Наконец выбились из сил,
сели на берегу Живой Паводи и стали ругаться: разбирали друг друга по
косточкам - кто что не так сказал, да кто что не так сделал. Потом и свара
их выдохлась, стало темнеть, и пришло время думать, как им быть дальше.
Выход нашла неунывающая Лыбица:
- А что тут думать, ети вашу по корягам? Домой пошли...
Они осторожно вернулись в город и разбрелись по лавкам, по постоялым
дворам, где жили, где их ждали родные. И никто их не тронул.
На следующий день лавки долго не открывались, но потом робко
приоткрыла двери одна, за нею другая, и люди - не сразу, конечно, но
погодя - пошли в них, каждый за своим неотложным делом. Нет, а правда -
где еще купишь чай, колбасу и сахар?
Только разрушенный угол апельсиновой лавки долго еще вызывал улыбки,
напоминая жителям Белой Стены неудавшийся бунт лавочников. Даже мальчишки,
проходя, не упускали случая завопить дурным голосом:
- Э-эй, Апельси-ин!
НЕВЕСТА ГЕНЕРАЛА ГОРА
...Примерно к обеду дошли до Наказанной рощи. Дорога опасливо
обходила ее, но они полюбопытничали, сели перекусить как раз напротив, под
раскидистым кустом, глазея со стороны на диковинные деревья. Слышать
слышали, а вот видеть довелось впервые: темна была роща, безрадостна и
безгласна, огромные вязы стояли ни живы, ни мертвы, ни листочка на них, ни
почки, а глубокие извилистые морщины, изрезавшие жесткую кору, связывались
в жуткие морды, искаженные пытошной мукой. Эти деревья стояли так с
незапамятных времен, никогда не зеленея, но и не падая, чтобы стать почвой
для новой жизни. По преданию, в этой роще бились когда-то насмерть Владыка
Вод и Сеятель Смут, и Владыка Вод, победив, наказал рощу за то, что она
отдала Смуту ветку, из которой тот сделал себе дубину... Говорят, и поныне
обломок дубины той хранится где-то на свете у злых колдунов, что ждут они
своего часа, чтобы в ход пустить ее страшную силу...
Ну да ладно, сказки сказками, а путь впереди неблизкий. Подивились,
поцокали языками - и взвалили на плечи мешки, и отправились дальше, туда,
где, завораживая и тревожа, ждало их неведомое. Хорошо теперь шлось:
плескалась через край сила, не давили тяжелые мешки, ноги сами отсчитывали
тысячи и тысячи шагов. Сметлив, поначалу хмурый из-за их глупой ссоры с
Цыганочкой, отошел, посветлел - то ли решил не брать пустяков в голову, то
ли совсем забыл про любовь свою неудачную, - и скоро включился в дорожные
разговоры, улыбка к нему вернулась.
На другой день вошли в Оголтелую падь. По этой широкой, открывающейся
к реке лощине пролетел когда-то неистовый смерч, выворачивая с корнем
столетние сосны, ломая пихты и ели, как траву вырывая из земли молодую
поросль. С тех пор поднялся над буреломом новый веселый лесок, но дикая
мешанина мертвых стволов не давала ни пройти, ни проехать. Дорогу все-таки
прорубили, ценой великих трудов, но петляла она отчаянно, обходя завалы,
скалилась по обочинам старыми обломками да обрубками, черными сучьями да
гнилыми пеньками. Здесь и приключилась с путниками некоторая странность.
Шли они беззаботно, гуляючи, не давая смутить себя мрачному лесу,
только досадовали, что негде им сделать привал - пора бы уже, животы
подвело. Но в какой-то момент шевельнулась вдруг впереди мертвая ветка, и
потянулась, зазмеилась через дорогу, перегораживая путь, и насмерть
вцепилась в разлапистую черную корягу на другой стороне. Остановились
путники, насторожились. Что за смута за такая чернокнижная? Смел первым
вперед шагнул, бормоча для храбрости: "Ну-ну, ты брось... Что еще за
шуточки?" Но далеко не ушел: накатил на дорогу сумрак средь бела дня, и
зачавкало что-то в лесу, задвигалось, к ним подбираясь поближе, и стволы
древесные полусгнившие принялись перескрипываться между собою о чем-то
опасном, будто злорадно хихикали, - и Смел, выхватив нож из ножен, назад
отскочил, поближе к товарищам.
