Неужели они настолько глупы и недальновидны?
– Дело не в этом, – вздохнул управитель. – Вот и дальновидны, и умны, но я знаю, как это бывает. Зависть к удачливому – более сильному, более богатому – оказывается сильнее доводов рассудка. Каббад молит богов, чтобы они очистили души наших соседей от злобы и зависти и просветили их разум. Надеюсь, боги не останутся равнодушными к его мольбам. – Он взглянул из-за зубчатой башни на вражеский лагерь и сник окончательно. – Я-то что, я уже старик – два срока прожил. Меня царство Ягмы не пугает. А вот вас, молодых, жалко. И внучка моего жалко, и…
Внука Микхи – молодого воина по имени Хималь – Аддон Кайнен как раз и собирался отправить в Газарру за помощью.
4
Они приходили в его сны, как в свою страну.
Они стояли на пороге его души и настойчиво скреблись, требуя, чтобы он впустил их в сердце, в самое нутро, и уже никуда не отпускал.
Они были похожи на верных псов, оставленных под проливным дождем, скулящих от тоски и острого чувства несправедливости.
Он понимал, что виноват перед ними, хотя и не знал в чем.
Они ждали, что он услышит их, и поэтому бродили в его снах, словно в лабиринте черных пещер, заставляя узнавать странные и незнакомые вещи.
Они являлись по его душу и не желали уходить обратно, в пустоту, из которой пришли.
Там, в этой пустоте, метались страшные и причудливые тени, слышались голоса и кто-то ждал его.
Кто-то ждал долго и терпеливо.
Стройные ряды войск маршировали на север.
Небо в рваных облаках багряного цвета казалось заляпанным кровью погибших.
И слепой бог Данн плакал на вершине холма, а У его ног валялись ненужные жребии.
И кто не вернулся с поля битвы.
Маленькие пряхи вопоквая-артолу ткали бесконечное покрывало.
Они приходили в его сны, чтобы о чем-то…
5
– …Предупредить тебя, что это очень опасно. С другой стороны, не опаснее, чем оставаться в крепости во время осады. Плохонькое утешение, конечно, но другого у меня нет. – И Аддон Кай-нен виновато пожал плечами.
– Не беспокойся, таленар, – отвечал Хималь, преданно глядя на своего командира, – я все сделаю. Я доберусь до Газарры живым, я не дам себя убить, потому что с этого мгновения моя жизнь принадлежит не мне и даже не нашим могучим богам, а жителям Каина. Я не имею права не дойти.
От внимания Аддона не ускользнуло, что юноша поименовал его титулом верховного военачальника Газарры.
Хотя Баадер Айехорн назначил таленаром Тислена, но жители Каина со снисходительным презрением относились к «городским» войскам и признавали единственным предводителем главу клана Кайненов. А кого назначали на этот пост Айехорны, не имело ровным счетом никакого значения.
У дверей тихонько всхлипывала мать молодого воина, судорожно прижимая к груди наспех собранный мешок с едой.
– Не плачь, женщина, – рявкнул на нее Аддон. – Не мучь сына. Ему и так тяжело оставлять тебя в осажденной крепости, а ты еще хнычешь. Жена воина и мать воина обязаны улыбаться, провожая своих мужчин на ратный труд.
Старший Кайнен слушал себя с отвращением: и что за чушь он тут несет? Помолчал бы, дал людям проститься.
Сын старого Микхи, отец Хималя, однажды тоже взял наспех собранный женой мешок и поскакал в Газарру за подкреплением. Это было ритофо пятнадцать тому, когда воевали с Шэнном.
И спустя два дня из города пришла помощь. Триста человек. Без одного. Без того самого главного, которого с нетерпением ждали не старый тогда еще Микхи, его внук и невестка.
Это и есть война.
Когда войска уходят за победой и возвращаются с ней – такой вымечтанной, такой желанной и оплаченной страшной ценой. Потому что войско Газарры или войско Каина – это безликое существо;
У него нет ни имени, ни души, ни жены, ни детей, ни родителей.
Все это есть у каждого погибшего воина.
Войско – безжалостное существо – радостно возвращается домой, неся вместе с победой горе, печаль и смертную тоску.
