Поэт вдохнул полной грудью и улыбнулся. Права была старуха,
приятно вспомнить весну. И вдруг он услышал, что кто-то его окликает
сзади. Он обернулся и увидел ее, Ладицу. Она стояла за березовым стволом
и, смеясь, показывала Поэту острый розовый язычок. Больно кольнуло у него
в сердце, он отвернулся сердито. Но она подбежала, села перед ним, взяв
его за обе руки, спросила тревожно:
- Ты что, не рад мне? Случилось что-нибудь?
Он отнял руки и проворчал:
- Будто сама не знаешь...
- Глупенький, - засмеялась она. - Неужели ты поверил? Поверил, что я
пойду за какого-то там сынка? Когда тебя одного люблю больше жизни? Я ж
тебя подразнить хотела...
Посмотрел на нее Поэт с надеждой, и понял, что такие глаза, как у
нее, не могут обманывать. А поняв, рассмеялся, поднялся на ноги и ее
поднял. И пошли они, обнявшись, по весеннему лесу - просто так, никуда,
лишь бы идти, слушая песни птиц и вдыхая удивительный воздух, напоенный
тысячами запахов, тонких и сладких. А потом она от него убежала и
спряталась, а он, смеясь, аукал ее и искал, и нашел на поляне лежащей в
высокой траве. Закрыв глаза от хмельного счастья, она сказала ему:
- Как хорошо...
А потом они шли назад, и она немного отстала, он обернулся - и вдруг
не увидел ее.
- Ладица-а! - отчаянно закричал он, понимая, что это уже не прятки, а
по-настоящему. - Ла-адица-а! - и вернулся в себя.
Опять накрапывал дождь, лес был пасмурным и угрюмым. Поэт огляделся,
с трудом возвращаясь в нынешний мир, подошел к роднику, протянул руку к
листику обман-травы - и отдернул, как от ожога. "Вот ты какая,
обман-трава", - прошептал он. В голове стоял еще легкий звон, при
воспоминании о пережитом по спине пробегал сладкий озноб. Поэт взялся за
виски, помотал головой, отгоняя наваждение. Но все было так живо, так
ощутимо, что рука поневоле опять потянулась к обман-траве.
- Погоди, - сказал он сам себе вслух. - Ты же понимаешь, что это
самообман. Не было ничего, и не будет. Это все из твоей головы. Это сон, и
не более... - он решительно повернулся и зашагал прочь, твердо решив
никогда больше не приходить сюда.
И вернулся через неделю. Эта неделя прошла как кошмар. Он не мог
работать, провалил все заказы, спал плохо, то и дело просыпаясь. Он лежал
в темноте и вспоминал тот весенний лес. И через неделю не выдержал.
Медленно и отрешенно сорвал он три листочка, окрашенных по краям лиловым,
пополоскал в роднике...
И в этот раз Ладица была веселой и ласковой. Они много разговаривали,
и он рассказал ей, какой страшный ему приснился сон - как будто она уехала
навсегда в Захребетье, а он остался один.
- Что ты, - прошептала она, - никогда такого не будет.
Он глядел ей в глаза и опять думал, что такие глаза не могут
обманывать. Но потом, после всего, когда она тихо исчезла, он уже не звал
ее, а просто мычал от злости, что не может ее вернуть.
Поэт плюнул на все и стал приходить к роднику через день, через два.
Попробовал однажды принести обман-траву домой, но сразу обнаружил, что,
подвяв, листья теряют силу. Оставалось только одно: приходить сюда, когда
становилось невмочь. Он теперь аккуратно выполнял заказы - денег на жизнь
не хватало, а кроме стихов Поэт ничего не умел. Он срывал свое зло на
заказчиках, издеваясь над ними, как мог. Когда, например, ему заказывали
поздравление к свадьбе, он писал:
Почему сегодня дом так весел?
Отчего в нем гости собрались?
За столом сидят жених с невестой -
Две души друг друга обрели.
Розы на столах цветут повсюду,
Алые и чистые, как кровь.
Веселитесь, люди! Вот посуда -
Лейте брагу, пейте за любовь!
Если ж в жизни трудный миг настанет, -
Настает тот миг в семье любой, -
Истина опорой пусть им станет:
Есть на свете вечная любовь!
Оттого сегодня весел дом:
Свадьба в нем - и люд со всех окраин,
Лобызанья, песни - все вверх дном!
А налей-ка нам еще, хозяин!
Поэт стал озлобленным и угрюмым, не рассказывал больше сказок
детворе, а заказчиков ненавидел прямо люто, хотя приходилось сдерживаться.