Постояли они, озираясь тревожно, - а стволы все поскрипывают, а
сумерки все сгущаются, - и налетел вдруг на путников крохотный ветерок, и
пошел, пошел вокруг них, набирая силу, все быстрей и быстрей, и вот уже
оказались они в середине темного вихря, рвущего с плеч рубахи, свистом
пронзительным оглушающего.
Сметлив догадался, вспомнил, прокричал еле слышно сквозь свист и рев
ветра:
- Это нориковы проделки! Управитель говорил! Спинами, спинами друг к
другу!
Верен и Смел наполовину услышали, наполовину угадали - и встали все
трое спина к спине, прижавшись тесно, закричали в потемки каждый по
своему:
- Эй, Черный норик, где ты?
- Черный норик, выходи!
- Черный норик, иди к нам! Мы тебя узнали!
Прокричали так, покричали - и улегся смерч, и сумерки расступились, и
лес утих. А впереди, на дороге - обыкновенный сучок валяется, да никакой
он не живой. Смел, проходя, нарочно наступил - тот только хрустнул. Но про
голод, конечно, забыли: чуть не бегом из Оголтелой пади бежали. А когда
миновали ее, Верен спохватился:
- Мы же Черному норику письмо не передали!
Но Сметлив возразил:
- Так он ведь и не появился.
А не появился - и Смут с ним, своих забот хватает. Теперь вперед,
вперед! За Оголтелой падью, выйдя на возвышение, далеко-далеко над зеленой
весенней далью впервые увидели будто парящие в синем небе снежные пики
Оскальных гор. И обрадовались же! К концу приблизилось их похождение, хотя
никто не знал что там - в конце, и какая ждет их судьба.
Они шли упрямо и весело, и поливал их дождик, и сушили ветра, и
давали приют под своими кронами приветливые деревья. И с приближением гор
становились все холоднее ночевки, но теплы были овчинные полушубки, и дров
вдосталь, и лучше огня их грела теперь молодая, горячая кровь.
Они миновали грохочущий, плюющийся клочьями пены свирепый речной
перекат Костолом, нос к носу столкнулись однажды с парой волков, а Смел,
имевший смолоду привычку пробовать все "на зуб" (она вернулась к нему
вместе с зубами), отравился невзрачной лиловой ягодкой: всю ночь его бил
озноб, накатывала испарина и терзала резь в животе.
Когда горы явились им в полный рост, лес стал редеть, переходя в
мелколесье, а Живая Паводь, сузившись, теперь походила больше на горный
поток, светлый и говорливый. Здесь они увидали развилок дороги: глухая
колея уходила прямо в реку, через брод, и выныривала на другом берегу,
забирая потом по взлету предгорной равнины куда-то вправо и вверх. Здесь
путники остановились, печально задумались. Это была тропа скорби - дорога
на гиблое Серебряное плато. Никто из добрых людей не проходил здесь, не
задержавшись - помянуть безвинно погибших в ледяных рудниках и вечных
снегах проклятой каторги, учиненной Нагастом Воителем.
Но и здесь не пробыли долго: совсем уже близко была их цель. Скоро
дорога стала вместе с рекою выделывать петли между холмами, потом
поднялась на один из них, особенно скалистый и крутой, разрезанный рекою
надвое - и открылась вдруг путникам затаенная среди гор долина, а в ней
лежало, будто в ладони, зеленое и уютное селение пастухов, виноградарей,
кожемяк, сыроделов - Овчинка...