Победа – это когда есть кому оплакать погибших, есть кому выть ночами от горя и есть кому с упреком смотреть в глаза предводителю: что ж ты так? Не уберег, не защитил. А ведь это ты обещал, что войска вернутся домой с победой…
– Отец, ты не видел Уну? – Вошедший Килиан улыбнулся молодому воину и похлопал его по пле-У – Посылают за подмогой? Или сам вызвался?
– Я знаю окрестные горы лучше, чем нашу крепость, – сказал Хималь. – Каждый камешек, можно сказать, в лицо. Если идти не в обход, по Равнине, и не через перевал, а напрямик, то уже через три дня буду в Газарре. И если Тислен соблаговолит поторопиться, то вам придется сдерживать варваров дней десять, не больше.
– Удержим, – уверил его Килиан. – Не впервой. Счастливого тебе пути, Хим.
– Хорошей битвы, Ки.
Молодые люди быстро переглянулись. Надо бы сказать что-то еще, но что еще скажешь? Конечно, грозный Суфадонекса может в любой день забрать воина к себе, но лучше не говорить об этом вслух, чтобы не накликать судьбу.
– Так ты видел Уну, отец? – переспросил Килиан, когда Хималь ушел в сопровождении все еще всхлипывающей матери.
– Нет, не видел. А что?
– Мне надо с ней поговорить. Все-таки последние мирные литалы. Никто не знает, когда еще выпадет свободная минутка.
Аддон нахмурился и поманил сына поближе.
– Хочешь попросить ее стать твоей женой?
– Ну-у да, – немного замялся юноша.
– Не торопись, сынок. Еще не время, поверь отцу.
– Из-за Руфа? – сразу потемнел Килиан.
– Вовсе нет. Это из-за самой Уны. Позже ты поймешь, что именно я имел в виду. А пока не требуй от нее ответа. Если хочешь, чтобы перед сражением душа твоя была спокойна, можешь просто сказать ей о том, что ты ее любишь, – это достойно мужчины и воина. А взаимных признаний не жди и замуж не зови.
– Не понимаю я тебя, отец.
– А тебе и не следует меня понимать, – жестко ответил Кайнен, – тебе следует хотя бы иногда прислушиваться к моим советам. Тогда всем будет легче: и тебе, и нашей девочке, и нам с матерью.
– Может, ты хочешь выдать ее замуж в другой лан – не унимался молодой человек. – Чтобы ни мне, ни Руфу, а какому-нибудь чужаку? Нашу кровь отдать на сторону?
– Иногда ты меня злишь, – признался отец, глядя на сына из-под сдвинутых бровей. – Если бы я хотел выдать Уну замуж за кого-нибудь достойного я так бы тебе и сказал. Но решаю не я. Пойми это упрямец. Или хотя бы постарайся понять…
– Пойду проверю доспехи еще раз, – буркнул Килиан, стараясь не поднимать глаз на отца. – Пока есть возможность. С Уной поговорю, если получится. И твой совет не забуду. – Он повернулся и вышел.
Редкий мужчина из клана Кайненов брал в жены единокровную сестру. Это не запрещалось законами Рамора, но случалось не так уж и часто. Аддон подозревал, что сын предполагает именно эту причину неявного несогласия родителей с его женитьбой на У не. Глупышка… Знал бы он, что происходит на самом деле.
Килиан нашел сестру у крепостной стены, где она помогала другим женщинам связывать сено в плотные пучки. Потом их будут поджигать и сбрасывать на головы нападающим.
– Уна, нам нужно поговорить.
– Сейчас, погоди немного.
/Как смешно и нелепо. Я хотела услышать признание в любви перед этой битвой, и мое желание сбылось. Боги любят пошутить над людьми и сделать все по своему усмотрению. Какой же у него торжественный вид… Смешной. Милый. И что теперь делать? Единственная отговорка – он мой родной брат. Ну и что с того? Но ведь не огорчать же его теперь, накануне сражения…/
Килиан нервно одернул на себе плащ, зачем-то поправил на голове сверкающий шлем, затем снял его и взял в руку. Никак не мог найти нужные слова и нужное положение. Его тело внезапно стало мешать своему владельцу. Всегда ловкое, гибкое и сильное, сейчас оно показалось неправдоподобно неуклюжим.
Молодой человек покраснел и забарабанил пальцами по начищенным доспехам.
– Что тебе, Ки?
– Давай отойдем в сторонку.