Кроме заказов он теперь ничего не писал - не получалось, каждая строчка
казалась враньем. У него стали припухать веки, но только не верхние, как у
лавочников, а нижние. Висели мешками, так что люди стали обращать
внимание. Да и все было неладно.
Однажды, после обман-травы, Ладица спросила у него:
- Какой-то ты не такой стал. Случилось что-нибудь?
Он отмахнулся, но сам уже чувствовал, что смертельно устал, что
обман-трава высасывает из него последние силы.
А на обратном пути встретила его старуха и сказала:
- Э-эх, не послушал меня...
Он молча прошел мимо. Осень в тот год так и не кончилась, за окном
его все время моросил мелкий дождь и дул тоскливый ветер. Однажды пришел
необычный заказчик - да и не заказчик даже, а так, чудик какой-то. Тощий,
застенчивый. Спрашивает: "Что такое душа?" Если бы самому знать... Но
интересно стало, посидел, подумал - впервые за много месяцев. Получилась,
конечно, ерунда, стыдно было перед этим тощим. Ну и ладно, Смут с ним -
ведь денег с него Поэт не взял.
Тем более, Поэту как раз в то время было не до того: что-то треснуло
у него с Ладицей, и никак не склеивалось - наоборот, становилось все хуже.
Она не была уже такой ласковой, ни с того ни с сего раздражалась, часто
глядела на него с обидой. А один раз заплакала и сказала:
- Зачем ты меня мучаешь?
Поэт остолбенел: это кто кого мучает? Кто кого за нос водит?
Говорила, что всю жизнь любить будет - а теперь ей не нравится что-то,
видите ли... Может, про сынка про Захребетского вспомнила? Так пусть
знает: он ее лучше убьет, чем отпустит. И такая злость поднялась в нем,
что намотал он ее волосы на кулак и встряхивать стал, повторяя: "Поняла?
Так и знай - убью! Поняла?"
Плача, вырвалась она от него и побежала по весеннему лесу,
оборачиваясь и крича:
- Никогда больше к тебе не приду! Никогда!
Он, опомнившись, долго искал ее, звал, но так и не дозвался. А
вернувшись в себя, понял, что больше ее не увидит. И это было с одной
стороны плохо, а с другой - хорошо, потому что теперь стало незачем
приходить на этот родник. Но через два-три дня пришел опять в безумной
надежде, что она простит его и вернется. Однако, пожевав листья, услышал
другой голос: его окликала Вертица, разбитная веселая девица, с которой
Поэт пытался когда-то излечиться от любви. Она, не мудря, сказала:
- Зачем тебе эта Ладица? Смотри, какая я сладкая... - и потянулась,
чтобы Поэт разглядел ее всю.
- Да уж, - усмехнулся он.
- Ну тогда пойдем...
Вертица надоела быстро, он ее прогнал. Потом приходил кто-то еще, и
еще, и было это даже хуже, чем в жизни. Но в жизни теперь тоже все стало
гораздо хуже. Никак не мог он понять, почему не кончается осень. И спросил
однажды у ребятишек:
- А ну, скажите, какое теперь время года?
Они переглянулись между собой:
- Конечно лето, дяденька! Думаешь, мы не знаем?
Значит, прошли зима и весна, а он их и не заметил. И понял тогда
Поэт, что осень - у него в глазах, и виновата в этом обман-трава. Но как
теперь жить без нее - Поэт представить не мог.
Где-то в это время и объявился тощий заказчик, который спрашивал
насчет души. Не то, чтобы он пришел к Поэту, но мелькнул пару раз возле
дома. Поэту стало интересно, какой еще дурацкий вопрос он припас, но не
настолько, чтобы спрашивать самому.
Верену осточертело плести сети. Сметлив сначала пил горькую, узнав о
гибели Цыганочки, потом что-то задумал, но его посвящать не стал, купил
попугая - и пропал. В тот день Верен, просидев с игличкой целый день,
пошел вечером погулять, а поскольку единственным его знакомым в городе был
Поэт, ноги понесли к его дому. Он увидел Поэта издалека, но подходить не
стал - очень уж плох у Поэта был вид. "Наверно, болеет, - подумал Верен. -
Незачем беспокоить".
Он прошел мимо и набрел неподалеку на лавку, в которой торговали
всякой всячиной - в том числе и сетями. Он потолковал с хозяином и
договорился, что будет приносить сети ему вместо того, чтобы торчать на
ярмарке. На следующий день понес товар - и увидел Поэта у окна: его лицо
резко белело в полумраке комнаты, глаза посмотрели в упор на Верена. Тот
торопливо отвернулся, чтобы Поэт не подумал, будто он подглядывает.
Но на третий день встретился с ним на той же улице лоб в лоб, и
некуда было деваться, пришлось поздороваться:
- Долгих лет.
