.. А как ты попала сюда, на Землю?
– Я и родилась здесь. Я – вроде как подкидыш, а уж если точнее – подменыш.
– Как это?
– Настоящая моя мать дружила с семейством Жеру, она была их врачом.
Не хочется вдаваться в ее историю, проговоришь до вечера.
– Ладно.
– Мне был всего месяц, когда умер первый ребенок Жеру, примерно такого же возраста, как и я. Мать заменила мертвого младенца мной.
– Почему? Зачем?
– Ей нравилась эта семья, и она знала, что утрата первого ребенка сломит их. Я не была у нее первой... ведь из нас дети сыплются легко и быстро, как горошины из стручка.
– А твой отец – земной человек?
– Нет, мы можем рожать только от титанианцев. Нашим яйцеклеткам чем-то не нравятся ваши сперматозоиды, а может – наоборот. Как бы там ни было, мать решила, что мне будет полезно вырасти земной девочкой из хорошей семьи. И ей ничто не мешает за мной приглядывать. Вот, собственно, и все.
– Так значит, вы способны любить?
– Мог бы и сам понять, Роуг.
– А вот я не понимаю, – беспомощно развел руками Уинтер. – Например, эти разговорчики насчет краски для волос и стреляния глазками и прочем – ведь все это просто камуфляж, титанианские фокусы, верно?
– Да. Я чувствую твои желания и стараюсь к ним приспособиться, но моя любовь – не камуфляж.
– И ты можешь изменяться, как хочешь?
– Да.
– А какая ты в действительности?
– Как ты сам думаешь – на что похож титанианец в действительности?
– Не знаю, хоть убей. – Он смотрел на Деми озабоченно и даже боязливо. – Ну, какой-нибудь там ослепительный сгусток энергии, или бесформенная амеба, а может, вспышка молнии?
– Неудивительно, что ты места себе не находишь, – расхохоталась девушка. – Поцелуй с напряжением в тысячу вольт – кто же не испугается! Но ты скажи, на что похож в действительности ты сам?
– Ты же видишь и – в отличие от меня – можешь вполне доверять своим глазам.
– Au contraire, m'sier <как раз наоборот, мсье (фр.)>. Я не увижу, каков ты в действительности, до самой твоей смерти.
– Но это же чушь, какая-то нелепица.
– Да не совсем, – посерьезнела Деми. – Что такое настоящий ты, ты, которого я люблю? Твой гений по части структур? Твои блестящие способности журналиста – синэргика? Твой юмор? Твое обаяние? Твой изощренный, аналитический ум? Нет. Настоящий ты в том, какое ты находишь употребление всем этим великолепным качествам, что ты создаешь, что оставляешь после себя – а кто же может определить это с уверенностью, пока ты жив?
– Пожалуй верно, – неохотно согласился Уинтер.
– То же самое относится и к нам. Да, я способна изменяться, приспосабливаться к ситуации или человеку – но совсем не к любой ситуации и не к любому человеку. Настоящая я – это то, что я делаю по собственной своей воле. А после смерти я приму ту форму, которую всегда предпочитало мое глубинное, внутреннее "я". Вот это и буду настоящая я.
– А не заносит ли тебя в мистику?
– Ни в коем случае. – Жестом школьной учительницы, привлекающей внимание класса к наглядному пособию, Деми постучала по кофейному столику.
Столик у Роуга был редкостный – из поперечного среза тюльпанного дерева с Сатурна-шестого. – Посмотри на эти кольца. Каждое из них свидетельствует об изменении, об адаптации, согласен?
Уинтер послушно кивнул.
– Однако при всех этих изменениях тюльпанное дерево оставалось тюльпанным деревом?
– Да.
– Оно начиналось нежным, бессильным бутоном, из которого могло вырасти что угодно, но Космический Дух сказал: "Ты – тюльпанное дерево.
Расти и меняйся, как тебе вздумается, но и в жизни, и в смерти ты останешься тюльпанным деревом". То же самое и с нами: мы меняемся, мы адаптируемся – в пределах внутреннего своего естества.
Уинтер потряс головой, на его лице читалось удивление, смешанное с недоверием.
– Да, мы полиморфны, – продолжала девушка, – но мы живем, адаптируемся, боремся за существование, влюбляемся...
