.. Их сатанинские
нашептывания заставили его бросить работу на ферме - моей ферме! На ферме
его деда, царствие ему небесное!.. Как вы думаете, с чего это он рискует
своей шкурой, гоняясь за драконом? Да чтобы получить премию за драконью
голову и поехать в Дальний - изучать науки у Рудмэна, человека,
обвиненного в ереси и сношениях с дьяволом... Ну зачем, зачем ему это,
даже если он вернется с головой дракона, а не оставит собственную
где-нибудь в глухих дебрях вместе с телом, разодранным в клочья?!.
- Уолт! - закричала Кейт, а Джинни и Магдален громко всхлипнули.
- ...Почему бы этому мальчишке не использовать премию - если он ее
еще получит - на приданое для Лиз Мерримот? Объединить наши фермы и наши
деньги! Она самая красивая девушка в округе, а ее отец - первый после
Лорда Хоу богач. Пусть женится и растит детей к вящей славе Государства,
Церкви и Бога - не говоря уж о радости, которую он доставит этим нам
всем...
Ланк вернулся из кухни с большой тарелкой яичного пудинга. Дослушав
тираду Уолта, он закрыл глаза, вздрогнул и громко сказал:
- Господи, избавь нас от сатанинской гордыни! - с этими словами,
сделав шаг вперед, Ланк зацепился пальцем босой ступни за шкуру хвостатого
медведя на полу и рухнул. Пудинг попал прямо в лысеющую голову Уолта.
Горячий густой джем волной потек по лицу и бороде Уолта, измазал свежий
жилет. Воя от боли, изумления и ярости, Кейдж подскочил. В этот момент за
окном столовой раздался пронзительный крик. Секундой позже в столовую
влетел малыш Тони.
- Джек идет! - кричал он. - Джек вернулся! И мы - богачи! Мы
богачи!..
3
Джек Кейдж услышал пение сирены.
Сирена была очень далеко и в то же время близко. Она была тенью
голоса, звавшего найти телесную оболочку его обладательницы.
Джек сошел с дороги и растворился в густых зарослях. Впереди
двигалась желтая громада Самсона. Рокот струн лиры дробился в зеленом
лабиринте. После нескольких крутых извивов тропы, кружащей между огромными
стволами, Джек остановился, чтобы оглядеться.
Лес прервался, открыв небольшую поляну, похожую на чашу с рассеянным
в зеленом тростнике светом. В центре поляны лежал гранитный валун в два
человеческих роста высотой. На вершине валуна было высечено сиденье.
На этом гранитном троне восседала сирена. Она пела. А еще она
расчесывала свои удивительные красно-золотые волосы раковиной озерной
ресничницы... У ее ног, у самого основания валуна, присев на корточки,
перебирал струны лиры сатир.
Сирена глядела вдоль просеки, туда, где начинался окаймленный
деревьями проспект, который спускался по горному склону и раскрывал
просторную панораму местности к северу от Слашларка. Виднелась и ферма
отца Джека. Она была так далеко, что казалась не больше ладони, но Джек
различал белые шкуры и поблескивающие на солнце рога единорогов,
склонившихся к траве просторных даже издали лугов.
На несколько секунд мысли о гривастых сменились у Джека тоской по
дому. Главное здание фермы отливало красным в лучах солнца, преломленных
прикрепленными к бревнам медного дерева кристаллами. Дом был двухэтажный,
с плоской крышей, построенный так прочно, что способен был выдержать и
внезапный штурм и длительную осаду: посреди двора - колодец, по углам
крыши - катапульты.
Рядом с домом - амбар, за ним - разбитые на отдельные квадраты поля и
фруктовые сады. На самой северной оконечности фермы поднялись над лугом
кадмусы - двенадцать сверкающих клыков цвета земной слоновой кости.
Дорога, идущая мимо фермы, прослеживалась до самого Слашларка,
столицы округа. Самого города не было видно за густо поросшими лесом
холмами.
Сирена встала, чтобы пропеть последние звуки привета стране, куда она
и ее спутник-сатир возвращались после трехлетнего пребывания в далеких
горах, и это вернуло Джека к действительности. Солнечный свет, пробившийся
сквозь крону деревьев, четко обрисовал силуэт сирены на фоне пронзительно
голубого неба. Она была прекрасна, великолепная представительница своей
расы, результат тысячелетнего отбора. По обычаю вийров, на ней не было
ничего, кроме расчески в волосах. Сейчас она пропускала их роскошную
красно-золотую тяжесть сквозь зубцы озерной раковины. Левая грудь сирены с
маленьким розовым соском двигалась вверх-вниз вслед за движениями руки.