- Долгих лет, - слегка поклонился Поэт, и вдруг спросил: - Послушай,
э-э...
- Верен.
- Да-да... Все никак не идет у меня из ума твой вопрос - с чего это
ты им задался?
- Ну... - Верен помялся. - Случай был странный.
- Какой же?
Плохой был рассказчик Верен, но слово по слову выложил, как пришли
они втроем в Хлебы, как встретился им колдун по имени Крючок и обратился с
небольшою просьбой. ("Вот как? У нас до сих пор колдуны есть? Не знал", -
удивился Поэт). Еще - как пытались они спасти неповинного Свистка и как
он, Верен, перестарался, угощая брагой тюремного сторожа. ("Да, Огарок -
он такой...") К счастью, все обошлось благополучно, но именно тогда Верен
и подумал: что же такое душа, если нет никакой возможности разглядеть ее в
потемках тела?
К этому времени речь Верена лилась несколько свободнее, потому что
сидели они уже в бражной, и заказали по второй. Но не успел Верен
закончить рассказ, как Поэт поинтересовался, а кто они такие и зачем
пустились в путь? На торговцев, судя по всему, не похожи... Верен подумал,
что теперь, когда кольцо уже добыто, можно, наверное, рассказать. И начал
с самого начала, с того момента, когда притащили его Смел и Сметлив в
лавку Скупа, и увидел он кольцо Капельки. Поэт слушал жадно, повторяя лишь
"а потом?", "а дальше?" и Верен вспоминал весь путь, сам тому удивляясь,
как могло такое с ними приключиться.
Заканчивал Верен свое повествование уже в доме Поэта, и приканчивали
они второй жбан ячменной браги. "Вот так и вернулись", - заключил Верен, а
Поэт покрутил головой: "Про ваш поход поэму написать можно..." - и
погрустнел, задумался. Тогда Верен спросил его осторожно - а что такое
творится с ним, отчего вид нездоровый? Поэт раздраженно махнул рукой: "А,
ничего интересного." - "А все-таки?"
Поэт, сначала нехотя, но потом все больше увлекаясь, рассказал
Верену, как встретил странную старуху, как показала она ему маленький
родничок, вокруг которого росла коварная травка. Пришлось помянуть и
весенний лес, и Ладицу, и как выдали ее за сына богатого торговца из
Захребетья. И про то, как потерял он Ладицу второй раз. Тут Поэт совсем
помрачнел и стал все чаще прикладываться к кружке с брагой.
Дослушав, Верен положил руку на плечо Поэта и сказал:
- Ты мой брат. У нас одна судьба.
Поэт кивнул пьяною головой и добавил:
- Я это сразу почувствовал... Только ты меня можешь понять.
Верен почувствовал, что глаза неожиданно затуманились и украдкой
вытер накатившие слезы. А проморгавшись, увидел, что по щекам Поэта тоже
ползут предательские капли. Обнявшись, они плакали в четыре ручья по своим
несбывшимся судьбам, а поплакав, решили, что нужно взять еще один жбан.
Когда вернулись из бражной и освежили кружки, Верен вдруг вспомнил:
- А что это за стих у тебя на столе лежал тогда? Там...
- Тс-с, - Поэт приложил палец к губам. - Военная тайна.
Верен засмеялся:
- А не боишься? Ведь заметят когда-нибудь.
- Пока не замечали. А заметят - скажу, случайно вышло. А что мне
делать, сам посуди? Тошнит уже от этих дурацких стишков. Ну вот я и
придумал...
Поэт полез в свой рабочий стол, стал вытаскивать и с выражением
читать глупейшие стишки, а Верен смеялся, разгадывая скрытые в них
оскорбления. Потом Поэт перестал читать и сказал:
- Вот и все. И ничего больше за целый год. Какой же я поэт?
Он снова заплакал, упав лицом на руки, а когда Верен захотел
успокоить его, то обнаружил, что Поэт вовсе не плачет, а просто спит. Он
дотащил его до постели и хотел уйти, но поздно уже было, да и постоялый
двор далеко, так что он пристроился на скамье, взяв под голову пару
толстых книг.

Утром встали опухшие, с тяжелыми головами. Поэт был совсем не рад
гостю, да и тот, казалось, не понимал, как он здесь очутился. Обоим
вспоминались стыдом вчерашние пьяные слезы, однако когда приняли внутрь по
кружке вчерашней выдохшейся браги, настроение немного улучшилось. Тем не
менее Поэт думал: "Какого Смута он ко мне привязался? Скорее бы уходил, а
я..." Он сам себе не договаривал, но в голове держал только одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39