– И разыгрываете с нами такие вот веселенькие любовные игры, – прервал ее Уинтер.
– А что тут такого, – обожгла его взглядом Деми. – Разве любовь – не веселье? Да ты, Уинтер, часом не сдурел? Никак ты считаешь, что любовь должна быть мрачной, глухой, отчаянной, безнадежной, вроде как в старинных русских пьесах? Вот уж не подозревала в тебе такой инфантильности.
Несколько секунд Роуг ошарашенно молчал, а потом затрясся от смеха.
– Ну, Деми, черти бы тебя драли! Ведь ты снова изменилась, только каким местом сумела ты понять, что мне нужен строгий учитель?
– Не знаю, милый. – Теперь она тоже смеялась. – Возможно – левым глазом. Обычно я только смутно ощущаю, что именно сейчас нужно. В конце концов я только наполовину человек, а влюбилась и вообще впервые, так что нельзя с меня много спрашивать.
– Никогда, никогда не меняйся, – улыбнулся Роуг. – Только что это за хрень я несу?
– Ты хотел сказать, что я должна изменяться только для тебя. – Деми взяла его за руку. – Пошли, суперлюбовник.
***
На этот раз они вернулись из спальни вместе. На этот раз не он, а она уселась на диван, закинув ноги на столик. На этот раз Деми не стала связываться с импровизированным халатиком и походила в результате на школьницу-спортсменку. «Капитан женской сборной по хоккею с мячом», – подумал Уинтер. Он сидел по другую сторону столика в позе лотоса и любовался Деми, не скрывая своего восхищения.
– Иди сюда, милый. – Девушка похлопала по соседней подушке дивана.
– Пока не буду. Этот диван слишком много треплется.
– Треплется?
Уинтер кивнул.
– Ты же это не серьезно.
– Еще как серьезно. Со мною говорят все и вся, а сейчас я хочу слушать только тебя.
– Все и вся?
– Ага. Мебель, картины, машины, деревья, цветы – да все что угодно. Я слышу их, если хоть немного прислушаюсь.
– Ну и на что похож голос дивана?
– Похож... Ну, это вроде как если бы говорил замедленно показываемый в кино морж, да еще с пастью, полной ваты. Блу-у-фу-у-ду-у-му-у-ну-у...
Нужно иметь терпение и вслушиваться подольше.
– А цветы?
– На первый взгляд они должны бы боязливо хихикать, словно застенчивые девчонки... Ничего подобного! Они полны знойной зрелости, как рекламные ролики духов, именуемых c'est la Seductrice.
– Ты накоротке знаком со всей Вселенной, – рассмеялась Деми. – Вот это, наверное, меня и привлекло. – Она внимательно посмотрела ему в глаза.
– А говорит кто-нибудь из них: «Я тебя люблю»?
– Такое вне системы их понятий. Они – эгоманьяки, все до единого.
– А вот я говорю. Я люблю. Тебя.
– Я могу ответить даже большим. – Роуг смотрел на Деми так же внимательно, как и она на него. – Я тебе доверяю.
– А почему это больше?
– Потому, что теперь я могу облегчить свою душу. Мне хочется обдумать вместе с тобой одну вещь.
– Ты всегда что-то обдумываешь.
– Единственный мой порок. Слушай, я тут попал в историю... в нехорошую историю.
– Сегодня?
– На Венуччи. Только ты никому и ни при каких обстоятельствах! Я знаю, что могу тебе верить, но ведь ты – всего лишь малолетняя девчонка из Виргинии, хотя и титанианка, вдруг кто-нибудь вытащит из тебя эти сведения обманом.
– Я не выдам ничего и никогда.
Неожиданно хоккейная капитанша сделалась очень похожей на фею Моргану.
– Изыди, сатана! – отшатнулся Уинтер, скрестив руки перед лицом.
– Попалась с поличным. – Колдунья усмехнулась и вдруг стала яростной Сьеррой О'Нолан.
– Только не это! – взмолился Уинтер, мгновенно припомнив ссоры и склоки. – Бога ради, Деми... Так значит, и у вас, титанианцев, бывают накладки? – ворчливо добавил он, когда Деми стала прежней Деми.