Джек не мог оторвать глаз от этой красоты.
Слабый ветерок тронул длинный локон сирены, обнажив изящное, как
морская раковина, ухо. Красавица слегка повернулась, и стало заметно иное,
чем у людей, распределение волос на ее теле: густые, как грива, волосы
начинались у основания шеи и покрывали впадину вдоль позвоночника. С
крестца волосы спадали по крутой кривой, почти как лошадиный хвост.
На ее широких округлых плечах волос не было, как и на остальной части
спины. Джек не видел сирену спереди, но знал, что ее талия покрыта пучками
пушистых волос. Волосы в паху были достаточно длинными и густыми, чтобы
соответствовать даже человеческим представлениям о благопристойности:
казалось, на сирене набедренная повязка.
Сатир был покрыт косматыми волосами от пупка до середины бедер, как
его мифический предок, которому он и его родичи были обязаны своим
прозвищем. Бедра сирен были гладкими, только внизу живота два пушистых
треугольника образовывали подобие ромба, вершина которого приходилась чуть
ниже окруженного кольцом волос пупка.
Это был символ женственности у вийров: буква омикрон, пронзенная
дельтой.
Джек, волнуясь, ждал, когда замрет последний аккорд лиры и затихнет
среди густой зелени сочное контральто сирены.
Наступила тишина. Сирена замерла, высоко подняв голову, как
прекрасная статуя в венце червонного золота. Сатир припал щекой к своему
инструменту, прикрыв глаза, отрешенный от всего окружающего мира.
Джек вышел из-за ствола мятного ореха и хлопнул в ладоши. Даже
внезапный взрыв не смог бы более богохульно нарушить священную для вийров
трепетную тишину первых секунд после песни сирены.
Джек хотел именно этого: испугать и обидеть гривастых. Однако оба
вийра обернулись и посмотрели на него с таким спокойствием и грацией, что
Джек ощутил досаду и даже легкий стыд за себя: неужели эти гривастые
никогда не выглядят неуклюжими? Да может ли хоть что-нибудь смутить их?!.
- Добрый день, вийры! - сказал Джек.
Сатир поднялся. Его пальцы пробежали по струнам.
"Добрый день!" - произнесли струны.
Сирена воткнула гребень в волосы и мягко спрыгнула на траву,
спружинив ногами. При этом ее высокая грудь так всколыхнулась, что
пристально смотревший на нее Джек пришел в замешательство. Сирена подошла
к нему и взглянула своими фиалковыми глазами, резко отличавшимися от
желтых кошачьих глаз ее брата.
- Как дела, Джек Кейдж? - произнесла она по-английски. - Ты меня не
узнаешь?
Джек заморгал, начиная понимать.
- Р-ли! Крошка Р-ли! Святой Дионис, как ты изменилась! Выросла...
Она провела рукой по волосам.
- Естественно. Мне было четырнадцать лет, когда я ушла в горы для
прохождения обрядов. Это было три года тому назад. Теперь мне семнадцать,
и я взрослая. Разве в этом есть что-то странное?
- Да... нет... то есть... ты была похожа на швабру... то есть... А
теперь... - рука его непроизвольно описала изящную выпуклую линию.
Она улыбнулась.
- Не нужно краснеть от смущения. Я знаю, что у меня красивое тело. И
мне нравятся комплименты, можешь говорить их сколько угодно. При условии,
что ты будешь искренним.
Джек почувствовал, как румянец разливается по его лицу.
- Ты... ты не понимаешь. Я... - и он поперхнулся, чувствуя свою
полную беспомощность перед ужасающей прямотой гривастых.
Ей, должно быть, стало жалко его, и поэтому она попыталась сменить
тему разговора.
- У тебя есть закурить? - спросила Р-ли. - Мы остались без курева
несколько дней тому назад.
- У меня есть три. Как раз хватит.
Джек вынул из кармана куртки коробочку из дорогой меди, подаренную
ему Бесси Мерримот. Он вытряс из нее три самокрутки из грубой коричневой
бумаги. Непроизвольно он протянул первую Р-ли - как женщине. Его рука
отказалась следовать принятому грубому обращению с гривастыми.
Однако следующую самокрутку Джек закурил прежде, чем предложил
последнюю вийру. Сатир мягко, почти незаметно, улыбнулся.