– Как хочешь. Ну, что ты хотел мне сказать, Килиан? Я тебя слушаю.
– А могла бы и не слушать, – выпалил молодой человек, разгораясь еще более ярким румянцем. – Ты же и сама все понимаешь. Я люблю тебя. Давно люблю, еще с детства. Помнишь, я дразнил тебя сетсой, ты обижалась и колотила меня, а я никому не жаловался и не признавался матери, откуда у меня синяки?
Уна звонко рассмеялась, словно горный ручеек прокатился по камешкам.
– Не смейся. Это я уже тогда любил тебя. И мечтал, чтобы ты была какой-нибудь знатной шэннской дамой, а я бы тебя украл, как отец похитил нашу маму. А потом я мечтал, чтобы тебя похитили мехолны, а я спас. Или чтобы ты сломала себе ногу где-нибудь в горах, а я нес бы тебя на руках…
– Очень мило. – Уна хохотала так, что у нее даже слезы потекли. Отсмеявшись, она приняла грозный вид. – То есть ты только и делал, что мечтал о том, чтобы со мной приключилась какая-нибудь неприятность. Хороша же твоя любовь…
– Вот ты всегда ко мне цепляешься, с самого детства! – вспылил Килиан. – Я тут распинаюсь, рассказываю, как сильно люблю, а ты издеваешься.
Если меня убьют, ты, конечно, пожалеешь о том, что была со мной неласкова, – но будет поздно.
– Не говори глупости.
– Я говорю не глупости. Я признаюсь в своих чувствах.
– Нет, глупости. – Она даже ногой притопнула у нас впереди длинная-длинная жизнь; мы выстоим в этом сражении и доживем до следующей осады, а потом переживем и ее. Мы дети Аддона Кайнена, и наше дело – охранять Южный рубеж Рамора. Помнишь, сотник? И не смей говорить о том, что ты погибнешь: я не желаю этого слышать, потому что я не желаю жить в мире, где нет тебя.
И Уна быстро сделала охранительный знак, чтобы не разгневать ревнивого Ягму, который мог наказать смертных, которые неуважительно отзывались о его царстве.
– Правда? – расцвел Килиан, который понял главное: он не безразличен У не. – Ты хочешь, чтобы я жил?
– Конечно. Я хочу, чтобы ты жил, чтобы мучил меня своими глупыми расспросами и дразнил сетсой. А я буду тебя колотить, как в детстве. И мы не скажем маме, отчего ты такой бедный, – она и сама обо всем догадывается.
Девушка поманила брата к себе, а когда он наклонился, нежно поцеловала в лоб.
– Иди займись доспехами и оружием. Пока враг у ворот, тебе нужно думать только об этом. И о твоих солдатах. – Она замялась. – Твои солдаты…; что они говорят?
– Моим эстиантам сейчас хуже всех, – вздохнул Килиан. – И я их вполне понимаю. Мы совершенно бесполезны..
– ..ну, не совершенно, но все же. В поле выходить – настоящее самоубийство, хотя, каюсь, я приставал к отцу с этой идеей: очень уж неприятно чувствовать свою беспомощность.
– В ближайшие дни на стенах Каина каждый воин, каждая пара рук будет на счету, – утешила его У на.
– Все верно, но моя конница, ты не дашь соврать, лучшая не только в Газарре, но и во всем Раморе. А в качестве воинов на крепостных стенах мы ничем не лучше и не хуже других. Каждый мой эстиант стоит пятерых, когда сидит в седле. И всего только один к одному, когда под ним нет коня
Девушка успокаивающе погладила его по щеке. Все, что он сказал, было правдой от первого и до последнего слова. Эстианты Килиана Кайнена славились на весь край, но их высокое искусство было совершенно бесполезно внутри крепости.
Уна на секунду зажмурилась, чтобы прийти в себя.
/Страшно. Так страшно, что даже нельзя говорить об этом вслух. До визга, до тошноты. И Килиану страшно – я это чувствую. И отцу, и бедной маме. Только Руф стоит словно каменное изваяние… Килиан, милый, он все-таки решился сказать мне… Лучше думать об этом, только об этом…/
Девушка ощутила внезапный приступ острой неприязни к любимому.
Действительно, непроницаемое лицо Руфа ничего не выражало. Разве что казалось в какой-то миг – он вообще не здесь и думает не о грядущем сражении, не о родных и близких, а о чем-то другом, чему в человеческом языке вообще нет названия.
