет начали извлекаться давно забытые
неприятные факты, несколько заядлых пессимистов принялись намекать, что мы
- весьма вредоносная парочка. "Кое в чем не стоило бы копаться". Только
огромные средства, которые мы тратили на рекламу, заставили их
воздержаться от прямых нападок.
Тут я сделаю небольшое отступление и расскажу о том, как мы жили,
пока все это происходило. Майк продолжал оставаться на заднем плане -
потому что ему так хотелось. Я кричу и спорю, а он сидит себе в самом
удобном кресле, какое только окажется под рукой, и молчит - и никому
невдомек, что под этой смуглой вежливой маской прячется ум, цепкий, как
медвежий капкан, и куда более быстрый. И еще - чувство юмора и
находчивость. Да, конечно, иногда мы кутили напропалую, но обычно нам было
не до развлечений. Работа нас увлекала, и мы не хотели терять время
впустую. Руфь, пока она оставалась с нами, всегда была не прочь выпить и
потанцевать. Она была молода, почти красива, и между мной и ею начинали
складываться отношения, которые могли перейти в нечто серьезное. Однако мы
вовремя обнаружили, что на очень многое смотрим по-разному. А потому я не
слишком горевал, когда она подписала контракт с компанией
"Метро-Голдвин-Мейер". Этот контракт знаменовал для нее ту славу, деньги и
счастье, на которые она, по ее мнению, имела полное право. Ей дают роли во
второклассных и многосерийных картинах, и с финансовой точки зрения она
устроилась даже лучше, чем могла бы мечтать. Но что касается счастья - не
знаю. Она недавно нам написала - она снова разводится. Но, может быть, это
и есть то, что ей нужно.
Но хватит о Руфи. Я опережаю события. Все время, вплоть до "Пламени
над Францией", мы с Майком хотя и работали вместе, но ставили перед собой
разные конечные цели. Майк помешался на мысли сделать мир лучше, уничтожив
самую возможность войны. Он постоянно повторял: "Войны всех и всяческих
родов свели почти всю историю человечества к одним только усилиям выжить.
А теперь, получив в свои руки атом, оно располагает средством вовсе себя
уничтожить. И если в моих силах сделать хоть что-нибудь, что поможет
предотвратить катастрофу, я это сделаю, Эд, клянусь богом! Иначе и жить
незачем. И это не пустые слова".
Да, это были не пустые слова. Он рассказал мне о своей заветной цели
в первый же день нашего знакомства. Тогда я решил, что он просто
расфантазировался с голодухи. Мне его аппарат казался всего лишь средством
достижения личных благ. И я думал, что и он вскоре станет на мою точку
зрения. Но я ошибся.
Когда живешь и работаешь бок о бок с хорошим человеком, невольно
начинаешь восхищаться качествами, которые и делают его хорошим.
К тому же, когда человеку живется приятно, его начинают тревожить
беды человечества. Во всяком случае, так произошло со мной. Когда я понял,
каким чудесным мог бы стать наш мир, победила точка зрения Майка. Кажется,
это произошло, когда мы работали над "Пламенем", но точная дата роли не
играет. Важно то, что с этого момента между нами уже не было никаких
разногласий, и спорили мы только о том, когда именно устроить перерыв на
обед. Большую часть свободного времени, которого у нас было немного, мы
проводили за бутылкой пива, у аппарата, бродя наугад по разным эпохам.
Мы побывали вместе повсюду и посмотрели все. То мы знакомились с
фальшивомонетчиком Франсуа Вийоном, то отправлялись бродить по ночам с
Гаруном аль-Рашидом. (Этот беззаботный калиф, бесспорно, родился на
несколько сот лет раньше, чем ему следовало бы.) А если настроение у нас
было скверным, мы могли, например, следить за событиями Тридцатилетней
войны. Майк снова и снова, как завороженный, наблюдал гибель Атлантиды -
наверное, потому, что он опасался, как бы что-нибудь подобное не
повторилось еще раз. А стоило мне задремать - и он возвращался к началу
начал - к возникновению нашего мира. (Что было раньше, рассказывать здесь
не стоит.)
Если подумать, то, пожалуй, к лучшему, что ни он, ни я не женаты.