– Конечно, бывают, у кого их нет? – Она хладнокровно пожала плечами.
– И перестань, пожалуйста, говорить «вы, титанианцы». Не «вы», а «мы». Все мы – части одной вселенской шутки.
– Конечно, лапушка, – кивнул Роуг, – но ты все-таки пойми, насколько это трудно – иметь дело со столь непостоянной возлюбленной.
– Ты так думаешь? Слушай, Роуг, доводилось ли тебе в твоей – назовем это помягче – несколько рассеянной личной жизни иметь дело с кем-нибудь из актрис?
– Увы, да.
– И сколько ролей играла эта актриса, на сцене и вне ее?
– Мильен и триста тысяч, а может, и больше.
– Ну так с нами все тоже самое.
– Однако ты меняешься и физически.
– А разве грим – не то же самое?
– Ладно, ладно, убедила, – сдался Уинтер. – Никогда мне, наверное, не узнать, кто же такая мне попалась, кого же это я полюбил. Или надо «кто же такой мне попался?» Я ведь, – признался он – завалил грамматику в Hohere Schule <старшие классы школы (нем.)>. По причине излишеств в употреблении прилагательных.
– Ты гений, – улыбнулась Деми. – Я буду у тебя учиться.
– Боюсь, я превращаюсь для тебя в нечто вроде отца-попечителя.
– Тогда мы занимаемся кровосмешением.
– Ладно, я нарушал уже почти все Десять Заповедей, так что большая разница – одной больше. Коньяк?
– Чуть попозже, если ты не против.
Уинтер достал бутылку и два кларетных фужера, поставил фужеры на кофейный столик, затем откупорил бутылку и сделал большой глоток прямо из горлышка.
– Вот недавно я и нарушил одну из них.
– Какую?
– Твой Мэримонт – это ведь католический колледж?
– Более-менее.
– A les Jeroux <семья Жеру (фр.)>, они воспитывали своего кукушонка в католической вере?
– Более-менее.
– Тогда это может тебя шокировать. Шестую.
– Не у... Не может быть!
– Может.
– Придумал историю и пробуешь ее на доверчивой слушательнице?
– Увы, – покачал головой Уинтер. – В куполе Болонья, перед самым возвращением на Землю.
– Но... Но... – Деми вскочила на ноги и мгновенно стала похожа на фурию мщения: Уинтеру показалось даже, что он различает вплетенных в ее волосы змей. – Послушай, Роуг Уинтер, если ты вешаешь мне лапшу на уши, я...
– Нет, нет, нет, – прервал этот поток Роуг. – Неужели я способен шутить на такую тему?
– Еще как способен. Ты прожженный лгун.
– Сядь, лапа, успокойся. – Уинтер похлопал по дивану. – Это и вправду целая история, только я ее не придумывал Она произошла, и мне нужно обсудить все с кем-нибудь, кому можно верить.
– Да? – Деми недоверчиво присела. – Ну рассказывай.
– В Болонье я вышел на след весьма необычной структуры, завязанной на мета-мафию. Как тебе известно, джинки с Тритона – полные монополисты по части мета, и ребята они крутые, как яйцо. Устанавливают цены и квоты по своему разумению и разговаривают с внутренними варварами очень просто: если ты им чем-нибудь вдруг не понравишься – сразу урезают квоту. Мало удивительного, что возникла мета-мафия, занимающаяся контрабандой с Тритона. Цены они ломят зверские, но товар доставляют, совершенно при этом не интересуясь, кто ты такой или что ты такое. Этакие честные жулики. Пока все ясно?
– Кроме мета, – призналась, помедлив, Деми. – Я знаю, что это – сокращение от «метастазис» и как-то там связано с получением энергии, но только как?
– Тут все довольно сложно.
– Постараюсь понять.
– Ну хорошо, начнем с атомов и заряженных частиц. Мета может переводить их из основного состояния в возбужденное. При этом они забирают у мета энергию и сваливаются обратно в основное состояние, выделяя эту самую энергию, – вот и весь процесс метастазиса. Сечешь?
– Нет. Слишком уж научно, а я совсем не похожа на Мари Кюри.