Р-ли наклонилась к Джеку, прикуривая, подняла на него глаза. Джек не
мог удержаться от мысли, что эти фиалковые глаза, пожалуй, красивее, чем у
Бесси. Он никогда не понимал, почему отец говорит, что глядеть в глаза
гривастых все равно, что в глаза дикого зверя.
Сирена глубоко затянулась, закашлялась и выпустила дым через ноздри.
- Отрава, - сказала она, - но я люблю ее. Один из драгоценных даров,
который люди принесли с собой. Не представляю, как мы обходились бы без
табака!..
Если в словах Р-ли и была ирония, то совсем незаметная.
- Это, похоже, единственный порок, который вы у нас переняли, -
ответил Джек, - и единственный дар, который вы приняли. И они такие
несущественные...
Р-ли улыбнулась:
- О, дар не единственный. Ты же знаешь, мы едим собак. - Она
взглянула на Самсона, который прижался к хозяину, словно понимая, о чем
идет речь. - Тебе не нужно беспокоиться, большой лев. Мы не жарим твоих
сородичей. Только собак. Жирных и глупых собак для еды. А что касается
даров, - Р-ли обращалась уже к Джеку, - вам, землянам, не стоит корить
себя за то, что вы пришли к нам с пустыми руками: мы научились у вас
гораздо большему, чем вы думаете.
Сирена снова улыбнулась. Джек чувствовал себя ужасно глупо: можно
подумать, что все умения землян идут вийрам во вред! А ведь и вправду
можно подумать...
Сатир обратился к сестре с быстрой взрослой речью. Она коротко
ответила ему, но если перевести этот разговор на английский, он занял бы
гораздо больше времени. Затем Р-ли сказала Джеку:
- Мой брат Мррн хочет побыть здесь еще, чтобы закончить песню,
которую давно задумал. Завтра он нам ее исполнит, уже дома. А я, если ты
не против, провожу тебя.
Джек пожал плечами:
- Я не против.
- А ты не боишься, что нас увидит кто-нибудь из людей и донесет, что
ты запанибрата с сиреной?
- Прогулка по общественной дороге с вийром это вовсе не панибратство.
Даже по закону так.
Они молча пошли усыпанной листьями тропкой к дороге. Самсон, как
всегда, бежал чуть впереди. Позади яростно рокотала лира: если музыка
сирены была мелодичной, радостной и одухотворенной, то в мощных аккордах
Мррна было что-то от песен Диониса, какая-то неистовость и неукротимость.
Джеку хотелось дослушать. Он никому не признался бы в этом, но музыка
вийров всегда поражала его. Однако не было никакого разумного повода
задерживаться, и Джек продолжал шагать по просеке рядом с Р-ли. За
поворотом лесной дороги отчаянные звуки лиры почти затерялись в шуме
листвы громадных деревьев.
Широкое пятнадцатиметровое шоссе, которому было не меньше десяти
веков, плавно огибало пологий склон горы. Шоссе было выложено из
неизвестного людям серого материала без швов и стыков, сплошной полосой.
Прочный, как гранит материал, казалось, слегка пружинил под ногами. Это
было совершенно непонятно, как и то, что под жарким уже солнцем шоссе
оставалось прохладным. Все знают, что зимой все будет наоборот: даже в
лютый мороз босые ноги не замерзнут на ласковой поверхности дороги, а снег
и лед стекут талой водой по ее чуть заметной выпуклости.
Тысячи таких шоссе густой паутиной покрывали поверхность Авалона,
позволяя людям стремительно расселяться по всему материку.
Р-ли, которой наскучило долгое молчание Джека, попросила показать ей
саблю. Слегка удивившись, Джек вынул из ножен и протянул сирене оружие.
Держа саблю за эфес, Р-ли осторожно провела пальцами по кромке клинка.
- Железо, - сказала она, - ужасное слово для ужасной вещи. Думаю, наш
мир был бы куда хуже, будь в нем много таких вещей...
Джек смотрел, как сирена обращается с металлом. Вот и еще одна
дурацкая детская легенда о гривастых оказалась ложью: они спокойно могут
прикасаться к железу! И пальцы у них от этого не отсыхают, и руки не
скрючивает параличом, и от ужасной боли они не корчатся...
Р-ли указала на рукоять:
- Что здесь написано?
