Калвер хлопнул его по плечу и жестом показал, чтобы Фэрбенк забирался на платформу.
- Поторопитесь! Я - за вами, - прокричал он.
Кэт протянула Фэрбенку руку, и он наконец поднялся на платформу. Тут силы оставили его, он лежал, судорожно глотая ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу.
Стоя на лестнице, Калвер видел, как мимо него проплывают люди, беспомощно барахтаясь в кипучем потоке. Но их несло слишком стремительно, чтобы он мог ухватить кого-нибудь и вытянуть наверх. Поток еше не был слишком глубоким, вероятнее всего, где-то на уровне груди, и люди могли бы спастись. Но многие были без сознания, по-видимому, от ударов о стены или о стенды с оборудованием. Калвер надеялся, что вода немного успокоится, когда встречные потоки перемешаются друг с другом.
Весь вопрос в том - насколько к тому времени окажется затоплено убежище. Возможно ли будет отсюда выбраться, если кому-то из этих людей удастся выжить. Калвер думал об этом, но ни малейшего желания задерживаться здесь, чтобы увидеть все собственными глазами, у него не было. Он быстро вскарабкался на платформу и остановился, чтобы перевести дыхание. Отсюда, сверху, было хорошо видно, что вода с неубывающей силой несется со стороны выхода в туннель. Поток бесстрастно тащил множество каких-то предметов, крыс и людей. Калвер надел свою куртку, которая все еще болталась на одном рукаве, и потрогал перила платформы. Они были тонкими и казались довольно ненадежными. Да и сама узкая платформа дрожала под их тяжестью. Идти надо было гуськом, Друг за другом и очень осторожно. Калвер прокричал Фэрбенку, чтобы тот шел первым, и, протиснувшись мимо Кэт, Фэрбенк пошел, все еще тяжело дыша. Погладив девушку по голове, Калвер подтолкнул ее вперед. Она ухватилась за перила, ни на миг не отрывая руки, а он поддерживал ее сзади. Он понимал, как страшно бедной девушке, и хотел ее защитить, поэтому все время был начеку, стараясь не пропустить крыс, которые могли появиться откуда угодно - снизу, сверху, сбоку.
Вскоре он действительно заметил крысу, притаившуюся на трубопроводе, и закричал, предупреждая идущего впереди Фэрбенка. Услышав его крик, крыса, словно по команде, прыгнула вниз, но Фэрбенк был наготове. Он поймал ее в воздухе и отшвырнул в сторону, при этом сильно ударившись о панель с приборами, не понимая, как у него хватило сил на лету отбросить это чудовище. Скорее •зсего это вышло от испуга, ведь крысиные челюсти, ее обнаженные клыки были в каких-нибудь трех-четырех футах от его лица.
Еще несколько крыс подбирались к ним по трубопроводам и кабелям, проложенным под потолком. Они решили больше не останавливаться и побежали вперед по предательски прогибающейся от каждого их шага платформе.
Впереди раздались выстрелы.
* * *
Когда вода хлынула в столовую, Клер Рейнольдс допила третью чашку кофе и выкурила четвертую подряд сигарету, нарушив ею же самой для себя установленную норму.
Она устала убеждать мятежных сотрудников станции не совершать того безрассудства, которое лишь приведет их к гибели, но они были непреклонны в своем намерении покинуть убежище. Кроме того, она была обескуражена двойной игрой Дили и пыталась найти какое-то объяснение этому двуличию. Например, он при всех настойчиво убеждал ее, что она может без всяких ограничений пользоваться лекарствами, в том числе и наркотиками, в любой ситуации по ее собственному усмотрению. Это была явная ложь, однако Дили уговаривал ее не беспокоиться по этому поводу, потому что лекарства принадлежат всем, перед лицом болезни все люди равны.
Клер снова закурила, подумав о том, что если они в конце концов покинут убежище, то уж сигарет в разрушенном городе окажется больше, чем курильщиков. Поэтому она решила больше не ограничивать себя. Конечно, она понимала, что подает не слишком хороший пример окружающим, особенно если принять во внимание ее профессию. Правда, это не слишком волновало ее и раньше, а теперь - тем более. В нынешней ситуации предупреждение министерства здравоохранения, напечатанное на пачках сигарет: “Курение - опасно для здоровья”, - выглядело просто смешно. Его мог бы заменить плакат: “Радиация опасна для жизни”. Но некому писать эти плакаты, да и предупреждать некого.