– И слава Богу, она красотой не отличалась. Хорошо. Ты говорила со мной химически – я попробую поговорить с тобой структурально. Представь себе лазерный пучок, способный проделать дырку в стальной плите или передать сигнал на большое расстояние...
–
– Понимаешь?
– Пока тут нет никаких структур. Одна прямая линия.
– Да, но откуда взялась эта линия? Подумай об облаке частиц, находящихся в своем основном, спокойном состоянии. Нечто вроде большой толпы нулей...
о о
о о о
о о о о о
о о о о
о о о о о о о
о о о о о о
о о о о о
о о о
– Теперь приведем эту толпу в возбужденное состояние, накачав в нее энергию. Все нули превратятся, так сказать, в плюс-частицы...
+ +
+ + +
+ + + + +
+ + + +
+ + + + + + +
+ + + + + +
+ + + + +
+ + +
– Но мы получили в результате не естественное стабильное состояние, а нечто вроде массовой атомной истерии, так что частицам быстро это надоедает, и они начнут возвращаться в нулевое состояние – ну вроде как в привычное, удобное кресло. Понимаешь схему?
– Continuez. Continuez lentement <Продолжайте. Продолжайте медленно (фр.)>.
– С другой стороны, они ведь не живоглоты какие, а ребята честные, поэтому частица возвращает полученную ранее энергию, а тем самым заодно подает добрый пример паре своих дружков, и те тоже возвращаются в основное состояние, отдавая свои порции энергии, после чего за ними следуют еще четверо, затем – восемь, шестнадцать, тридцать две, шестьдесят четыре, процесс идет по нарастающей и в результате вся энергия излучается в виде пучка.
о +
о о + +
+ + + +
+ о + +
о о + о + + + +
+ + + + + + + + + + + + + +
+ о + + + +
+ + + +
+ +
– И все это – за наносекунды, и все – в фазе, чем и объясняется мощь лазера. Теперь сечешь?
– Да, только при чем тут мета?
– Плохо одно – чтобы перевести атомы и частицы в возбужденное состояние, нужно затратить огромное количество энергии, большее, чем они потом отдают, так что если подсчитать доходы и расходы, всегда оказываешься в убытке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Я и родилась здесь. Я – вроде как подкидыш, а уж если точнее – подменыш.
– Как это?
– Настоящая моя мать дружила с семейством Жеру, она была их врачом.
Не хочется вдаваться в ее историю, проговоришь до вечера.
– Ладно.
– Мне был всего месяц, когда умер первый ребенок Жеру, примерно такого же возраста, как и я. Мать заменила мертвого младенца мной.
– Почему? Зачем?
– Ей нравилась эта семья, и она знала, что утрата первого ребенка сломит их. Я не была у нее первой... ведь из нас дети сыплются легко и быстро, как горошины из стручка.
– А твой отец – земной человек?
– Нет, мы можем рожать только от титанианцев. Нашим яйцеклеткам чем-то не нравятся ваши сперматозоиды, а может – наоборот. Как бы там ни было, мать решила, что мне будет полезно вырасти земной девочкой из хорошей семьи. И ей ничто не мешает за мной приглядывать. Вот, собственно, и все.
– Так значит, вы способны любить?
– Мог бы и сам понять, Роуг.
– А вот я не понимаю, – беспомощно развел руками Уинтер. – Например, эти разговорчики насчет краски для волос и стреляния глазками и прочем – ведь все это просто камуфляж, титанианские фокусы, верно?
– Да. Я чувствую твои желания и стараюсь к ним приспособиться, но моя любовь – не камуфляж.
– И ты можешь изменяться, как хочешь?
– Да.
– А какая ты в действительности?
– Как ты сам думаешь – на что похож титанианец в действительности?
– Не знаю, хоть убей. – Он смотрел на Деми озабоченно и даже боязливо. – Ну, какой-нибудь там ослепительный сгусток энергии, или бесформенная амеба, а может, вспышка молнии?
– Неудивительно, что ты места себе не находишь, – расхохоталась девушка. – Поцелуй с напряжением в тысячу вольт – кто же не испугается! Но ты скажи, на что похож в действительности ты сам?
– Ты же видишь и – в отличие от меня – можешь вполне доверять своим глазам.