- Не знаю. Говорят, это по-арабски, на одном из языков Земли. - Джек
взял саблю, показал еще две надписи на рукояти, - "Год первый ХД", "Хомо
Дэйр". Это год, когда мы сюда прибыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
нашептывания заставили его бросить работу на ферме - моей ферме! На ферме
его деда, царствие ему небесное!.. Как вы думаете, с чего это он рискует
своей шкурой, гоняясь за драконом? Да чтобы получить премию за драконью
голову и поехать в Дальний - изучать науки у Рудмэна, человека,
обвиненного в ереси и сношениях с дьяволом... Ну зачем, зачем ему это,
даже если он вернется с головой дракона, а не оставит собственную
где-нибудь в глухих дебрях вместе с телом, разодранным в клочья?!.
- Уолт! - закричала Кейт, а Джинни и Магдален громко всхлипнули.
- ...Почему бы этому мальчишке не использовать премию - если он ее
еще получит - на приданое для Лиз Мерримот? Объединить наши фермы и наши
деньги! Она самая красивая девушка в округе, а ее отец - первый после
Лорда Хоу богач. Пусть женится и растит детей к вящей славе Государства,
Церкви и Бога - не говоря уж о радости, которую он доставит этим нам
всем...
Ланк вернулся из кухни с большой тарелкой яичного пудинга. Дослушав
тираду Уолта, он закрыл глаза, вздрогнул и громко сказал:
- Господи, избавь нас от сатанинской гордыни! - с этими словами,
сделав шаг вперед, Ланк зацепился пальцем босой ступни за шкуру хвостатого
медведя на полу и рухнул. Пудинг попал прямо в лысеющую голову Уолта.
Горячий густой джем волной потек по лицу и бороде Уолта, измазал свежий
жилет. Воя от боли, изумления и ярости, Кейдж подскочил. В этот момент за
окном столовой раздался пронзительный крик. Секундой позже в столовую
влетел малыш Тони.
- Джек идет! - кричал он. - Джек вернулся! И мы - богачи! Мы
богачи!..
3
Джек Кейдж услышал пение сирены.
Сирена была очень далеко и в то же время близко. Она была тенью
голоса, звавшего найти телесную оболочку его обладательницы.
Джек сошел с дороги и растворился в густых зарослях. Впереди
двигалась желтая громада Самсона. Рокот струн лиры дробился в зеленом
лабиринте. После нескольких крутых извивов тропы, кружащей между огромными
стволами, Джек остановился, чтобы оглядеться.
Лес прервался, открыв небольшую поляну, похожую на чашу с рассеянным
в зеленом тростнике светом. В центре поляны лежал гранитный валун в два
человеческих роста высотой. На вершине валуна было высечено сиденье.
На этом гранитном троне восседала сирена. Она пела. А еще она
расчесывала свои удивительные красно-золотые волосы раковиной озерной
ресничницы... У ее ног, у самого основания валуна, присев на корточки,
перебирал струны лиры сатир.
Сирена глядела вдоль просеки, туда, где начинался окаймленный
деревьями проспект, который спускался по горному склону и раскрывал
просторную панораму местности к северу от Слашларка. Виднелась и ферма
отца Джека. Она была так далеко, что казалась не больше ладони, но Джек
различал белые шкуры и поблескивающие на солнце рога единорогов,
склонившихся к траве просторных даже издали лугов.
На несколько секунд мысли о гривастых сменились у Джека тоской по
дому. Главное здание фермы отливало красным в лучах солнца, преломленных
прикрепленными к бревнам медного дерева кристаллами. Дом был двухэтажный,
с плоской крышей, построенный так прочно, что способен был выдержать и
внезапный штурм и длительную осаду: посреди двора - колодец, по углам
крыши - катапульты.
Рядом с домом - амбар, за ним - разбитые на отдельные квадраты поля и
фруктовые сады. На самой северной оконечности фермы поднялись над лугом
кадмусы - двенадцать сверкающих клыков цвета земной слоновой кости.
Дорога, идущая мимо фермы, прослеживалась до самого Слашларка,
столицы округа. Самого города не было видно за густо поросшими лесом
холмами.
Сирена встала, чтобы пропеть последние звуки привета стране, куда она
и ее спутник-сатир возвращались после трехлетнего пребывания в далеких
горах, и это вернуло Джека к действительности. Солнечный свет, пробившийся
сквозь крону деревьев, четко обрисовал силуэт сирены на фоне пронзительно
голубого неба. Она была прекрасна, великолепная представительница своей
расы, результат тысячелетнего отбора. По обычаю вийров, на ней не было
ничего, кроме расчески в волосах. Сейчас она пропускала их роскошную
красно-золотую тяжесть сквозь зубцы озерной раковины. Левая грудь сирены с
маленьким розовым соском двигалась вверх-вниз вслед за движениями руки.