От этого на душе было холодно и пусто. И в этом холоде и пустоте ворочалась бесприютная любовь, которая никак не могла найти себе места.
Она ворочалась, металась, как живое существо, но почему-то представлялась Уне черным камнем с острыми краями. Эти края ранили ее изнутри, заставляя сердце истекать кровью…
6
Панон-тераваль был голоден и зол. Эта гора мускулов под пятнисто-полосатой шкурой цвета расплавленного серебра, покоящаяся на колонноподобных могучих лапах, сейчас пребывала в непривычном для нее состоянии.
Панон-тераваль – ночной хищник, хозяин гор – никому и никогда не уступал дорогу. Это его именем матери пугали раскапризничавшихся детей, это его появления боялись пастухи, гнавшие стада через крутые перевалы, это с ним предпочитали не связываться даже газарратские милдедины, сокрушавшие своими тяжелыми топорами самые прочные доспехи.
Панон-тераваль был жестоким владыкой. Ему нужны были только кровавые жертвы. Он нуждался в теплом, парном мясе и горячей, свежей крови. Но в его оправдание можно сказать, что сия потребность была у него естественной (иначе бы он сам не выжил) в отличие от людей, которые совершали убийства из мести либо корысти, а то и просто забавы ради.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Дело не в этом, – вздохнул управитель. – Вот и дальновидны, и умны, но я знаю, как это бывает. Зависть к удачливому – более сильному, более богатому – оказывается сильнее доводов рассудка. Каббад молит богов, чтобы они очистили души наших соседей от злобы и зависти и просветили их разум. Надеюсь, боги не останутся равнодушными к его мольбам. – Он взглянул из-за зубчатой башни на вражеский лагерь и сник окончательно. – Я-то что, я уже старик – два срока прожил. Меня царство Ягмы не пугает. А вот вас, молодых, жалко. И внучка моего жалко, и…
Внука Микхи – молодого воина по имени Хималь – Аддон Кайнен как раз и собирался отправить в Газарру за помощью.
4
Они приходили в его сны, как в свою страну.
Они стояли на пороге его души и настойчиво скреблись, требуя, чтобы он впустил их в сердце, в самое нутро, и уже никуда не отпускал.
Они были похожи на верных псов, оставленных под проливным дождем, скулящих от тоски и острого чувства несправедливости.
Он понимал, что виноват перед ними, хотя и не знал в чем.
Они ждали, что он услышит их, и поэтому бродили в его снах, словно в лабиринте черных пещер, заставляя узнавать странные и незнакомые вещи.
Они являлись по его душу и не желали уходить обратно, в пустоту, из которой пришли.
Там, в этой пустоте, метались страшные и причудливые тени, слышались голоса и кто-то ждал его.
Кто-то ждал долго и терпеливо.
Стройные ряды войск маршировали на север.
Небо в рваных облаках багряного цвета казалось заляпанным кровью погибших.
И слепой бог Данн плакал на вершине холма, а У его ног валялись ненужные жребии.
И кто не вернулся с поля битвы.
Маленькие пряхи вопоквая-артолу ткали бесконечное покрывало.
Они приходили в его сны, чтобы о чем-то…
5
– …Предупредить тебя, что это очень опасно. С другой стороны, не опаснее, чем оставаться в крепости во время осады. Плохонькое утешение, конечно, но другого у меня нет. – И Аддон Кай-нен виновато пожал плечами.
– Не беспокойся, таленар, – отвечал Хималь, преданно глядя на своего командира, – я все сделаю. Я доберусь до Газарры живым, я не дам себя убить, потому что с этого мгновения моя жизнь принадлежит не мне и даже не нашим могучим богам, а жителям Каина. Я не имею права не дойти.
От внимания Аддона не ускользнуло, что юноша поименовал его титулом верховного военачальника Газарры.
Хотя Баадер Айехорн назначил таленаром Тислена, но жители Каина со снисходительным презрением относились к «городским» войскам и признавали единственным предводителем главу клана Кайненов. А кого назначали на этот пост Айехорны, не имело ровным счетом никакого значения.
У дверей тихонько всхлипывала мать молодого воина, судорожно прижимая к груди наспех собранный мешок с едой.