– Au contraire, m'sier <как раз наоборот, мсье (фр.)>. Я не увижу, каков ты в действительности, до самой твоей смерти.
– Но это же чушь, какая-то нелепица.
– Да не совсем, – посерьезнела Деми. – Что такое настоящий ты, ты, которого я люблю? Твой гений по части структур? Твои блестящие способности журналиста – синэргика? Твой юмор? Твое обаяние? Твой изощренный, аналитический ум? Нет. Настоящий ты в том, какое ты находишь употребление всем этим великолепным качествам, что ты создаешь, что оставляешь после себя – а кто же может определить это с уверенностью, пока ты жив?
– Пожалуй верно, – неохотно согласился Уинтер.
– То же самое относится и к нам. Да, я способна изменяться, приспосабливаться к ситуации или человеку – но совсем не к любой ситуации и не к любому человеку. Настоящая я – это то, что я делаю по собственной своей воле. А после смерти я приму ту форму, которую всегда предпочитало мое глубинное, внутреннее "я". Вот это и буду настоящая я.
– А не заносит ли тебя в мистику?
– Ни в коем случае. – Жестом школьной учительницы, привлекающей внимание класса к наглядному пособию, Деми постучала по кофейному столику.
Столик у Роуга был редкостный – из поперечного среза тюльпанного дерева с Сатурна-шестого. – Посмотри на эти кольца. Каждое из них свидетельствует об изменении, об адаптации, согласен?
Уинтер послушно кивнул.
– Однако при всех этих изменениях тюльпанное дерево оставалось тюльпанным деревом?
– Да.
– Оно начиналось нежным, бессильным бутоном, из которого могло вырасти что угодно, но Космический Дух сказал: "Ты – тюльпанное дерево.
Расти и меняйся, как тебе вздумается, но и в жизни, и в смерти ты останешься тюльпанным деревом". То же самое и с нами: мы меняемся, мы адаптируемся – в пределах внутреннего своего естества.
Уинтер потряс головой, на его лице читалось удивление, смешанное с недоверием.
– Да, мы полиморфны, – продолжала девушка, – но мы живем, адаптируемся, боремся за существование, влюбляемся...
– И разыгрываете с нами такие вот веселенькие любовные игры, – прервал ее Уинтер.
– А что тут такого, – обожгла его взглядом Деми. – Разве любовь – не веселье? Да ты, Уинтер, часом не сдурел? Никак ты считаешь, что любовь должна быть мрачной, глухой, отчаянной, безнадежной, вроде как в старинных русских пьесах? Вот уж не подозревала в тебе такой инфантильности.
Несколько секунд Роуг ошарашенно молчал, а потом затрясся от смеха.
– Ну, Деми, черти бы тебя драли! Ведь ты снова изменилась, только каким местом сумела ты понять, что мне нужен строгий учитель?
– Не знаю, милый. – Теперь она тоже смеялась. – Возможно – левым глазом. Обычно я только смутно ощущаю, что именно сейчас нужно. В конце концов я только наполовину человек, а влюбилась и вообще впервые, так что нельзя с меня много спрашивать.
– Никогда, никогда не меняйся, – улыбнулся Роуг. – Только что это за хрень я несу?
– Ты хотел сказать, что я должна изменяться только для тебя. – Деми взяла его за руку. – Пошли, суперлюбовник.
***
На этот раз они вернулись из спальни вместе. На этот раз не он, а она уселась на диван, закинув ноги на столик. На этот раз Деми не стала связываться с импровизированным халатиком и походила в результате на школьницу-спортсменку. «Капитан женской сборной по хоккею с мячом», – подумал Уинтер. Он сидел по другую сторону столика в позе лотоса и любовался Деми, не скрывая своего восхищения.
– Иди сюда, милый. – Девушка похлопала по соседней подушке дивана.
– Пока не буду. Этот диван слишком много треплется.
– Треплется?
Уинтер кивнул.
– Ты же это не серьезно.
– Еще как серьезно. Со мною говорят все и вся, а сейчас я хочу слушать только тебя.
– Все и вся?
– Ага. Мебель, картины, машины, деревья, цветы – да все что угодно. Я слышу их, если хоть немного прислушаюсь.
– Ну и на что похож голос дивана?