Джек не мог оторвать глаз от этой красоты.
Слабый ветерок тронул длинный локон сирены, обнажив изящное, как
морская раковина, ухо. Красавица слегка повернулась, и стало заметно иное,
чем у людей, распределение волос на ее теле: густые, как грива, волосы
начинались у основания шеи и покрывали впадину вдоль позвоночника. С
крестца волосы спадали по крутой кривой, почти как лошадиный хвост.
На ее широких округлых плечах волос не было, как и на остальной части
спины. Джек не видел сирену спереди, но знал, что ее талия покрыта пучками
пушистых волос. Волосы в паху были достаточно длинными и густыми, чтобы
соответствовать даже человеческим представлениям о благопристойности:
казалось, на сирене набедренная повязка.
Сатир был покрыт косматыми волосами от пупка до середины бедер, как
его мифический предок, которому он и его родичи были обязаны своим
прозвищем. Бедра сирен были гладкими, только внизу живота два пушистых
треугольника образовывали подобие ромба, вершина которого приходилась чуть
ниже окруженного кольцом волос пупка.
Это был символ женственности у вийров: буква омикрон, пронзенная
дельтой.
Джек, волнуясь, ждал, когда замрет последний аккорд лиры и затихнет
среди густой зелени сочное контральто сирены.
Наступила тишина. Сирена замерла, высоко подняв голову, как
прекрасная статуя в венце червонного золота. Сатир припал щекой к своему
инструменту, прикрыв глаза, отрешенный от всего окружающего мира.
Джек вышел из-за ствола мятного ореха и хлопнул в ладоши. Даже
внезапный взрыв не смог бы более богохульно нарушить священную для вийров
трепетную тишину первых секунд после песни сирены.
Джек хотел именно этого: испугать и обидеть гривастых. Однако оба
вийра обернулись и посмотрели на него с таким спокойствием и грацией, что
Джек ощутил досаду и даже легкий стыд за себя: неужели эти гривастые
никогда не выглядят неуклюжими? Да может ли хоть что-нибудь смутить их?!.
- Добрый день, вийры! - сказал Джек.
Сатир поднялся. Его пальцы пробежали по струнам.
"Добрый день!" - произнесли струны.
Сирена воткнула гребень в волосы и мягко спрыгнула на траву,
спружинив ногами. При этом ее высокая грудь так всколыхнулась, что
пристально смотревший на нее Джек пришел в замешательство. Сирена подошла
к нему и взглянула своими фиалковыми глазами, резко отличавшимися от
желтых кошачьих глаз ее брата.
- Как дела, Джек Кейдж? - произнесла она по-английски. - Ты меня не
узнаешь?
Джек заморгал, начиная понимать.
- Р-ли! Крошка Р-ли! Святой Дионис, как ты изменилась! Выросла...
Она провела рукой по волосам.
- Естественно. Мне было четырнадцать лет, когда я ушла в горы для
прохождения обрядов. Это было три года тому назад. Теперь мне семнадцать,
и я взрослая. Разве в этом есть что-то странное?
- Да... нет... то есть... ты была похожа на швабру... то есть... А
теперь... - рука его непроизвольно описала изящную выпуклую линию.
Она улыбнулась.
- Не нужно краснеть от смущения. Я знаю, что у меня красивое тело. И
мне нравятся комплименты, можешь говорить их сколько угодно. При условии,
что ты будешь искренним.
Джек почувствовал, как румянец разливается по его лицу.
- Ты... ты не понимаешь. Я... - и он поперхнулся, чувствуя свою
полную беспомощность перед ужасающей прямотой гривастых.
Ей, должно быть, стало жалко его, и поэтому она попыталась сменить
тему разговора.
- У тебя есть закурить? - спросила Р-ли. - Мы остались без курева
несколько дней тому назад.
- У меня есть три. Как раз хватит.
Джек вынул из кармана куртки коробочку из дорогой меди, подаренную
ему Бесси Мерримот. Он вытряс из нее три самокрутки из грубой коричневой
бумаги. Непроизвольно он протянул первую Р-ли - как женщине. Его рука
отказалась следовать принятому грубому обращению с гривастыми.
Однако следующую самокрутку Джек закурил прежде, чем предложил
последнюю вийру. Сатир мягко, почти незаметно, улыбнулся.
