Гребцы подхватили юношу под мышки и потащили через борт. Резкий крен
опрокинул их на спины, Найл повалился сверху. Паук все еще обвивал его
лапами. Одна из них, ударившись о скамью, хрустнула и переломилась.
Легкие, казалось, были полны воды.
Найл встал на колени и опустил голову на скамью, содрогаясь от
неудержимого кашля и рвоты.
Но несмотря на качку, от которой вода вокруг ходила ходуном, он ощущал
глубокое облегчение, а возможность держаться за какую-то опору придавала
сил. Он и через полчаса, когда шторм уже прошел, так и держался за ту
скамью.
Все, казалось, длилось совсем чуть-чуть: секунду назад его безудержно
швыряло вверх-вниз, а потом вдруг настала тишина. Подняв голову, он увидел
среди косматых, всклоченных туч синюю прогалину неба.
Ветер ослаб до кроткого, ровного дуновения. Вода в ладье больше не
плескалась, она стала тихой и безмятежной, будто в пруду. Неприкрытую спину
ласково припекало солнце. Найл давно не испытывал такого блаженства.
На судне царил полный кавардак. Все плавало: канатные бухты, бочонки,
сундуки, весла.
Найл, поднявшись, долго всматривался через борт, но ни одной ладьи не
было видно. А вот у горизонта на севере постепенно проступала полоска суши.
Подняли парус, закрепили в нужном положении румпель.
Затем все, кто был на борту, принялись вычерпывать из ладьи воду.
Через полчаса в центральном проходе осталась лишь узкая лужица. Вместе со
всеми трудился и Найл, орудуя деревянным черпаком.
На его душе было тепло, отрадно: вот так работать рядом с мускулистыми
красавцами-моряками, внося посильную лепту в наведение порядка после того,
что наделал шторм. Вот теперь (опасность-то миновала) все благодушно
улыбались. Приятно было видеть, что им, Найлом, больше не пренебрегают,
обращаются как с ровней.
Один из моряков вручил юноше сумку. Вся еда в ней, кроме опунций,
безнадежно раскисла.
Но, главное, увесистая металлическая трубка была на месте, из-за нее
сумку не унесло волной.
Теперь происшедшее казалось сном. Как ни в чем не бывало палило с
пронзительно синего неба солнце, и на досках вскоре не осталось и следа
сырости. Впитывая вожделенное тепло, на обоих концах ладьи неподвижно
распластались пауки. Одному из них, которого спас Найл, вышибло от удара о
скамьи клык, а из сломанной ноги сочилась струйка крови. Невольно бросалось
в глаза, что моряки стараются не подходить к паукам близко, скорее всего,
не из боязни, а из уважения та, благоговейного трепета. Эти твари для них,
похоже, были едва ли не символом религиозного поклонения.
Встав на скамью, юноша пристально вглядывался в приближающуюся землю.
Тут кто-то похлопал его по плечу - опять старшая. В руках у нее был
металлический кубок, который она протягивала юноше.
В кубке искрилась на солнце золотистая жидкость. Найл принял кубок с
улыбкой благодарности (наглотавшись соленой воды, он теперь испытывав
свирепую жажду) и обеими руками поднес его к губам. Это оказался
сладковатый перебродивший напиток, похожий на тот, что настаивался у отца,
только куда крепче, душистее и, разумеется, вкуснее. Женщина взяла кубок у
Найла, заглянула юноше в глаза и начала пить с другого края.
Тут до Найла дошло, что, оказывается, моряки побросали работу и
смотрят на него. Напиток, понял он, был не просто щедрым подношением. Это
какой-то ритуал. Но что бы это могло означать? Лишь бросив взгляд на
распростертого под солнцем вожака с перебитой, неестественно выгнутой
лапой, он догадался.
Это своеобразный жест благодарности за спасение жизни.
Выпив пьянящий сок, служительница улыбнулась юноше, затем перевернула
кубок вверх дном, стряхнула последнюю каплю на доски прохода и повернулась
спиной. Только тогда моряки опять взялись за работу.
От выпитого Найлу стало легко, по телу прокатилась теплая волна,
прошла усталость. Одновременно он почувствовал: его ум слился с умами
моряков. Юноша ощущал их радость оттого, что шторм благополучно миновал и
судно подходит к земле. Но вот что странно, Найл никак не мог воспринять их
сознания обособленно, каждое в отдельности.
