Разошлись и зеваки, не обнаружив на этой заурядной, довольно унылой улице ничего такого, что могло бы удовлетворить их любопытство. По панели прохаживались двое полицейских — вверх по левой стороне улицы, вниз по правой, — приглушенно переговариваясь и внимательно оглядывая каждый дом, мимо которого они проходили. Каждые двадцать минут один из них передавал по радио сообщение на участок. В неверном свете уличных фонарей тьма, сгущавшаяся в промежутках между ними, выглядела угрожающе, и всякий раз, ступая на неосвещенные участки, полицейские втайне друг от друга каждый раз должны были собираться с духом.
В доме номер 9 Деннис Бруэр включил телевизор и велел жене отойти от окна, возле которого она стояла, пытаясь разглядеть что-то сквозь занавески. Трое их детей — шестилетний мальчик и семилетняя девочка, сидевшие на ковре перед телевизором, и одиннадцатилетний мальчик, бившийся за столом над домашним заданием, — с любопытством посмотрели на мать.
— Я просто смотрю, здесь ли еще полицейские, — сказала она, плотно задергивая шторы.
— Больше ничего не произойдет, Эллен, — раздраженно пообещал муж. — Да и что еще может произойти, черт возьми?
Эллен села рядом с ним на диван и устремила взгляд на цветной экран.
— Не знаю. Все это так непонятно. Мне перестала нравиться эта улица, Деннис.
— Все уже позади. Нам не о чем больше беспокоиться — все эти жалкие подонки окончательно рехнулись. Благодарение Господу, что с ними разобрались одним махом, — вот что я хочу сказать. Теперь у нас воцарится мир и покой.
— Но не могли же они все помешаться. Это лишено всякого смысла.
— А в чем теперь есть смысл? — Он на мгновение оторвался от экрана и увидел, что дети наблюдают за ними с напряженным вниманием. — Полюбуйся, что ты наделала, — недовольно сказал он. — Ты напугала детей. — Скрывая свою досаду, он ободряюще улыбнулся им и снова сосредоточился на телевизионной передаче.
В доме номер 18 Харри Скитс только что вернулся и закрыл за собой дверь.
— Джилл, я пришел! — крикнул он. Жена поспешно выбежала из кухни.
— Ты задержался, — сказала она, и Харри удивился, что она так встревожена.
— Ну, выпили по стаканчику с Джеффом. Да что с тобой?
— По-моему, я немного нервничаю.
Он поцеловал жену в щеку.
— Нервничать нет причин, глупышка. У тебя под окнами прохаживаются полицейские.
Она взяла его пальто и повесила в шкафу под лестницей.
— Когда ты рядом, я не боюсь. Это начинается, только когда я одна. Наша улица стала немного пугающей.
Харри рассмеялся:
— Старина Джефф тоже только об этом и говорит. Интересуется, кого прикончат в следующий раз.
— Это не смешно, Харри. Я не очень хорошо знала остальных, но миссис Роуландс была очень милой, когда мы с ней разговаривали.
Харри пнул ногой свой портфель и направился к кухне.
— Да, ну и способ... Перерезать горло машинкой для подстригания изгороди. Он-то уж точно помешался, этот тип.
Джилл включила электрочайник.
— Мне он очень не нравился. Но я бы не сказала, что ей тоже, судя по тому, как она о нем отзывалась. Она говорила, что он ненавидит ее собаку.
— Я тоже недолюбливаю пуделей.
— Да, но сделать такое с бедным животным...
— Забудь об этом, милая. С этим покончено.
— То же самое ты говорил на прошлой неделе.
Он покачал головой:
— Знаю, но кто бы мог подумать, что после такого произойдет еще что-нибудь? Это ни в какие ворота не лезет. И все-таки я уверен, что этот случай был последним. Давай выпьем чаю, а?
Она отвернулась и подошла к кухонному шкафчику, стараясь убедить себя, что тоже в этом уверена.
В доме номер 27 пожилой мужчина лежал в постели и дрожащим голосом разговаривал со своей сиделкой:
— Они еще здесь, Джули?
Сиделка опустила занавески и повернулась к старику:
— Да, Бенджамин, они только что прошли мимо.
— За все годы, что я здесь прожил, у нас никогда не патрулировали полицейские.
Она подошла к кровати, заслонив стоявшую у изголовья настольную лампу, и ее гигантская тень упала в угол комнаты, образовав там непроницаемую черную пустоту.
— Хотите молока? — тихо спросила она.
Его сморщенное старческое лицо при слабом свете лампы было желтым, как пергамент. Он улыбнулся:
— Да, пожалуй, только немного. Ты посидишь со мной, Джули, правда?