Она погасила окурок и зажгла новую сигарету. Кучка пепла в блюдце казалась ей символом того, что осталось от мира. Она поворошила пепел горящим концом сигареты, и он рассыпался, превратившись в ничто. Как все вокруг, как ее собственная жизнь. Клер подумала о том, что люди отказывают представителям многих профессий в праве на проявление эмоций. Так, считается, что пилот во время катастрофы самолета должен думать только о жизни пассажиров и никогда о себе самом. Священнику вроде бы непозволительно размышлять о своих личных проблемах, он обязан думать о прихожанах. Ну и, разумеется, все это относится и к представителям ее профессии - врачам и другому медперсоналу. При этом никто не думает о том, что врач - тоже человек, а не робот, и так же способен на эмоциональные взрывы, как любой другой человек. Более того, по отношению к медикам действует вообще возмутительный штамп: дескать, врач не может заразиться проказой от прокаженного, никогда не заболеет туберкулезом, пользуя больного туберкулезом, да и никакую другую заразу не подцепит. Считается, что у врача должен быть стойкий иммунитет. А почему, собственно, должен? Она горько улыбнулась, вспомнив нескольких знакомых врачей, умерших от самых безобидных болезней, подхваченных у своих пациентов.
Подавляющее большинство упорно считает, что представители некоторых профессий были как бы людьми иной расы, но...
Сколько психиатров сошло с ума? Не счесть.
Сколько священников совершали грехи, достойные сожаления? Увы, очень многие.
Сколько юристов впадали в отчаяние от свершенных ими судебных ошибок?
Но все это в народе считалось исключением из правила. Никто не хотел видеть обычных людей за профессиональной маской. Лишь немногие понимали, что и у врачей, и у юристов, и у пилотов тоже возникают различные проблемы. Кстати, и здесь, в убежище, лишь одного человека беспокоило состояние Клер, ее переживания, ее потери. Это была Кэт Гарнер. Они не раз вместе плакали, давая выход своим эмоциям, и рассказывали друг другу о том, что тревожило каждую из них. И помогала Клер все это время одна только Кэт. Больше ни один человек ни разу не спросил ее, как она себя чувствует, какое у нее настроение, не нужна ли ей какая-то помощь.
Она подышала на стекла очков и протерла их полой халата. Клер была не одна в столовой и вместе с тем была как бы в одиночестве. Наедине со своей кофейной чашкой и блюдцем, переполненным пеплом. Это не означало, что люди сторонились ее. Она сама старалась сохранить некоторую меру отчужденности. Это вошло в привычку, наряду с другими профессиональными приемами. В ее манере общения с людьми присутствовала, вместе с некоторой фамильярностью, и вполне осознанная надменность. Такой стиль поведения способствовал тому, что все контакты проходили в нужном ей русле. Она уже давно и с легкостью играла эту роль и так вжилась в нее, что это не требовало никаких усилий с ее стороны - полная органика во всем. Мало кто догадывался, какой она была на самом деле.
Но сейчас, когда все привычные устои рушились, она вдруг почувствовала, что теряет самое себя. Ей с трудом удавалось не выходить из роли, но больше всего пугало другое - она осознавала, что разрушается как личность. И главной причиной были не внешний хаос и безнадежность ситуации, а ее сны.
Во сне она все время видела живого Саймона. Он шел ей навстречу своей легкой походкой, небрежно раздвигал руками разделявшую их туманную дымку и звал ее с любовью и легким упреком за то, что они так долго не виделись... Он подходил все ближе и ближе, а она почему-то не могла сдвинуться с места, лишь тянулась навстречу ему, стремясь коснуться его дрожащими кончиками пальцев. Она притягивала его к себе магнетической энергией своей любви, дрожа от желания обладать им, отдаться ему.
Когда уже рассеивалась разделявшая их пелена и ему оставалось сделать всего лишь один шаг, перед ней вдруг возникал его изуродованный труп. Она ясно, как в фокусе, видела все его увечья в их ужасающем уродстве: пустые глазницы, в которых копошились ненасытные черви и насекомые, безгубую усмешку на обгоревшем дотла лице, обугленную кожу, мускулы и опаленные дочерна кости. Она видела большую шариковую ручку, торчащую из кармана испепеленного пиджака, ошметки от галстука, петлей болтающегося на шейных позвонках. Впечатление было такое, что этот опаленный скелет только что сняли с виселицы.
