Смел спохватился, что не спросил у
него насчет прадеда, чем дело кончилось, но Последыш был уже далеко.
До полудня Смел просидел, бессмысленно глядя, как Верен монотонно
помахивает игличкой, ловко вывязывая бесчисленные узлы, и тоскливо думал,
что если и правда объявят войну, можно будет податься к оружейникам -
может, у них дело найдется... И сам себе возражал: найдется, конечно
найдется! Вот заставят их по случаю войны работать даром, они любому
дураку - помощнику бесплатному рады будут. Эх!
В конце концов Смел встал, сказал Верену, что пойдет погулять и
отправился на ярмарку. Там было многолюдно - не так, конечно, как в дни
открытия, но все же. Так же вопили на разные голоса торговки рыбой и
ранними овощами, так же сидели рядком могулы и за спинами их сопели
свирепые быки - точно так же... Даже упрямый мужик с попугаем снова был
здесь.
Смел обошел один круг, стараясь держаться поближе к площадке с
деревянным помостом в середине ярмарки. Все ждал, когда же начнут читать
указ. И, как всегда бывает в таких случаях, упустил момент появления
вестника. Пронзительный голос возник над человеческой сутолокой и сразу
приглушил все другие шумы:
- Слу-ушайте, жители Белой стены и всего государства Пореченского!
Слу-ушайте!
Прокричав так раз пять и дождавшись, пока ярмарка притихла, а вокруг
помоста образовалась плотная толпа, вестник развернул свиток бумаги:
- Его основательность Нагаст Пятый! Справедливость и сила! Доминат
пореченцев и могулов! От Оскальных гор до Большой Соли! Издал указ!
Слу-ушайте, жители Белой стены и всего государства Пореченского! - завопил
он, надсаживаясь, и делая длинные промежутки, чтобы значимость каждого
слова дошла до слушателей. Смел не успел пробиться к помосту, застрял в
задних рядах, но слышал все отлично.
- Сообразуясь с высшими интересами государства Пореченского и всех
его жителей от мала до велика; радея о чести и достоинстве правящего дома
Нагастов; уважая и учитывая мнение Высокого заседания; опираясь на любовь
и поддержку подданных, готовых не жалея себя постоять за священную землю
отцов - ПОВЕЛЕВАЮ:
- считать невозможным терпеть далее без ответа притеснения и обиды,
чинимые нам архигеронтом Всхолмским;
- объявить супостату войну и вызвать на честный бой в Переметном поле
у раздела Поречья и Всхолмья;
- выступить в поход послезавтра, считая со дня зачтения настоящего
указа и разгромить врага к посрамленью его и славе Поречья великого! -
выкрикивая всю эту пустозвонную чушь, суть которой сводилась к короткому и
ясному слову "война", вестник аж подпрыгивал от усердия. - Кроме того,
Высокое заседание сочло необходимым...
- Расхрабрились... - услышал Смел у себя за спиной знакомый ворчливый
голос. - На пушку свою надеются...
Смел оглянулся и увидел Мусорщика. Тот стоял, исподлобья глядя на
вестника выцветшими глазами, и продолжал ворчать тихонько себе под нос:
- А может, зря надеетесь, любезные. Годов-то много утекло...
- Ну и что? - не удержался от вопроса Смел и вежливо прибавил: -
Долгих лет!
Мусорщик повел на него глазами и, видимо, узнал, но никак не показал
этого.
- Как - что? С годами разное случается, - ответил он неторопливо. -
Скалы вон, и те крошатся...
И тут Смел остро почувствовал, что старик знает что-то про пушку, что
неспроста говорит. Он подвинулся так, чтоб удобней было разговаривать, и
сказал укоризненно:
- Так значит, ты, дед, не все нам рассказал?
- Про что спросили - про то услышали, - отрезал Мусорщик, уловив в
словах Смела покушение на честно заработанные пять монет. Потом, помолчав,
смягчился: - Вы же про пушку не спрашивали...
Смел оглянулся вокруг и, убедившись, что никто их не слушает, все же
понизил на всякий случай голос:
- А что ты знаешь?
Старик поглядел на Смела пристально, словно прикидывая, сколько с
него можно еще содрать, но решив, видимо, что пяти монет хватит на все,
вздохнул:
- Да так, ничего. Просто, примета есть...
- Какая примета?