Постоялый двор был сложен из диких камней, приземист, весь увит
виноградом. Хозяин его, по прозванию Горлохват, характер имел плутоватый и
напористый: они хотели поселиться вместе, но свободных больших комнат не
оказалось, и он мгновенно сосватал им две отдельных - одну на двоих, а
другую на одного, да еще представил все так, будто великую оказал услугу и
потребовал деньги вперед.
Кинули на пальцах, кому жить одному - вышло Смелу. Он, ворча, потащил
свой мешок в одиночку. Устроившись, вышли поесть в общую комнату,
Горлохватом громко именуемую залой. Они выбрали из предложенного баранину
по-овчински, сами не зная, что за блюдо такое, но не ошиблись - вкусно
было на диво. Можете представить: крупные куски мяса, нашпигованные
чесноком и морковкой, поджаренные на углях и поданные с кисло-жгучим
соусом под горячие лепешки. А вот ячменной браги не оказалось: ее в
Овчинке не уважают, предпочитая перебродивший сок винограда. Поскольку
больше нигде в Поречье вино спросом не пользуется, его везут отсюда по
осени в самые Рыбаки, где продают эльмаранам и на другие торговые корабли,
заходящие в устье Паводи запасти питьевой воды перед долгой дорогой домой.
Что же делать - пришлось запивать вином. А вот когда, разойдясь,
повторить попросили - заминка вышла: поглядел Горлохват на них
подозрительно, головой покачал:
- А не молоды - пить постольку?
- Да ничего, дяденька, вода дырочку найдет, - отшутился Смел, а сам
поглядел на товарищей как бы со стороны - и только языком цокнул: пацаны
пацанами, едва пушок пробивается. И, чтобы придать солидности их незрелой
компании, завел с Горлохватом, притащившим еще кувшин вина, серьезный
мужской разговор:
- Ты бы лучше сказал нам, хозяин, как Скалобита найти.
- А зачем вам Скалобит?
- Дело к нему есть, важное очень, - а у самого уже и язык
заплетается, и глазки блестят: коварная штука - вино!
Горлохват насмешливо покачал головой, протянул:
- Э-эх, молодежь... Туда же - "важное очень"... Проспитесь лучше, а
завтра уж Скалобита ищите - он пьяных не любит.
- Да где искать-то? - Смел упорствует.
- Вы мимо прошли. Отсюда вниз - второй переулок направо, там кузня в
конце. А в кузне, стало быть, и сам Скалобит.
- Ай, спасибо, хозяин, великую тайну открыл, - дурачится Смел.
Но Горлохват обижаться не стал - что с сопляков взять? Сказал только:
- Давайте, давайте. Допивайте, да спать идите.
Трудно было вставать наутро. Хотя, какое там утро - поздно вставали,
с тяжелыми головами. Прав был хозяин их, Горлохват: не стоило пить так
много. Однако, сделанного не воротишь. И вот, понемногу стали очухиваться,
во дворе ледяною водою умылись из желоба, поесть заказали - поострее,
погорячее. Получился у них то ли завтрак, то ли обед. Но так ли, сяк ли -
время настало идти к Скалобиту.
Припомнили они переулок - вниз идти, во второй направо - и пошли,
пригладив волосы и рубахи одернув. Точно сказал Горлохват - в конце
оказалась кузня, дверь нараспашку, но видно там не было никого, только в
горне огни играли. Огляделись они, да со свету немного увидели. И тогда
Сметлив голос подал:
- Есть тут кто?
- Есть, а как же? - хрипло и тяжело раздалось в ответ из угла, где
они рассмотреть не успели. Там сидел на скамье человек, про которого
человек - не подумаешь. Гора и гора. Если Сметлив был большой, то этот -
огромный. И глядел он на них чуть насмешливо, но с интересом. Будто ждал
их заранее, будто знал, что они придут. Точно - знал, и не думал даже
скрывать:
- Знаю, знаю: была мне весточка, что гостей надо ждать. Да... Вы
входите, входите, ребятушки, не стесняйтесь. Вон табуреточки - берите,
садитесь. - Тут Скалобит встал, вынул клещами из горна железку цвета
закатного солнца, и принялся осторожно обстукивать на наковальне. - Мне
тут одну поделочку отковать надо - вы подождите пока, не скучайте...