Она наклонилась над стариком, от чего закрытое крахмальное платье, которое она носила вместо формы, затрещало на ее пышной груди, и поправила простыни.
— Да, конечно посижу. Я же обещала, не так ли?
— Да, ты обещала.
Он потянулся к ее пухлой, но крепкой руке.
— Ты так добра ко мне, Джули.
Похлопав его по руке, она накрыла ее одеялом и еще раз расправила простыни вокруг его тщедушного старого тела.
— Ты посидишь со мной, правда? — переспросил он.
— Я уже сказала, что посижу, — терпеливо ответила сиделка.
Он заерзал в постели, устраиваясь поудобней.
— Кажется, я не прочь выпить горячего молока, — вздохнул он.
Она поднялась с кровати. Пушок над ее верхней губой блестел от мельчайших бусинок пота. Она прошла через комнату и бесшумно прикрыла за собой дверь.
В доме номер 33 Фелисити Кимбл гневно взирала на своего отца.
— Но почему я не могу выйти, папа? Это несправедливо!
— Я уже сказал, что не желаю, чтобы ты выходила сегодня из дому, — устало ответил Джек Кимбл. — Не желаю, чтобы ты где-то задерживалась, пока все это происходит.
— Но мне уже пятнадцать, папа. Я достаточно взрослая, чтобы распоряжаться собой.
— В эти дни никого нельзя считать достаточно взрослым. Разговор окончен — никуда ты не пойдешь!
— Мама! — захныкала девушка.
— Отец прав, Фелис, — мягко заметила мать. — После всех этих событий наша улица словно притягивает всякий сброд.
— Но что может случиться? У нас легавые под окнами.
— Полиция, Фелис, — поправила мать.
— К тому же Джимми может привезти меня домой.
— Да, — сказал отец, складывая свою газету, — и это еще одна причина, по которой ты никуда не пойдешь.
Плотно сжав губы, Фелисити смерила взглядом обоих родителей и, не сказав ни слова, демонстративно вышла из комнаты, «случайно» опрокинув башню, сооруженную ее младшим братом из конструктора «Лего».
— Может быть, следовало ее отпустить, Джек? — робко подала голос мать, помогая рыдающему ребенку собрать пластмассовые кубики.
— О, не начинай! — Джек уронил газету на колени. — Когда все утрясется, пусть шляется сколько угодно. При условии, что будет вовремя возвращаться домой, конечно.
— Для современных детей это не одно и то же. Они более независимы.
— Чересчур независимы, вот что я скажу тебе!
В своей комнате наверху Фелисити включила свет и ничком бросилась на кровать.
— Старые кретины, — громко произнесла она. Обращаются с ней, как с десятилетней. Она хотела всего лишь на пару часов сходить в клуб. Джимми ее ждет. С нее хватит! В школе обращаются, как с ребенком, дома обращаются, как с ребенком! А она уже женщина! Фелисити опустила глаза на свои полновесные выпуклости, чтобы удостовериться в этом. Удовлетворенная, она перевернулась на живот и стукнула кулаком по подушке. Проклятая улица! Только и делают, что убивают друг друга! Она с легкой грустью вспомнила двух братьев, живших неподалеку, которых застрелили из ружья; младший был такой красивый, она чуть не влюбилась в него. Но теперь оба мертвы, причем младший скончался от ран только позавчера. А через несколько минут умер и его отец. Сколько стараний затрачено впустую! Фелисити спрыгнула с кровати и подошла к магнитофону. Перемотала пленку и нажала «пуск». Заиграла нежная медленная мелодия — именно такие она любила — с подчеркнутым, но не навязчивым ритмом. Она задвигалась в такт, все больше погружаясь в смысл песни и забывая о своей обиде на родителей. Танцуя, она бессознательно приблизилась к окну и остановилась, увидев свое отражение на темном фоне. Прижавшись лицом к стеклу, она загородилась ладонями от света и посмотрела на улицу. Проходившие мимо полицейские взглянули наверх и продолжили свой путь. Фелисити проводила их взглядом, пока тех не поглотила тьма, недоступная даже свету уличного фонаря. Она задумчиво задернула занавески.