Пытаясь вглядеться в разум одного из матросов, он словно бы смотрел
сквозь него в разум соседа, а из него - в чей-нибудь еще, и так до
бесконечности. Это напоминало чем-то коллективный разум муравьев. Каждый
человек как будто одновременно был и никем, и всеми.
Единственное исключение составляла служительница.
Только у нее он разглядел четко выраженные личностные черты характера,
твердое понимание своей значимости и ответственности за решения и
требования к другим. Но все равно ее сущность отличалась от сущности его
матери или Ингельд, не говоря уже о своенравной Мерлью. У этой женщины не
было ни глубоких мыслей, ни желания разобраться в себе.
Один из моряков, зычно гикнув, указал рукой через правый борт. Найл,
вскочив, до рези в глазах всмотрелся в безмятежный морской простор. Вдали,
в голубоватой дамке, виднелись две другие ладьи - единственное, чего не
доставало юноше для его нехитрого счастья.
До берега оставалось совсем немного, и можно было различить скалистую
береговую линию, отороченную острыми пиками изъеденных неотступным морем
утесов, и сползающие к морю зеленые поля.
Ровно, спокойно дышащий ветер плавно подносил судно к суше, словно
извиняясь за проявленный в море дурной характер. Когда подошли ближе,
показались деревья и желтый утесник. Мимо с жужжанием пронеслась крупная
пчела. Но нигде, сколько ни вглядывался, юноша не заметил следов человека.
Гребцы налегали на весла под ритмичное постукивание.
Примерно пару миль ладья шла вдоль берега на запад. И вот, когда
обогнули мыс, взору открылось первое творение человеческих рук -
белокаменная гавань, нестерпимо яркая в солнечных лучах. Ветер утих,
сильнее стала чувствоваться жара. Мимо проплыл скалистый островок с
обломком башни, высоченные гранитные блоки в беспорядке валялись вокруг
фундамента.
Сама гавань своей внушительностью уступала разве что цитадели на
плато. В море вдавалась огромная, толщиной в десяток метров, плавно
изогнутая стена. Тщательно пригнанные друг к другу камни мола; диковинные
деревянные приспособления, вздымающиеся я небу на дальнем конце причала;
пришвартованные к причалам суда... Найл опять почувствовал, как глубоко все
это взволновало его: обыкновенные люди, подобные ему, когда-то воздвигали
грандиозные сооружения. Только вблизи становилось заметно, что все это уж
изрядно тронуто налетом времени и успело наполовину прийти в негодность.
Войдя в гавань, гребцы подняли весла, и ладья теперь скользила по
водной глади за счет набранной скорости. Стоявший на причале человек
побросал один за другим канаты (толстенные, Найл таких не встречал), их
прицепили к барабанам на носу и корме. Спустили сходни. Первой надо было
пройти служительнице. Сойдя, она опустилась на колени и почтительно
склонила голову, ожидая, когда спустятся на берег пауки. Рабочие на причале
приняли ту же позу, выражая повиновение и почтительность. В этом положении
они оставались до тех пор, пока насекомые не прошествовали мимо.
Один из моряков, тронув Найла за локоть, показал жестом, чтобы тот шел
следом. Юноша думал, что его поведут под конвоем как пленника, и удивился,
поняв, что никто не охраняет его. Более того, он оторопел от неожиданности:
когда спускался, моряки застыли навытяжку. Юноша прошел по сходням, и
служительница властно вытянула руку, веля ему остановиться.
- Как тебя зовут? - спросила она, впервые обращаясь непосредственно к
нему.
- Найл.
- Добрый знак.
- Что? - не понял он.
- Ты вызвал благосклонность хозяев. Нет большей удачи.
Взяв его за руку, женщина пошла вдоль причала. Где бы они ни
проходили, всюду рабочие спешили встать навытяжку. Эти, что сразу бросалось
в глаза, были еще выше и мощнее, чем моряки. Найл никогда еще не видел
таких мускулов.
-Куда мы? - спросил он негромко. Он не удивился бы, пропусти женщина
его слова вообще мимо ушей, настолько деловито-озабоченной она выглядела.
Но она, судя по всему, считала его вправе задавать вопросы.
- К начальнику порта.