Тяжелый двуручный молот казался в руке его хрупкой игрушкой. он и
бил-то им потихоньку, словно боялся разбить наковальню. Все было маленьким
по сравнению с ним самим - и называл он все уменьшительно: молоточек,
ребятушки, табуреточки. Когда-то давно, дождливой весной, случилось в
Овчинке несчастье: у выхода из долинки обрушилась в реку скала, перекрыла
русло Живой Паводи, и могло бы получиться из селения вполне приличное
озеро, не живи в нем могучий кузнец. Он за день сковал себе молот, который
едва поднимали шестеро крепких мужчин, и на третьем ударе скала
раскололась вдоль, а потом и каждый кусок - пополам, и еще, и еще... Он
крушил скалу, стоя по пояс в реке, и вода, пошедшая страшным потоком,
катящая многопудовые глыбы, не могла свалить его с ног. Вот такой он был,
Скалобит, живая легенда Оскальных гор. Старость не подтачивала его силу,
хотя жил он невесть как давно. Раз в тысячу лет рожают земные женщины
таких сыновей.
Между тем Скалобит закончил работу, опустил поделочку в холодную
воду, отчего взлетело под крышу облако пара, и присел на свою скамью,
вытирая руки о фартук:
- Вот теперь потолкуем... - но вместо того, чтоб начать разговор,
долго кряхтел, вздыхал, и сомнение было на его загоревшем навеки от
пламени горна лице.
- Мы... - начал Сметлив, желая помочь, но Скалобит остановил его
жестом руки - будто дуб шевельнул веткою:
- Тут пришла мне записочка. Сказано в ней, что гостей надо ждать, и
что надобно вам помочь. А вот как помочь - непонятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
сели на берегу Живой Паводи и стали ругаться: разбирали друг друга по
косточкам - кто что не так сказал, да кто что не так сделал. Потом и свара
их выдохлась, стало темнеть, и пришло время думать, как им быть дальше.
Выход нашла неунывающая Лыбица:
- А что тут думать, ети вашу по корягам? Домой пошли...
Они осторожно вернулись в город и разбрелись по лавкам, по постоялым
дворам, где жили, где их ждали родные. И никто их не тронул.
На следующий день лавки долго не открывались, но потом робко
приоткрыла двери одна, за нею другая, и люди - не сразу, конечно, но
погодя - пошли в них, каждый за своим неотложным делом. Нет, а правда -
где еще купишь чай, колбасу и сахар?
Только разрушенный угол апельсиновой лавки долго еще вызывал улыбки,
напоминая жителям Белой Стены неудавшийся бунт лавочников. Даже мальчишки,
проходя, не упускали случая завопить дурным голосом:
- Э-эй, Апельси-ин!
НЕВЕСТА ГЕНЕРАЛА ГОРА
...Примерно к обеду дошли до Наказанной рощи. Дорога опасливо
обходила ее, но они полюбопытничали, сели перекусить как раз напротив, под
раскидистым кустом, глазея со стороны на диковинные деревья. Слышать
слышали, а вот видеть довелось впервые: темна была роща, безрадостна и
безгласна, огромные вязы стояли ни живы, ни мертвы, ни листочка на них, ни
почки, а глубокие извилистые морщины, изрезавшие жесткую кору, связывались
в жуткие морды, искаженные пытошной мукой. Эти деревья стояли так с
незапамятных времен, никогда не зеленея, но и не падая, чтобы стать почвой
для новой жизни. По преданию, в этой роще бились когда-то насмерть Владыка
Вод и Сеятель Смут, и Владыка Вод, победив, наказал рощу за то, что она
отдала Смуту ветку, из которой тот сделал себе дубину... Говорят, и поныне
обломок дубины той хранится где-то на свете у злых колдунов, что ждут они
своего часа, чтобы в ход пустить ее страшную силу...