Конечно, мы верили в лучшее будущее, но пока мы оба устали от
человечества, устали от алчных глаз и рук. В мире, поклоняющемся
богатству, власти и силе, только естественно, что порядочность нередко
родится лишь из страха перед этой жизнью или перед загробной. Мы наблюдали
столько скрытного и потаенного - если хочешь, назови это подсматриванием в
замочную скважину, - что научились не принимать на веру внешние проявления
доброты и благородства. Только один раз мы с Майком заглянули в частную
жизнь человека, которого любили и уважали. И одного раза оказалось
достаточно. С тех пор мы взяли за правило принимать людей такими, какими
они кажутся. Но хватит об этом.

Следующие две картины мы выпустили одну за другой - "Свободу
американцам" - про войну за независимость - и "Братья и пушки" - про войну
Севера с Югом. И сразу каждый третий политикан, множество так называемых
"просветителей" и все патриоты-профессионалы возжаждали нашей крови. Все
местные отделения "Дочерей американской революции", "Сыновей ветеранов
Севера" и "Дочерей Конфедерации" единодушно заскрежетали зубами. Юг совсем
взбесился. Все штаты крайнего Юга и один пограничный безоговорочно
запретили демонстрацию обоих фильмов - второго потому, что он был правдив,
а первого просто за компанию. Они оставались под запретом, пока в дело не
вмешались профессиональные политиканы. Тогда запрет был снят и оба фильма
без конца цитировались в речах соответствующих ораторов как ужасные
примеры того, во что верят и какие взгляды исповедуют некоторые личности.
Это был прекрасный предлог ударить в барабаны расовой ненависти.
Новая Англия попыталась было сохранить достоинство, но надолго ее не
хватило. В штате Нью-Йорк депутаты сельских округов дружно проголосовали
за запрещение фильмов. И в Дэлавер, где законодательному собранию некогда
было заниматься изданием нового закона, пришлось пустить дополнительные
поезда. Вызовы в суд по обвинению в клевете сыпались на нас градом, но,
хотя каждый новый иск вчинялся нам под гром фанфар, почти никто не знает,
что мы не проиграли ни одного дела. Правда, нам раз за разом приходилось
апеллировать к высшим инстанциям, однако, когда дело попадало к судье, не
заинтересованному в нашем осуждении, документы, сохранившиеся в архивах,
неизменно подтверждали истинность того, что мы демонстрировали на экране.
Мы-таки высыпали на воспаленную гордость, привыкшую чваниться
славными деяниями предков, изрядную горсть соли! Мы показали, что далеко
не все власть имущие могли похвастаться незапятнанной белизной своих одежд
и что в войне за независимость далеко не все англичане были хвастливыми
наглецами, но что они не были и ангелами. В результате Англия наложила
запрет на ввоз этих двух фильмов и представила государственному
департаменту возмущенный протест. Было очень потешно наблюдать, как
конгрессмены южных штатов в полном единодушии с конгрессменами Новой
Англии одобряют призывы посла какой-нибудь иностранной державы к
подавлению свободы речи. В Детройте ку-клукс-клан зажег у нашего подъезда
довольно дохленький крест, а такие организации, как Национальная
ассоциация содействия прогрессу цветного населения, выносили весьма
лестные для нас резолюции. Наиболее злобные и непристойные письма вместе с
адресами и фамилиями, которые были в них опущены, мы передавали нашему
адвокату, но к югу от Иллинойса ни один из их авторов не был привлечен к
суду.
Постепенно страна разделилась на сторонников двух точек зрения. Одни
- наиболее многочисленные - утверждали, что нечего нам копаться в старой
грязи, что подобные вещи лучше всего простить и забыть, что ничего
подобного никогда не происходило, а если и происходило, то мы все равно
отпетые лгуны и клеветники. Другие рассуждали так, как мы и хотели.
Мало-помалу складывалось и крепло убеждение, что подобные события
действительно происходили и могут произойти снова, а возможно, и
происходят в эту самую минуту - потому что на психологию нации слишком
долго воздействовало извращение истины. Мы были рады, что все большее
число людей приходит к выводу, к которому пришли мы сами: прошлое надо не
забывать, а понять и оценить беспристрастно и доброжелательно. Именно
этого мы и добивались.
Запрещение фильмов в некоторых штатах почти не повлияло на чистую
прибыль, а потому в глазах Джонсона мы были полностью оправданы.
1 2 3 4 5 6 7 8