– Похож... Ну, это вроде как если бы говорил замедленно показываемый в кино морж, да еще с пастью, полной ваты. Блу-у-фу-у-ду-у-му-у-ну-у...
Нужно иметь терпение и вслушиваться подольше.
– А цветы?
– На первый взгляд они должны бы боязливо хихикать, словно застенчивые девчонки... Ничего подобного! Они полны знойной зрелости, как рекламные ролики духов, именуемых c'est la Seductrice.
– Ты накоротке знаком со всей Вселенной, – рассмеялась Деми. – Вот это, наверное, меня и привлекло. – Она внимательно посмотрела ему в глаза.
– А говорит кто-нибудь из них: «Я тебя люблю»?
– Такое вне системы их понятий. Они – эгоманьяки, все до единого.
– А вот я говорю. Я люблю. Тебя.
– Я могу ответить даже большим. – Роуг смотрел на Деми так же внимательно, как и она на него. – Я тебе доверяю.
– А почему это больше?
– Потому, что теперь я могу облегчить свою душу. Мне хочется обдумать вместе с тобой одну вещь.
– Ты всегда что-то обдумываешь.
– Единственный мой порок. Слушай, я тут попал в историю... в нехорошую историю.
– Сегодня?
– На Венуччи. Только ты никому и ни при каких обстоятельствах! Я знаю, что могу тебе верить, но ведь ты – всего лишь малолетняя девчонка из Виргинии, хотя и титанианка, вдруг кто-нибудь вытащит из тебя эти сведения обманом.
– Я не выдам ничего и никогда.
Неожиданно хоккейная капитанша сделалась очень похожей на фею Моргану.
– Изыди, сатана! – отшатнулся Уинтер, скрестив руки перед лицом.
– Попалась с поличным. – Колдунья усмехнулась и вдруг стала яростной Сьеррой О'Нолан.
– Только не это! – взмолился Уинтер, мгновенно припомнив ссоры и склоки. – Бога ради, Деми... Так значит, и у вас, титанианцев, бывают накладки? – ворчливо добавил он, когда Деми стала прежней Деми.
– Конечно, бывают, у кого их нет? – Она хладнокровно пожала плечами.
– И перестань, пожалуйста, говорить «вы, титанианцы». Не «вы», а «мы». Все мы – части одной вселенской шутки.
– Конечно, лапушка, – кивнул Роуг, – но ты все-таки пойми, насколько это трудно – иметь дело со столь непостоянной возлюбленной.
– Ты так думаешь? Слушай, Роуг, доводилось ли тебе в твоей – назовем это помягче – несколько рассеянной личной жизни иметь дело с кем-нибудь из актрис?
– Увы, да.
– И сколько ролей играла эта актриса, на сцене и вне ее?
– Мильен и триста тысяч, а может, и больше.
– Ну так с нами все тоже самое.
– Однако ты меняешься и физически.
– А разве грим – не то же самое?
– Ладно, ладно, убедила, – сдался Уинтер. – Никогда мне, наверное, не узнать, кто же такая мне попалась, кого же это я полюбил. Или надо «кто же такой мне попался?» Я ведь, – признался он – завалил грамматику в Hohere Schule <старшие классы школы (нем.)>. По причине излишеств в употреблении прилагательных.
– Ты гений, – улыбнулась Деми. – Я буду у тебя учиться.
– Боюсь, я превращаюсь для тебя в нечто вроде отца-попечителя.
– Тогда мы занимаемся кровосмешением.
– Ладно, я нарушал уже почти все Десять Заповедей, так что большая разница – одной больше. Коньяк?
– Чуть попозже, если ты не против.
Уинтер достал бутылку и два кларетных фужера, поставил фужеры на кофейный столик, затем откупорил бутылку и сделал большой глоток прямо из горлышка.
– Вот недавно я и нарушил одну из них.
– Какую?
– Твой Мэримонт – это ведь католический колледж?
– Более-менее.
– A les Jeroux <семья Жеру (фр.)>, они воспитывали своего кукушонка в католической вере?
– Более-менее.
– Тогда это может тебя шокировать. Шестую.
– Не у... Не может быть!
– Может.
– Придумал историю и пробуешь ее на доверчивой слушательнице?