Р-ли наклонилась к Джеку, прикуривая, подняла на него глаза. Джек не
мог удержаться от мысли, что эти фиалковые глаза, пожалуй, красивее, чем у
Бесси. Он никогда не понимал, почему отец говорит, что глядеть в глаза
гривастых все равно, что в глаза дикого зверя.
Сирена глубоко затянулась, закашлялась и выпустила дым через ноздри.
- Отрава, - сказала она, - но я люблю ее. Один из драгоценных даров,
который люди принесли с собой. Не представляю, как мы обходились бы без
табака!..
Если в словах Р-ли и была ирония, то совсем незаметная.
- Это, похоже, единственный порок, который вы у нас переняли, -
ответил Джек, - и единственный дар, который вы приняли. И они такие
несущественные...
Р-ли улыбнулась:
- О, дар не единственный. Ты же знаешь, мы едим собак. - Она
взглянула на Самсона, который прижался к хозяину, словно понимая, о чем
идет речь. - Тебе не нужно беспокоиться, большой лев. Мы не жарим твоих
сородичей. Только собак. Жирных и глупых собак для еды. А что касается
даров, - Р-ли обращалась уже к Джеку, - вам, землянам, не стоит корить
себя за то, что вы пришли к нам с пустыми руками: мы научились у вас
гораздо большему, чем вы думаете.
Сирена снова улыбнулась. Джек чувствовал себя ужасно глупо: можно
подумать, что все умения землян идут вийрам во вред! А ведь и вправду
можно подумать...
Сатир обратился к сестре с быстрой взрослой речью. Она коротко
ответила ему, но если перевести этот разговор на английский, он занял бы
гораздо больше времени. Затем Р-ли сказала Джеку:
- Мой брат Мррн хочет побыть здесь еще, чтобы закончить песню,
которую давно задумал. Завтра он нам ее исполнит, уже дома. А я, если ты
не против, провожу тебя.
Джек пожал плечами:
- Я не против.
- А ты не боишься, что нас увидит кто-нибудь из людей и донесет, что
ты запанибрата с сиреной?
- Прогулка по общественной дороге с вийром это вовсе не панибратство.
Даже по закону так.
Они молча пошли усыпанной листьями тропкой к дороге. Самсон, как
всегда, бежал чуть впереди. Позади яростно рокотала лира: если музыка
сирены была мелодичной, радостной и одухотворенной, то в мощных аккордах
Мррна было что-то от песен Диониса, какая-то неистовость и неукротимость.
Джеку хотелось дослушать. Он никому не признался бы в этом, но музыка
вийров всегда поражала его. Однако не было никакого разумного повода
задерживаться, и Джек продолжал шагать по просеке рядом с Р-ли. За
поворотом лесной дороги отчаянные звуки лиры почти затерялись в шуме
листвы громадных деревьев.
Широкое пятнадцатиметровое шоссе, которому было не меньше десяти
веков, плавно огибало пологий склон горы. Шоссе было выложено из
неизвестного людям серого материала без швов и стыков, сплошной полосой.
Прочный, как гранит материал, казалось, слегка пружинил под ногами. Это
было совершенно непонятно, как и то, что под жарким уже солнцем шоссе
оставалось прохладным. Все знают, что зимой все будет наоборот: даже в
лютый мороз босые ноги не замерзнут на ласковой поверхности дороги, а снег
и лед стекут талой водой по ее чуть заметной выпуклости.
Тысячи таких шоссе густой паутиной покрывали поверхность Авалона,
позволяя людям стремительно расселяться по всему материку.
Р-ли, которой наскучило долгое молчание Джека, попросила показать ей
саблю. Слегка удивившись, Джек вынул из ножен и протянул сирене оружие.
Держа саблю за эфес, Р-ли осторожно провела пальцами по кромке клинка.
- Железо, - сказала она, - ужасное слово для ужасной вещи. Думаю, наш
мир был бы куда хуже, будь в нем много таких вещей...
Джек смотрел, как сирена обращается с металлом. Вот и еще одна
дурацкая детская легенда о гривастых оказалась ложью: они спокойно могут
прикасаться к железу! И пальцы у них от этого не отсыхают, и руки не
скрючивает параличом, и от ужасной боли они не корчатся...
Р-ли указала на рукоять:
- Что здесь написано?
- Не знаю. Говорят, это по-арабски, на одном из языков Земли. - Джек
взял саблю, показал еще две надписи на рукояти, - "Год первый ХД", "Хомо
Дэйр". Это год, когда мы сюда прибыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27