В доме номер 32, расположенном напротив, Эрик Чаннинг разочарованно крякнул. Обычно девушка оставляла занавески полуоткрытыми, явно не догадываясь, что за ней наблюдают из противоположных окон. За последний год Эрик провел немало часов одинокого бдения в своей спальне, тогда как его жена пребывала в уверенности, что он возится с самодельной железной дорогой в соседней комнате. Он знал, что Вероника считала его паровозики детской забавой для мужчины тридцати восьми лет, но, как она часто повторяла в компании, это удерживает его от греха. Подглядывание было не таким уж простым делом: глаза прикованы к окну, а слух напряженно ловит каждый звук на лестнице, чтобы не пропустить шагов жены. Услышав, что дверь гостиной открывается, он обычно бесшумно бросался на площадку, делая вид, будто только что вышел из уборной. Если бы жена его застукала, ему бы здорово досталось. Часами просиживал он там на холоде, не отрывая глаз от яркого просвета шириной от десяти до восемнадцати дюймов, — в зависимости от того, насколько небрежно она задернет занавески, — возбуждаясь при малейших признаках движения и доводя себя чуть ли не до остановки сердца при ее появлении. В удачные вечера она внезапно появлялась в одних трусиках и бюстгальтере. Однажды — всего лишь однажды — в какой-то сверхудачный вечер, она сняла бюстгальтер, стоя перед окном! Временами он начинал сомневаться, что девушка действительно не догадывается о том интересе, который вызывает ее цветущее юное тело, и не знает, что он наблюдает за ней из засады, как она выставляет его напоказ.
Эрик просидел у окна еще десять минут, слегка отодвинув лицо от щели между занавесками, чтобы его не освещал уличный свет. По опыту он знал, что сегодня неудачный вечер: больше он ничего не увидит. Но он будет снова и снова подскакивать к окну, чтобы убедиться, что за время его отсутствия просвет не расширился, хотя точно знал, что вечерний спектакль окончен. Когда она внезапно появилась в окне, ему пришлось отшатнуться в тень. Сердце бешено колотилось. Но девушка только посмотрела на проходивших мимо полицейских. Из-за них, должно быть, она и закрыла занавески. Назойливые ублюдки! Он нехотя оторвался от окна и вышел из комнаты, затаив в душе скорбь. Порой ему хотелось стать Кларком Кентом и обладать рентгеновским зрением. Или человеком-невидимкой — тогда он мог бы проникать к ней в комнату.
Когда он появился в дверях, жена на мгновение оторвалась от экрана и перестала вязать.
— Ты решил сегодня не играть со своими паровозиками, дорогой? — спросила она.
— Да, — мрачно ответил он. — Сегодня что-то не хочется, любимая.
Полицейские на улице шагали в ногу.
— Чертовски холодная ночь, Дел, — сказал один, дуя на застывшие в перчатках руки.
— Точно. Не понимаю, почему нельзя выделить еще одну «панду»?
— Чтобы каждую ночь зря гонять машину по одной улице? И так машин на участке не хватает.
— Зато шлемов хоть отбавляй.
— Чего?
— Машин не хватает, зато шлемов полно. За этот год я три штуки получил. После каждого футбольного матча на шлеме остаются вмятины.
— Ну?
— Я на всех матчах дежурю. Давно пора сажать этих малолетних подонков на пару недель, а не позволять им отделываться ничтожным штрафом.
— Да, я тоже люблю дежурить на футболе. Так ты, значит, получил три новых шлема?
— И новую рацию. Какой-то подонок схватил мою старую — и бежать. Толпа расступилась перед ним, как Красное море перед иудеями. Правда, когда я за ним погнался, он бросил рацию мне под ноги.
Некоторое время они шагали в молчании, с удовольствием прислушиваясь к звуку своей согласной поступи в ночной тишине.
— Да, их у нас полно.
— Чего — шлемов?
— Нет, подонков. Мало новобранцев приходит служить в полицию, вот что. Шлемов всем хватило бы. И раций.
— Патрульных машин маловато.
— Точно. Маловато. Слушай, подает голос.
— Кто?
— Рация.
— И правда. А все-таки удобная эта штука, рация. Никогда не знаешь, когда она заверещит. — Они опять прошли несколько шагов в молчании. — Слишком много их, понимаешь?
— Чего, шлемов?
— Да нет, идиот. Хулиганов футбольных. Их много, а нас мало. Нам уже с ними не справиться. И раньше, бывало, являлись несколько смутьянов на матч... а теперь их большинство. Со всеми не управиться.
— Да, много психов развелось.
— Нет, они просто идут на поводу у своих главарей. Их затягивает сама атмосфера.
— Будь моя воля, я бы такое с ними сделал! Дел хмыкнул:
— Тебе не позволят, сынок. Они же просто жертвы окружающей среды.
— Окружающей среды? Лично я не видел среди них ни одного рахитика. А вот хорошая порка, черт возьми, пошла бы им на пользу.
— Ну, это не позиция. Нельзя расстраивать наших доброжелательных работников социальной сферы.
Издевательская усмешка молодого полицейского осталась незамеченной, так как они вошли как раз в темный, не освещенный фонарем участок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54