Ну да ладно, сказки сказками, а путь впереди неблизкий. Подивились,
поцокали языками - и взвалили на плечи мешки, и отправились дальше, туда,
где, завораживая и тревожа, ждало их неведомое. Хорошо теперь шлось:
плескалась через край сила, не давили тяжелые мешки, ноги сами отсчитывали
тысячи и тысячи шагов. Сметлив, поначалу хмурый из-за их глупой ссоры с
Цыганочкой, отошел, посветлел - то ли решил не брать пустяков в голову, то
ли совсем забыл про любовь свою неудачную, - и скоро включился в дорожные
разговоры, улыбка к нему вернулась.
На другой день вошли в Оголтелую падь. По этой широкой, открывающейся
к реке лощине пролетел когда-то неистовый смерч, выворачивая с корнем
столетние сосны, ломая пихты и ели, как траву вырывая из земли молодую
поросль. С тех пор поднялся над буреломом новый веселый лесок, но дикая
мешанина мертвых стволов не давала ни пройти, ни проехать. Дорогу все-таки
прорубили, ценой великих трудов, но петляла она отчаянно, обходя завалы,
скалилась по обочинам старыми обломками да обрубками, черными сучьями да
гнилыми пеньками. Здесь и приключилась с путниками некоторая странность.
Шли они беззаботно, гуляючи, не давая смутить себя мрачному лесу,
только досадовали, что негде им сделать привал - пора бы уже, животы
подвело. Но в какой-то момент шевельнулась вдруг впереди мертвая ветка, и
потянулась, зазмеилась через дорогу, перегораживая путь, и насмерть
вцепилась в разлапистую черную корягу на другой стороне. Остановились
путники, насторожились. Что за смута за такая чернокнижная? Смел первым
вперед шагнул, бормоча для храбрости: "Ну-ну, ты брось... Что еще за
шуточки?" Но далеко не ушел: накатил на дорогу сумрак средь бела дня, и
зачавкало что-то в лесу, задвигалось, к ним подбираясь поближе, и стволы
древесные полусгнившие принялись перескрипываться между собою о чем-то
опасном, будто злорадно хихикали, - и Смел, выхватив нож из ножен, назад
отскочил, поближе к товарищам.
Постояли они, озираясь тревожно, - а стволы все поскрипывают, а
сумерки все сгущаются, - и налетел вдруг на путников крохотный ветерок, и
пошел, пошел вокруг них, набирая силу, все быстрей и быстрей, и вот уже
оказались они в середине темного вихря, рвущего с плеч рубахи, свистом
пронзительным оглушающего.
Сметлив догадался, вспомнил, прокричал еле слышно сквозь свист и рев
ветра:
- Это нориковы проделки! Управитель говорил! Спинами, спинами друг к
другу!
Верен и Смел наполовину услышали, наполовину угадали - и встали все
трое спина к спине, прижавшись тесно, закричали в потемки каждый по
своему:
- Эй, Черный норик, где ты?
- Черный норик, выходи!
- Черный норик, иди к нам! Мы тебя узнали!
Прокричали так, покричали - и улегся смерч, и сумерки расступились, и
лес утих. А впереди, на дороге - обыкновенный сучок валяется, да никакой
он не живой. Смел, проходя, нарочно наступил - тот только хрустнул. Но про
голод, конечно, забыли: чуть не бегом из Оголтелой пади бежали. А когда
миновали ее, Верен спохватился:
- Мы же Черному норику письмо не передали!
Но Сметлив возразил:
- Так он ведь и не появился.
А не появился - и Смут с ним, своих забот хватает. Теперь вперед,
вперед! За Оголтелой падью, выйдя на возвышение, далеко-далеко над зеленой
весенней далью впервые увидели будто парящие в синем небе снежные пики
Оскальных гор. И обрадовались же! К концу приблизилось их похождение, хотя
никто не знал что там - в конце, и какая ждет их судьба.