Мусорщик досадливо поджал губы, - вот, дескать, привязался! - но все
же проворчал нехотя:
- Я говорил, если помнишь, что со мной на рудниках двое мастеров
гнили из лабастовой команды. Вот... Один из них медник был, на отливке
стоял. Он мне и рассказал - по секрету... Ну да дело давнее, и помер он
давно... Да. Когда отливку сделали - Лабаст прибежал. Не понравилось ему
что-то - кричал, ругался, ногами топал. Всех казнить обещал. Не понимал в
литье ни хрена тараканьего. А отливка-то удалась, мастера благодарности
ждали. И вот, как убежал Лабаст, медник мой плюнул с досады, да прямо на
отливку попал. Сам испугался, а не воротишь...
- Чего это он испугался? - не понял Смел.
- В том-то и дело... Примета у медников есть: плюнешь на работу свою
- считай, пропала... Непременно трещину даст.
- Хо! Так пушка-то на виду, на площади стоит. Нет на ней никаких
трещин.
- Э, не говори так. Трещинка - она и внутри быть может. У человека
тоже не всякая хворь снаружи видна...
- Но проверяли же пушку? По эльмаранам, вон, палили...
- То давно было.
Смел задумался. Интересная получается с этой пушкой история. И начало
у нее смутное, и конец случиться может удивительный. Вот посмотреть бы...
Но тут толпа вдруг зашевелилась, задвигалась, причем, в одном направлении,
к одной неведомой Смелу точке. Он огляделся и обнаружил, что Мусорщик
куда-то пропал, а вокруг творится непонятное. Смел поймал за рубаху
проходящего мужика:
- Эй, а куда это все?
- Чё, заснул? Записываться!
- Куда?
- Куда, куда... - мужик вырвался. - В полк доброхотный. Ухом слушать
надо!
Смел еще раз огляделся. Видимо, желающих в доброхотный полк было
много: к столам, установленным близ помоста, уже выстраивались очереди. С
чего бы это? Странно... Впрочем, все объяснилось просто: как раз мимо
Смела один парень тащил к столам другого, убеждая по пути:
- Да Смут с ней, с войной! Может, ее и не будет еще... А сто монет на
дороге не валяются!
Сто монет? Хо, это неплохо. Тем более, что он так и не придумал, где
взять деньги. Ай, была не была. В конце концов, сбежать всегда можно. И
Смел, не раздумывая более, пристроился в одну из очередей.
Прошло немало времени, пока он оказался перед столом, покрытым тонкой
серой мешковиной. Писарь с длинным тоскливым носом и большими ушами,
одетый в коричневую накидку, дописал предыдущего и поднял на Смела глаза:
- Имя?
- Смел.
- По отцу имя носишь?
- Нет.
- А сам откуда?
- Из Рыбаков.
- Так и запишем: "Сме-ел из Ры-ы... ба-а... ко-ов". Где живешь?
- В Рыбаках, - удивился его непонятливости Смел.
- Здесь где живешь, где искать тебя?
- А... У Грымзы Молотка.
- Так... "Постоялый двор Гр. Молотка"... Каким оружием владеешь?
- Да я...
- Ясно. Запишем: "Латник". Сбор завтра в полдень на дворцовой
площади. Следующий!
Смел отошел, чувствуя легкое обалдение. Сам не зная, как, в латниках
оказался. Ну, дела!

А вечером, когда он рассказал, что сделал, Верен и Сметлив закатили
ему жестокий скандал. Собственно, Верен как всегда молчал, только сопел
над своей сетью и без конца путал нитку, ругаясь сквозь зубы. Зато
Сметлив, припомнив уроки жены, расхаживал по комнате с видом
государственного обвинителя, потрясал руками и нудно выражал возмущение по
поводу поступка Смела. Он говорил так, будто Смела в комнате не было:
- Ему, видите ли, стало неудобно. Он, видите ли, не знал, где взять
деньги. А о друзьях он подумал? Нет, о друзьях он не подумал. А если в
этой дурацкой свалке ему прошибут, не угодно ли, его дурацкую голову? Что
им потом - вдвоем тащиться? Да если даже не прошибут - ждать его, что ли,
целый месяц? Он, видите ли, не подумал... Просто удивительно, как легко
относятся некоторые к общим делам. Или некоторым уже расхотелось идти?
Тогда надо так прямо и сказать, а не морочить голову с этой дурацкой
войной!..
И снова, и снова, и еще, и опять.
Смел не отвечал, сидел, сокрушенно опустив голову, и лишь изредка
поглядывал виновато - но не на Сметлива, а почему-то на Верена, который
молча сопел над своей сетью.
Наконец Сметливу надоело обращать речи в пустоту. Он безнадежно
махнул рукой, взял веренову сеть из конского волоса и сказал, что поставит
на ночь - присмотрел местечко, чтобы завтра доставить рыбу на кухню.