– Увы, – покачал головой Уинтер. – В куполе Болонья, перед самым возвращением на Землю.
– Но... Но... – Деми вскочила на ноги и мгновенно стала похожа на фурию мщения: Уинтеру показалось даже, что он различает вплетенных в ее волосы змей. – Послушай, Роуг Уинтер, если ты вешаешь мне лапшу на уши, я...
– Нет, нет, нет, – прервал этот поток Роуг. – Неужели я способен шутить на такую тему?
– Еще как способен. Ты прожженный лгун.
– Сядь, лапа, успокойся. – Уинтер похлопал по дивану. – Это и вправду целая история, только я ее не придумывал Она произошла, и мне нужно обсудить все с кем-нибудь, кому можно верить.
– Да? – Деми недоверчиво присела. – Ну рассказывай.
– В Болонье я вышел на след весьма необычной структуры, завязанной на мета-мафию. Как тебе известно, джинки с Тритона – полные монополисты по части мета, и ребята они крутые, как яйцо. Устанавливают цены и квоты по своему разумению и разговаривают с внутренними варварами очень просто: если ты им чем-нибудь вдруг не понравишься – сразу урезают квоту. Мало удивительного, что возникла мета-мафия, занимающаяся контрабандой с Тритона. Цены они ломят зверские, но товар доставляют, совершенно при этом не интересуясь, кто ты такой или что ты такое. Этакие честные жулики. Пока все ясно?
– Кроме мета, – призналась, помедлив, Деми. – Я знаю, что это – сокращение от «метастазис» и как-то там связано с получением энергии, но только как?
– Тут все довольно сложно.
– Постараюсь понять.
– Ну хорошо, начнем с атомов и заряженных частиц. Мета может переводить их из основного состояния в возбужденное. При этом они забирают у мета энергию и сваливаются обратно в основное состояние, выделяя эту самую энергию, – вот и весь процесс метастазиса. Сечешь?
– Нет. Слишком уж научно, а я совсем не похожа на Мари Кюри.
– И слава Богу, она красотой не отличалась. Хорошо. Ты говорила со мной химически – я попробую поговорить с тобой структурально. Представь себе лазерный пучок, способный проделать дырку в стальной плите или передать сигнал на большое расстояние...
–
– Понимаешь?
– Пока тут нет никаких структур. Одна прямая линия.
– Да, но откуда взялась эта линия? Подумай об облаке частиц, находящихся в своем основном, спокойном состоянии. Нечто вроде большой толпы нулей...
о о
о о о
о о о о о
о о о о
о о о о о о о
о о о о о о
о о о о о
о о о
– Теперь приведем эту толпу в возбужденное состояние, накачав в нее энергию. Все нули превратятся, так сказать, в плюс-частицы...
+ +
+ + +
+ + + + +
+ + + +
+ + + + + + +
+ + + + + +
+ + + + +
+ + +
– Но мы получили в результате не естественное стабильное состояние, а нечто вроде массовой атомной истерии, так что частицам быстро это надоедает, и они начнут возвращаться в нулевое состояние – ну вроде как в привычное, удобное кресло. Понимаешь схему?
– Continuez. Continuez lentement <Продолжайте. Продолжайте медленно (фр.)>.
– С другой стороны, они ведь не живоглоты какие, а ребята честные, поэтому частица возвращает полученную ранее энергию, а тем самым заодно подает добрый пример паре своих дружков, и те тоже возвращаются в основное состояние, отдавая свои порции энергии, после чего за ними следуют еще четверо, затем – восемь, шестнадцать, тридцать две, шестьдесят четыре, процесс идет по нарастающей и в результате вся энергия излучается в виде пучка.
о +
о о + +
+ + + +
+ о + +
о о + о + + + +
+ + + + + + + + + + + + + +
+ о + + + +
+ + + +
+ +
– И все это – за наносекунды, и все – в фазе, чем и объясняется мощь лазера. Теперь сечешь?
– Да, только при чем тут мета?
– Плохо одно – чтобы перевести атомы и частицы в возбужденное состояние, нужно затратить огромное количество энергии, большее, чем они потом отдают, так что если подсчитать доходы и расходы, всегда оказываешься в убытке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31