Они шли упрямо и весело, и поливал их дождик, и сушили ветра, и
давали приют под своими кронами приветливые деревья. И с приближением гор
становились все холоднее ночевки, но теплы были овчинные полушубки, и дров
вдосталь, и лучше огня их грела теперь молодая, горячая кровь.
Они миновали грохочущий, плюющийся клочьями пены свирепый речной
перекат Костолом, нос к носу столкнулись однажды с парой волков, а Смел,
имевший смолоду привычку пробовать все "на зуб" (она вернулась к нему
вместе с зубами), отравился невзрачной лиловой ягодкой: всю ночь его бил
озноб, накатывала испарина и терзала резь в животе.
Когда горы явились им в полный рост, лес стал редеть, переходя в
мелколесье, а Живая Паводь, сузившись, теперь походила больше на горный
поток, светлый и говорливый. Здесь они увидали развилок дороги: глухая
колея уходила прямо в реку, через брод, и выныривала на другом берегу,
забирая потом по взлету предгорной равнины куда-то вправо и вверх. Здесь
путники остановились, печально задумались. Это была тропа скорби - дорога
на гиблое Серебряное плато. Никто из добрых людей не проходил здесь, не
задержавшись - помянуть безвинно погибших в ледяных рудниках и вечных
снегах проклятой каторги, учиненной Нагастом Воителем.
Но и здесь не пробыли долго: совсем уже близко была их цель. Скоро
дорога стала вместе с рекою выделывать петли между холмами, потом
поднялась на один из них, особенно скалистый и крутой, разрезанный рекою
надвое - и открылась вдруг путникам затаенная среди гор долина, а в ней
лежало, будто в ладони, зеленое и уютное селение пастухов, виноградарей,
кожемяк, сыроделов - Овчинка...
Постоялый двор был сложен из диких камней, приземист, весь увит
виноградом. Хозяин его, по прозванию Горлохват, характер имел плутоватый и
напористый: они хотели поселиться вместе, но свободных больших комнат не
оказалось, и он мгновенно сосватал им две отдельных - одну на двоих, а
другую на одного, да еще представил все так, будто великую оказал услугу и
потребовал деньги вперед.
Кинули на пальцах, кому жить одному - вышло Смелу. Он, ворча, потащил
свой мешок в одиночку. Устроившись, вышли поесть в общую комнату,
Горлохватом громко именуемую залой. Они выбрали из предложенного баранину
по-овчински, сами не зная, что за блюдо такое, но не ошиблись - вкусно
было на диво. Можете представить: крупные куски мяса, нашпигованные
чесноком и морковкой, поджаренные на углях и поданные с кисло-жгучим
соусом под горячие лепешки. А вот ячменной браги не оказалось: ее в
Овчинке не уважают, предпочитая перебродивший сок винограда. Поскольку
больше нигде в Поречье вино спросом не пользуется, его везут отсюда по
осени в самые Рыбаки, где продают эльмаранам и на другие торговые корабли,
заходящие в устье Паводи запасти питьевой воды перед долгой дорогой домой.
Что же делать - пришлось запивать вином. А вот когда, разойдясь,
повторить попросили - заминка вышла: поглядел Горлохват на них
подозрительно, головой покачал:
- А не молоды - пить постольку?
- Да ничего, дяденька, вода дырочку найдет, - отшутился Смел, а сам
поглядел на товарищей как бы со стороны - и только языком цокнул: пацаны
пацанами, едва пушок пробивается. И, чтобы придать солидности их незрелой
компании, завел с Горлохватом, притащившим еще кувшин вина, серьезный
мужской разговор:
- Ты бы лучше сказал нам, хозяин, как Скалобита найти.
- А зачем вам Скалобит?
- Дело к нему есть, важное очень, - а у самого уже и язык
заплетается, и глазки блестят: коварная штука - вино!