Когда дверь за ним захлопнулась, Смел сказал:
- Верен, ты не думай, я не надолго. Если увижу, что дело затягивается
- сбегу. Видит Вод - сбегу.
Верен придержал слегка руку, вздохнул - и снова запустил игличку в
нитяные петли.

Последыш, одолев очередной взлет, остановился. Гребень, на который он
поднялся, уходил в обе стороны извилистым рубежом, четко отделяя лес от
Волчьих увалов. Подальше, за длинным пологим спуском, начиналось
беспорядочное нагромождение бугров, пригорков, холмов, затянутых мхом и
чахлым хвощаником; там и сям разбросаны были лоснящиеся валуны и редкие
обглоданные лиственницы; по ложбинкам, впадинам и промоинам полз и
колыхался белый туман; вечная сизая пелена висела над увалами - и
размывала все очертания, и глушила цвета, оставляя лишь два:
серо-сиреневый и серо-зеленый.
Это было опасное место, царство волчьих стай беспощадных. Лишь самые
отчаянные головы, сорванцы городские посягали на его окраины в поисках
серпоколов - да и то всегда кучками по четыре - пять человек. Дело-то даже
и не в серпоколах, а в том, что не было выше шика среди пацанов
белостенских, чем сказать небрежно: "Вчера на увалы ходили..."
А и серпокол - штука занятная. Камешек такой круглый, серенький, на
нем кругами прожилки темные. Если взять его да обстучать осторожно,
найдешь слабую точку, с которой серпокол начинает "разматываться": с
поверхности его скалываются тонкие полукольца, крепкие и по внутреннему
краю как бритва острые. Мальчишки помладше вырезают ими узоры на веточках,
стругают свои кораблики. А те, что постарше - озорничают: как подложат
серпик в ступицу колеса - мигом ось перетрется. Сколько мужиков до дома
из-за них не доехало, сколько старух охало над завалившимися вдруг
колесами прялок! Найдет мать в поясном кармане забытый серпокол - трепка
обеспечена. Да разве мальчишек отвадишь?
Последыш и раньше бывал на увалах два раза, но с приятелями - не было
страха такого. А теперь пришлось идти одному, потому что требовала того
секретность. И это бы ладно, но нужен был Последышу крупный серпокол,
каких на окраинах давным-давно уже не попадалось. А попадались они, по
слухам, в глубинке, куда никто не ходит. Об этом Последыш старался не
думать, а то впору прямо отсюда назад заворачивать. Он набрал побольше
воздуха и быстро зашагал вниз по щебнистому склону к страшным Волчьим
увалам.
Среди первых бугров Последыш стал внимательно оглядываться по
сторонам, но замечал лишь никчемные серпоколики величиной с вишню. Все
было выбрано дочиста. Тропинка под ногами раздробилась и истаяла - здесь
добытчики расходились по сторонам, идти хоть чуточку дальше в глубь мало у
кого хватало духу. Последыш пошел. С каждым шагом он двигался все
медленнее, глядел вокруг все пристальнее, надеясь, что вот сейчас покажет
из земли свой круглый полосатый бок желанная добыча - и скорее бежать
отсюда, покуда силы хватит. Ан нет... Серпоколы, правда, стали попадаться
покрупнее, со сливу - они в городе у малышни ценятся. Но Последышу нужен
был не такой. Да случилась вдруг находка, которой лучше бы не было:
разбросанные на склоне холма чисто обглоданные кости. Храбрости у
Последыша не прибавилось. Он взял в сторону, стал подниматься по крутой
ложбинке. Тут серпоколов было больше, некоторые величиной с яблоко. Такие
считались крайне редкой находкой. Последыш подобрал парочку, но прикинул с
сожалением, что и эти маловаты.
И наконец попалось то, что нужно: под сухим колючим кустом из земли
торчал бок очень большого, как определил его на взгляд Последыш,
серпокола. И он не ошибся, в чем убедился, когда выковырнул камень из
щебнистой почвы и взял его на ладонь: желвак оказался размером с два
кулака. Ну, все - успел подумать Последыш с облегчением, и тут как раз
услышал: "Р-р-р..."
Он поднял голову. Прямо перед ним на расстоянии прыжка стоял огромный
голубой волк. Задрав верхнюю губу и ощерив смертельные желтоватые клыки,
житель Волчьих увалов рычал ровно, на одном звуке. Желтые глаза его
глядели умно и люто. Последыш опять подумал: "Ну, все", - только уже с
другим смыслом, и шевельнулся, чтобы положить серпокол в котомку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39