– Не плачь, женщина, – рявкнул на нее Аддон. – Не мучь сына. Ему и так тяжело оставлять тебя в осажденной крепости, а ты еще хнычешь. Жена воина и мать воина обязаны улыбаться, провожая своих мужчин на ратный труд.
Старший Кайнен слушал себя с отвращением: и что за чушь он тут несет? Помолчал бы, дал людям проститься.
Сын старого Микхи, отец Хималя, однажды тоже взял наспех собранный женой мешок и поскакал в Газарру за подкреплением. Это было ритофо пятнадцать тому, когда воевали с Шэнном.
И спустя два дня из города пришла помощь. Триста человек. Без одного. Без того самого главного, которого с нетерпением ждали не старый тогда еще Микхи, его внук и невестка.
Это и есть война.
Когда войска уходят за победой и возвращаются с ней – такой вымечтанной, такой желанной и оплаченной страшной ценой. Потому что войско Газарры или войско Каина – это безликое существо;
У него нет ни имени, ни души, ни жены, ни детей, ни родителей.
Все это есть у каждого погибшего воина.
Войско – безжалостное существо – радостно возвращается домой, неся вместе с победой горе, печаль и смертную тоску.
Победа – это когда есть кому оплакать погибших, есть кому выть ночами от горя и есть кому с упреком смотреть в глаза предводителю: что ж ты так? Не уберег, не защитил. А ведь это ты обещал, что войска вернутся домой с победой…
– Отец, ты не видел Уну? – Вошедший Килиан улыбнулся молодому воину и похлопал его по пле-У – Посылают за подмогой? Или сам вызвался?
– Я знаю окрестные горы лучше, чем нашу крепость, – сказал Хималь. – Каждый камешек, можно сказать, в лицо. Если идти не в обход, по Равнине, и не через перевал, а напрямик, то уже через три дня буду в Газарре. И если Тислен соблаговолит поторопиться, то вам придется сдерживать варваров дней десять, не больше.
– Удержим, – уверил его Килиан. – Не впервой. Счастливого тебе пути, Хим.
– Хорошей битвы, Ки.
Молодые люди быстро переглянулись. Надо бы сказать что-то еще, но что еще скажешь? Конечно, грозный Суфадонекса может в любой день забрать воина к себе, но лучше не говорить об этом вслух, чтобы не накликать судьбу.
– Так ты видел Уну, отец? – переспросил Килиан, когда Хималь ушел в сопровождении все еще всхлипывающей матери.
– Нет, не видел. А что?
– Мне надо с ней поговорить. Все-таки последние мирные литалы. Никто не знает, когда еще выпадет свободная минутка.
Аддон нахмурился и поманил сына поближе.
– Хочешь попросить ее стать твоей женой?
– Ну-у да, – немного замялся юноша.
– Не торопись, сынок. Еще не время, поверь отцу.
– Из-за Руфа? – сразу потемнел Килиан.
– Вовсе нет. Это из-за самой Уны. Позже ты поймешь, что именно я имел в виду. А пока не требуй от нее ответа. Если хочешь, чтобы перед сражением душа твоя была спокойна, можешь просто сказать ей о том, что ты ее любишь, – это достойно мужчины и воина. А взаимных признаний не жди и замуж не зови.
– Не понимаю я тебя, отец.
– А тебе и не следует меня понимать, – жестко ответил Кайнен, – тебе следует хотя бы иногда прислушиваться к моим советам. Тогда всем будет легче: и тебе, и нашей девочке, и нам с матерью.
– Может, ты хочешь выдать ее замуж в другой лан – не унимался молодой человек. – Чтобы ни мне, ни Руфу, а какому-нибудь чужаку? Нашу кровь отдать на сторону?
– Иногда ты меня злишь, – признался отец, глядя на сына из-под сдвинутых бровей. – Если бы я хотел выдать Уну замуж за кого-нибудь достойного я так бы тебе и сказал. Но решаю не я. Пойми это упрямец. Или хотя бы постарайся понять…
– Пойду проверю доспехи еще раз, – буркнул Килиан, стараясь не поднимать глаз на отца. – Пока есть возможность. С Уной поговорю, если получится. И твой совет не забуду. – Он повернулся и вышел.