Горлохват насмешливо покачал головой, протянул:
- Э-эх, молодежь... Туда же - "важное очень"... Проспитесь лучше, а
завтра уж Скалобита ищите - он пьяных не любит.
- Да где искать-то? - Смел упорствует.
- Вы мимо прошли. Отсюда вниз - второй переулок направо, там кузня в
конце. А в кузне, стало быть, и сам Скалобит.
- Ай, спасибо, хозяин, великую тайну открыл, - дурачится Смел.
Но Горлохват обижаться не стал - что с сопляков взять? Сказал только:
- Давайте, давайте. Допивайте, да спать идите.
Трудно было вставать наутро. Хотя, какое там утро - поздно вставали,
с тяжелыми головами. Прав был хозяин их, Горлохват: не стоило пить так
много. Однако, сделанного не воротишь. И вот, понемногу стали очухиваться,
во дворе ледяною водою умылись из желоба, поесть заказали - поострее,
погорячее. Получился у них то ли завтрак, то ли обед. Но так ли, сяк ли -
время настало идти к Скалобиту.
Припомнили они переулок - вниз идти, во второй направо - и пошли,
пригладив волосы и рубахи одернув. Точно сказал Горлохват - в конце
оказалась кузня, дверь нараспашку, но видно там не было никого, только в
горне огни играли. Огляделись они, да со свету немного увидели. И тогда
Сметлив голос подал:
- Есть тут кто?
- Есть, а как же? - хрипло и тяжело раздалось в ответ из угла, где
они рассмотреть не успели. Там сидел на скамье человек, про которого
человек - не подумаешь. Гора и гора. Если Сметлив был большой, то этот -
огромный. И глядел он на них чуть насмешливо, но с интересом. Будто ждал
их заранее, будто знал, что они придут. Точно - знал, и не думал даже
скрывать:
- Знаю, знаю: была мне весточка, что гостей надо ждать. Да... Вы
входите, входите, ребятушки, не стесняйтесь. Вон табуреточки - берите,
садитесь. - Тут Скалобит встал, вынул клещами из горна железку цвета
закатного солнца, и принялся осторожно обстукивать на наковальне. - Мне
тут одну поделочку отковать надо - вы подождите пока, не скучайте...
Тяжелый двуручный молот казался в руке его хрупкой игрушкой. он и
бил-то им потихоньку, словно боялся разбить наковальню. Все было маленьким
по сравнению с ним самим - и называл он все уменьшительно: молоточек,
ребятушки, табуреточки. Когда-то давно, дождливой весной, случилось в
Овчинке несчастье: у выхода из долинки обрушилась в реку скала, перекрыла
русло Живой Паводи, и могло бы получиться из селения вполне приличное
озеро, не живи в нем могучий кузнец. Он за день сковал себе молот, который
едва поднимали шестеро крепких мужчин, и на третьем ударе скала
раскололась вдоль, а потом и каждый кусок - пополам, и еще, и еще... Он
крушил скалу, стоя по пояс в реке, и вода, пошедшая страшным потоком,
катящая многопудовые глыбы, не могла свалить его с ног. Вот такой он был,
Скалобит, живая легенда Оскальных гор. Старость не подтачивала его силу,
хотя жил он невесть как давно. Раз в тысячу лет рожают земные женщины
таких сыновей.
Между тем Скалобит закончил работу, опустил поделочку в холодную
воду, отчего взлетело под крышу облако пара, и присел на свою скамью,
вытирая руки о фартук:
- Вот теперь потолкуем... - но вместо того, чтоб начать разговор,
долго кряхтел, вздыхал, и сомнение было на его загоревшем навеки от
пламени горна лице.
- Мы... - начал Сметлив, желая помочь, но Скалобит остановил его
жестом руки - будто дуб шевельнул веткою:
- Тут пришла мне записочка. Сказано в ней, что гостей надо ждать, и
что надобно вам помочь. А вот как помочь - непонятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39