Рисковать же мы не могли. Во всяком случае,
вначале.
После того как мы примерно установили, что и где происходило, мы,
руководствуясь нашими заметками, отобрали наиболее фотогеничные эпизоды и
некоторое время работали над ними. В конце концов общие контуры будущего
фильма стали нам ясны. Тогда мы сели писать сценарий с учетом кадров,
которые предстояло в дальнейшем отснять с дублерами. Аппарат Майка
действовал как проектор, а я снимал фиксированной камерой, точно при
комбинированных съемках. Едва отсняв катушку пленки, мы тут же отсылали ее
для проявления в Рочестер. Было бы дешевле прибегнуть к услугам
какой-нибудь голливудской фирмы, но Рочестер имел то преимущество, что там
все привыкли к жутким любительским киноподелкам, и мы могли быть спокойны,
что наши ленты ни у кого не возбудят нежелательного любопытства. Когда
проявленная пленка возвращалась к нам, мы просматривали ее, проверяя
динамику эпизода, цвета и прочее.
Например, мы обязательно хотели включить в фильм хрестоматийную ссору
Александра с его отцом Филиппом, но большую ее часть пришлось оставить до
съемок с дублерами. Для Олимпиады, его матери, подпустившей к нему змей с
вырванными ядовитыми зубами, дублерши не требовалось, так как мы сняли
этот эпизод общим планом и под таким углом, что его можно было не
озвучивать. Случай, когда Александр укротил коня, на которого не
осмеливался сесть никто другой, оказался выдумкой кого-то из его
биографов, однако опустить столь известный эпизод юности нашего героя мы
не рискнули: крупные планы мы вклеили позже, а на самом деле укрощал коня
молодой скиф, один из конюхов царской конюшни. Роксана действительно
существовала, как и остальные жены персов, захваченные Александром. К
счастью, они оказались достаточно пышного сложения, чтобы на экране
выглядеть томными и соблазнительными. Филипп, Парменон и прочие персонажи
были бородаты, что значительно облегчало проблему дублирования и
озвучивания. (Если бы ты видел, каким способом они брились в ту далекую
эпоху, ты бы понял, почему бороды были в такой моде.)
Труднее всего было снимать эпизоды в помещениях. Коптящие фитили в
чашах с топленым салом, сколько бы их ни было, дают слишком мало света
даже для самой чувствительной пленки. Майк вышел из положения,
отрегулировав камеру и свой аппарат так, что каждый кадр экспонировался
секунду. Этим объясняется поразительная четкость и глубина резкости,
которая достигалась сильным диафрагмированием. У нас было сколько угодно
времени для того, чтобы выбирать наиболее интересные эпизоды и ракурсы.
Нам не нужны были знаменитые актеры и хитроумное оборудование, нам не
приходилось снимать по нескольку вариантов одной и той же сцены - у нас в
распоряжении была вся жизнь нашего героя, и мы могли спокойно отбирать все
наиболее яркое и интересное.
В конце концов мы отсняли примерно восемьдесят процентов того, что ты
видел в законченном фильме, склеили и устроили просмотр, упиваясь тем, что
нам удалось сделать. Мы даже не рассчитывали, что конечный результат
окажется таким блистательным. Хотя фильм еще не был смонтирован и озвучен,
мы уже видели, что создали прекрасную вещь. Мы сделали все, что могли, а
худшее еще было впереди. Поэтому мы послали за шампанским и сказали
блондинке, что у нас праздник. Она хихикнула.
- Но чем вы там занимаетесь? - спросила она. - Торговые агенты просто
не дают мне покоя, им обязательно хочется выведать, что вы делаете.
- А вы отвечайте, что не знаете, - посоветовал я, открывая первую
бутылку.
- Я так и говорю. А они считают меня дурочкой.
Мы все трое посмеялись.
Майк сказал задумчиво:
- Если мы будем устраивать такие праздники часто, нам бы следовало
обзавестись настоящими бокалами.
- Их можно было бы хранить в нижнем ящике моего стола, - радостно
подхватила блондинка и мило сморщила нос. - Я ведь первый раз в жизни пью
шампанское, если не считать свадьбы одной моей подруги. Но там я выпила
всего один бокал.
- Налей ей еще! - предложил Майк. - Да и мне тоже. А что вы сделали с
теми бутылками, которые унесли домой в прошлый раз?
Она хихикнула и покраснела.
- Папа хотел их откупорить, но я сказала, что вы велели приберечь их
до особого случая.
- Ну, это как раз и есть особый случай, - сказал я, закидывая ноги на
ее стол. - Выпейте еще стаканчик, мисс... А как ваше имя? Не люблю
официальности в нерабочие часы.