Она указала на приземистое здание из серого камня в конце. Как и сам
причал, здание казалось донельзя запущенным, окна даже были замурованы
кирпичами. Служительница постучала в дверь. Через секунду ее отворил бурый
бойцовый паук. Открыл и посторонился, давая дорогу. После яркого дневного
света Найлу потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку. Он
находился в большом и, судя по всему, пустом помещении, сыром и затхлом.
Скупой свет сочился лишь узенькими лучиками через трещины в крыше.
Недоглядев, юноша "два не натолкнулся на большого бурого "бойца". Дальние
углы помещения в нескольких метрах от входа были затянуты паутиной.
В центре ее, пристально глядя на вошедших, сидел черный
пауксмертоносец.
Размером он был помельче своих бойцовых сородичей, а глянцевитое
брюхо, наоборот, объемистей и круглее. Ободом описывали голову округлые,
как бусы, глаза.
Глаза эти, а также сложенные ядовитые клыки придавали мохнатому
насекомому такое же непроницаемое зловещее выражение, какое было у того,
которого прибил Найл.
Сердце похолодело от мгновенного приступа безотчетного страха, что,
безусловно, не укрылось от паука. Найл почувствовал, как его пронизывает
чужая воля - не так неуклюже, как у бойцовых пауков, а упорно, настойчиво,
что выдавало недюжинный ум твари. От этого юноше стало еще страшнее, ведь
паук, читающий мысли, может узнать, что это он убил его собрата.
Найл непроизвольно очистил разум, прогнав все мысли и сделав его
пассивным. Смертоносец пытался проникнуть юноше прямо в мозг точно так же,
как сам парень когда-то проникал в сознание шатровика. О противодействии не
могло быть и речи.
Найл лишь пытался как можно точнее воспроизвести мыслительную вибрацию
шатровика. И перевоплотился в него так же непроизвольно, как меняет окраску
хамелеон.
У смертоносца это вызывало недоумение. Он перекинулся
импульсомзамечанием с бойцовым пауком, послав простой сигнал, такой же
доступный для понимания, как человеческая мимика:
"Сдается мне, это идиот". Ответный импульс - не вполне уверенное
согласие: "Боюсь, что да".
Если бы они разговаривали вслух, Найл непременно выдал бы себя.
Бойцовые пауки знали о юноше правду. Во время шторма, когда было не до игры
в прятки, он контактировал с их умами напрямую, так что не стоило
притворяться дураком: они бы сразу могли его раскусить. Но "боец" и
смертоносец перекинулись сейчас между собой сигналами так быстро, что Найл
не успел и испугаться, даже облегчение не успел испытать от того, что бурый
не выдал.
Смертоносец переключился на служительницу, отдав ей короткое мысленное
распоряжение:
"Увести". Через несколько секунд Найл уже снова стоял под
ослепительными лучами солнца, с трудом веря, что опасность миновала. Его
волнение не укрылось от служительницы.
- Что, боязно было?
- Боязно, а как же,- кивнул Найл.
В глазах женщины мелькнуло сочувствие.
- Ты их не бойся. Со своими слугами они обращаются по-доброму.
Найлу хотелось о многом расспросить, но женщина его перебила:
- Мне надо отчитаться перед начальством. А ты пока иди. дожидайся
своих.
Найл побрел назад. Моряки уже успели высадиться, ладья была пуста. Ни
у кого здесь Найл, судя по всему, не вызывал любопытства. Он спросил у
одного из портовых рабочих, когда, по его мнению, подойдут те два судна.
Тот пожал плечами:
- Скоро, наверное.
Найл отправился обратно вдоль причала. Напоминающее башню деревянное
приспособление сейчас, похоже, работало, и парню захотелось посмотреть, для
чего оно предназначено.
Сооружение находилось во внутренней части гавани, где стояло под
разгрузкой судно. У него было плоское днище, пошире, чем у ладьи, на
которой приплыл Найл. Внутренность судна разделялась переборками, чтобы
груз во время шторма не мотало по палубе. Там было полно тюков из грубой
коричневой ткани.
Колесо в нижней части деревянного приспособления позволяло заводить
верхнюю его часть над палубой, и тогда сверху плавно опускалась подвешенная
на веревках деревянная платформа. Когда на платформу укладывали довольно
много тюков, та снова поднималась и перекочевывала на причал, где груз
перегружали на подводы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18