И еще она все время видела его руку, которая только что изящным жестом откидывала кисею тумана и тянулась к ней. Рука скелета тоже стремилась дотянуться до нее, и Клер слышала шелест и стук костей. А на изуродованном черепе без глаз, без губ, без носа шевелились тонкие рыжеватые нити - это были остатки его прекрасных волос. Рот его был широко открыт, будто он что-то кричал ей, но до нее доносилось лишь жужжание насекомых, роящихся над этой дырой.
Клер уронила очки, и они упали на стол. Люди, сидевшие рядом, оглянулись и удивленно посмотрели на нее. Пожалуй, они никогда не видели доктора в таком состоянии. Но всех волновали свои проблемы, и никому не было никакого дела до нее.
Клер надела очки, чтобы никто не заметил ее слез, и глубоко затянулась новой сигаретой. Все-таки курение помогало ей сохранять самообладание, и не хотелось думать о том, что она станет делать, когда выкурит весь свой запас.
Если Саймон мертв, уже больше ничего не имело для нее никакого значения. А она не сомневалась в том, что Саймон, ее верный друг и возлюбленный, погиб. И этот страшный, навязчивый сон, похожий на видение, лишь подтверждал ее предчувствие. Горечь потери разрывала ее душу. Она знала, что интуиция не обманывает ее - Саймона больше нет. Он работал хирургом в больнице Святого Томаса, спасал людей, дарил им надежду и жизнь, боролся со злом и в тот день, когда на город сбросили бомбы, дежурил в своей больнице. Клер точно знала, что у Саймона не было никаких шансов выжить, здание больницы наверняка рухнуло от первой же взрывной волны. “Господи, упокой твою душу, Саймон, единственное, о чем я молюсь, чтобы это была мгновенная смерть”, - шептала Клер, и слезы текли по ее лицу.
Впервые увидев этот кошмарный сон, она проснулась от собственного крика. Кэт была рядом и пыталась успокоить ее, обнимая, гладя по волосам, шепча какие-то слова. Наконец видение исчезло, и Клер перестала дрожать и всхлипывать. На соседних кроватях маленькой женской спальни заворочались другие обитательницы убежища, растревоженные ее криком. Однако ночные кошмары и выкрики были обычным явлением, ее истерика не была исключением. Никто не проснулся, погруженный в свое тяжелое забытье.
Клер и Кэт пошли в столовую, где всегда горел свет, в отличие от других помещений, освещавшихся ночником в целях экономии электроэнергии. Кроме того, в столовой была кофеварка. Они пили кофе, и Клер говорила, говорила, не в силах остановиться, несколько часов подряд. Ей необходимо было выговориться, рассказать об этом кошмарном видении и обо всем, что наболело за эти долгие дни заточения. Тогда Клер думала, что, если во всех подробностях опишет Кэт свой ночной кошмар, он никогда больше не повторится. Она не знала, что он будет неотвязно преследовать ее, повторяясь и во сне, и наяву.
Сочувствие Кэт, понимающий взгляд, ее молчаливое участие были так необходимы Клер. Завтра она снова войдет в свою роль твердой, несгибаемой, слегка циничной женщины, которой все нипочем, которая все знает, ко всему готова и все может вытерпеть без нытья и жалких эмоций. Но этой ночью она была обыкновенной женщиной, испуганной, одинокой, потрясенной горем, ей хотелось прижаться к чьему-то плечу и выплакаться. И пожаловаться, и пожалеть себя, и выговориться - раз и навсегда.
Сколько это уже продолжалось? Четыре недели? Четыре недели в этом проклятом убежище, как в капкане! Все остановилось: жизнь и время. Миг стал равен вечности. Пустота позади, пустота впереди. И бесконечные часы и минуты, наполненные никому не нужной суетой или бездельем. И мысли, мысли - одна страшнее другой.
Может быть, они и правы в своем стремлении вырваться отсюда.
Вырваться - и будь что будет. Неужели жизнь наверху или даже смерть страшнее бессмысленного прозябания в этой преисподней?
Она знала имя мужчины, сидящего за соседним столом, но, погруженная в себя, сейчас ни за что бы не вспомнила его, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Наклонившись вперед, мужчина гладил руку женщины, сотрудницы телефонной станции. Женщина не была ни красивой, ни хорошенькой, ни даже хоть чуточку привлекательной, и улыбка нисколько не красила ее. Наверное, в прежние времена мужчины не обращали на нее внимания. Клер догадалась об этом по неуместно радостной и одновременно жалкой улыбке женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67