- Но ведь вы и мистер Лавьяда выписываете мне чек каждую неделю! -
обиженно воскликнула она. - Меня зовут Руфь.
- Руфь... Руфь... - я покатал это имя на языке вместе с пузырьками
шампанского и решил, что оно звучит очень приятно.
- А вас зовут Эдвард, а мистера Лавьяду - Мигуэль, ведь так? - и она
улыбнулась Майку.
- Мигель, - улыбнулся он в ответ. - Старинное испанское имя. Обычно
сокращается в "Майк".
- Передайте мне еще бутылку, - попросил я, - и сократите "Эдварда" в
"Эда".
Она передала.
К тому времени, когда опустела четвертая бутылка, мы уже знали о ней
все: двадцать четыре года, белая, незамужняя, любит шампанское.
- Но мне все-таки хотелось бы знать, чем вы там занимаетесь с утра до
ночи, - добавила она, надувая губы. - А иногда всю ночь напролет...
- Ну, - заплетающимся языком сказал Майк после некоторого
размышления, - мы там снимаем. Можем и вас снять, если вы хорошенько
попросите, - закончил он, подмигнув.
- Мы снимаем модели, - перебил я. - И так, что они выглядят как
настоящие.
По-моему, это ее несколько разочаровало.
- Ну, теперь все понятно, и я очень рада. А то я подписываю все эти
счета из Рочестера и не знаю, за что они. И это меня беспокоило... Нет, в
холодильнике есть еще две.
Всего две - шампанское ей явно пришлось по вкусу. Я спросил, что она
думает об отпуске. Оказалось, что она пока еще не думала об отпуске. Я
посоветовал ей подумать, потому что мы через два дня уедем в Лос-Анджелес,
в Голливуд.
- Через два дня? Но ведь...
Я поспешил ее успокоить.
- Мы будем платить вам по-прежнему. Но неизвестно, сколько мы там
пробудем, а какой вам смысл сидеть тут, ничего не делая?
Шампанское уже ударило нам всем в голову. Майк что-то тихонько
напевал себе под нос. Руфь протянула мне последнюю бутылку.
- Я сберегу все пробки... Нет, нельзя - папа устроит скандал: с какой
стати я пью с моими нанимателями?
Я сказал, что раздражать папу - очень плохо. Майк спросил, зачем
говорить о плохом, когда у него есть одна очень хорошая мысль. Мы
заинтересовались - чем больше хороших мыслей, тем веселей.
- Мы едем в Лос-Анджелес, - объявил Майк.
Руфь и я кивнули.
- Едем работать.
Мы опять кивнули.
- Едем работать в Лос-Анджелес. А кто там будет вести нашу
корреспонденцию?
Ужасно. Кто будет вести пашу корреспонденцию и пить шампанское?
Печальная история!
- Нам придется нанять кого-нибудь вести нашу корреспонденцию. А вдруг
это будет не блондинка? В Голливуде блондинок нет. То есть настоящих. А
потому...
Я уловил его блестящую мысль и закончил за него:
- А потому мы привезем в Лос-Анджелес хорошенькую блондинку, чтобы
она вела нашу корреспонденцию.
Ах, какая это была мысль! Бутылкой раньше она бы скоро потускнела, но
теперь Руфь засияла, а мы с Майком ухмылялись до ушей.
- Но я не могу! Я не могу уехать через два дня...
Майк был великолепен.
- Почему через два дня? Мы передумали. Едем сию же минуту.
Руфь была ошеломлена.
- Сейчас? Прямо сразу?
- Сию же минуту. Прямо сразу, - неумолимо заявил я.
- Но...
- Никаких "но"! Сию же минуту, прямо сразу.
- Мне нужно взять платья...
- Купите на месте. Таких, как в Лос-Анджелесе, нет нигде. А теперь
звоните в аэропорт. Три билета.
Она позвонила.
- Папочке позвоните из аэропорта.
В Лос-Анджелесе мы отправились в отель, трезвые, как стеклышко, и
сильно пристыженные. На следующий день Руфь пошла покупать гардероб для
себя и для нас. Мы сообщили ей свои размеры и дали достаточно денег, чтобы
ей легче было переносить похмелье. А мы с Майком взялись за телефон. Потом
позавтракали и сидели, сложа руки, пока портье не позвонил, что нас желает
видеть мистер Ли Джонсон.
Ли Джонсон оказался энергичным человеком высокого роста, не слишком
красивым, привыкшим говорить кратко и деловито. Мы сообщили ему, что
предполагаем сделать фильм. У него загорелись глаза. Как раз по его части.
- Дело обстоит не совсем так, как вы думаете, - сказал я. - У нас уже
готово процентов восемьдесят.
Он поинтересовался, зачем мы в таком случае обратились к нему.
- У нас отснято свыше двух тысяч метров пленки "Труколор". Не
трудитесь спрашивать, где и когда мы ее получили. Но лента не озвучена.
Нам нужно ее озвучить и кое-где ввести диалог.
Он кивнул.
- Это нетрудны. В каком состоянии лента?
- В безупречном. В настоящее время она находится в сейфе отеля. Нам
нужно доснять некоторые эпизоды, для чего потребуются дублеры. Причем они
должны будут удовлетвориться оплатой наличными - упоминать о них в титрах
мы не будем.
Джонсон поднял брови.
- Это ваше дело. Но если материал чего-нибудь стоит, мои ребята
потребуют, чтобы они в титрах были упомянуты. И мне кажется, у них есть на
это право.
Я согласился с ним и добавил, что платить мы будем хорошо, но с одним
условием: они должны держать язык за зубами до того, как фильм будет
готов. А может быть, и после этого.
- Прежде чем мы будем договариваться об условиях, я хотел бы
посмотреть ваш материал, - сказал Джонсон, вставая и беря шляпу. - Я не
знаю, сможем ли мы...
Я догадывался, о чем он думает. Кинолюбители. Собственное творчество.
Не порнография ли?

Мы набрали коробки из сейфа и поехали в лабораторию Джонсона на
бульвар Сансет. Верх его машины был опущен, и Майк вслух выразил горячую
надежду, что у Руфи хватит соображения купить спортивные рубашки полегче.
- Жена? - равнодушно осведомился Джонсон.
- Секретарша, - ответил Майк не менее равнодушно. - Мы прилетели
вчера вечером, и они пошла купить нам что-нибудь летнее.
Мы явно выросли в глазах Джонсона.
Швейцар забрал у нас коробки, а Джонсон провел нас через боковую
дверь и отдал распоряжение человеку, имени которого мы не разобрали. Он
оказался киномехаником. Взяв у швейцара коробки, он скрылся с ними в
глубине просмотрового зала. Несколько минут мы молча сидели в удобных
креслах, петом Джонсон взглянул на нас, мы кивнули, он нажал на кнопку,
вделанную в ручку его кресла, - и свет в зале погас. Просмотр начался.
Он длился час пятьдесят минут. Мы оба следили за Джонсоном, как кошка
- за мышиной норой. Наконец мелькнули заключительные кадры, Джонсон нажал
на кнопку, вспыхнули люстры, и он повернулся и нам.
- Откуда у вас эта лента?
Я закинул крючок.
- Она снималась не тут. А где - неважно.
Джонсон проглотил крючок вместе с приманкой и поплавком.
- В Европе! Гмм... Германия. Нет... Франция. Может быть, Россия -
Эйнштейн... или Эйзенштейн, как там его фамилия?
Я покачал головой.
- Не угадали. Могу сказать одно: все те, кто снимался в этом фильме и
принимал участие в работе над ним, либо в курсе, либо умерли. Но у этих
последних могут отыскаться наследники... Ну, вы понимаете, что я имею в
виду.
О да, Джонсон прекрасно понял, что я имел в виду.
- Конечно, так надежнее. Лучше не рисковать. - Он задумался, а потом
сказал киномеханику: - Позовите Бернстайна. И еще Кеслера и Мэрса.
Киномеханик вышел, и через несколько минут в зал с Бернстайном,
звукооператором, вошли Кеслер, широкоплечий крепыш, и Мэре, нервный
молодой человек, куривший без передышки. Джонсон познакомил нас с ними, а
потом спросил, согласимся ли мы еще раз просмотреть наш фильм.
- С удовольствием. Нам он нравится больше, чем вам.
Тут я был неточен. Едва зажегся свет, как ошеломленные Кеслер, Мэре и
Бернстайн набросились на нас с расспросами. Мы отвечали им в том же духе,
как и Джонсону, но нам было приятно, что фильм произвел на них
впечатление, и мы так и сказали.
Кеслер чертыхнулся.
- Хотел бы я знать, кто оператор. Черт побери, таких съемок я не
видел со времен "Бен-Гура", только это еще лучше.
- На это я могу вам ответить. Снимали ребята, с которыми вы сейчас
беседуете. Спасибо на добром слове.
Они все четверо недоверчиво уставились на нас.
- Верно, - сказал Майк.
- Ого! - пробормотал Мэре, и все они посмотрели на нас с уважением.
Было очень приятно.
Наконец Джонсон нарушил затянувшееся молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8