Редкий мужчина из клана Кайненов брал в жены единокровную сестру. Это не запрещалось законами Рамора, но случалось не так уж и часто. Аддон подозревал, что сын предполагает именно эту причину неявного несогласия родителей с его женитьбой на У не. Глупышка… Знал бы он, что происходит на самом деле.
Килиан нашел сестру у крепостной стены, где она помогала другим женщинам связывать сено в плотные пучки. Потом их будут поджигать и сбрасывать на головы нападающим.
– Уна, нам нужно поговорить.
– Сейчас, погоди немного.
/Как смешно и нелепо. Я хотела услышать признание в любви перед этой битвой, и мое желание сбылось. Боги любят пошутить над людьми и сделать все по своему усмотрению. Какой же у него торжественный вид… Смешной. Милый. И что теперь делать? Единственная отговорка – он мой родной брат. Ну и что с того? Но ведь не огорчать же его теперь, накануне сражения…/
Килиан нервно одернул на себе плащ, зачем-то поправил на голове сверкающий шлем, затем снял его и взял в руку. Никак не мог найти нужные слова и нужное положение. Его тело внезапно стало мешать своему владельцу. Всегда ловкое, гибкое и сильное, сейчас оно показалось неправдоподобно неуклюжим.
Молодой человек покраснел и забарабанил пальцами по начищенным доспехам.
– Что тебе, Ки?
– Давай отойдем в сторонку.
– Как хочешь. Ну, что ты хотел мне сказать, Килиан? Я тебя слушаю.
– А могла бы и не слушать, – выпалил молодой человек, разгораясь еще более ярким румянцем. – Ты же и сама все понимаешь. Я люблю тебя. Давно люблю, еще с детства. Помнишь, я дразнил тебя сетсой, ты обижалась и колотила меня, а я никому не жаловался и не признавался матери, откуда у меня синяки?
Уна звонко рассмеялась, словно горный ручеек прокатился по камешкам.
– Не смейся. Это я уже тогда любил тебя. И мечтал, чтобы ты была какой-нибудь знатной шэннской дамой, а я бы тебя украл, как отец похитил нашу маму. А потом я мечтал, чтобы тебя похитили мехолны, а я спас. Или чтобы ты сломала себе ногу где-нибудь в горах, а я нес бы тебя на руках…
– Очень мило. – Уна хохотала так, что у нее даже слезы потекли. Отсмеявшись, она приняла грозный вид. – То есть ты только и делал, что мечтал о том, чтобы со мной приключилась какая-нибудь неприятность. Хороша же твоя любовь…
– Вот ты всегда ко мне цепляешься, с самого детства! – вспылил Килиан. – Я тут распинаюсь, рассказываю, как сильно люблю, а ты издеваешься.
Если меня убьют, ты, конечно, пожалеешь о том, что была со мной неласкова, – но будет поздно.
– Не говори глупости.
– Я говорю не глупости. Я признаюсь в своих чувствах.
– Нет, глупости. – Она даже ногой притопнула у нас впереди длинная-длинная жизнь; мы выстоим в этом сражении и доживем до следующей осады, а потом переживем и ее. Мы дети Аддона Кайнена, и наше дело – охранять Южный рубеж Рамора. Помнишь, сотник? И не смей говорить о том, что ты погибнешь: я не желаю этого слышать, потому что я не желаю жить в мире, где нет тебя.
И Уна быстро сделала охранительный знак, чтобы не разгневать ревнивого Ягму, который мог наказать смертных, которые неуважительно отзывались о его царстве.
– Правда? – расцвел Килиан, который понял главное: он не безразличен У не. – Ты хочешь, чтобы я жил?
– Конечно. Я хочу, чтобы ты жил, чтобы мучил меня своими глупыми расспросами и дразнил сетсой. А я буду тебя колотить, как в детстве. И мы не скажем маме, отчего ты такой бедный, – она и сама обо всем догадывается.
Девушка поманила брата к себе, а когда он наклонился, нежно поцеловала в лоб.
– Иди займись доспехами и оружием. Пока враг у ворот, тебе нужно думать только об этом. И о твоих солдатах. – Она замялась. – Твои солдаты…; что они говорят?
– Моим эстиантам сейчас хуже всех, – вздохнул Килиан. – И я их вполне понимаю. Мы совершенно бесполезны..
– ..ну, не совершенно, но все же. В поле выходить – настоящее самоубийство, хотя, каюсь, я приставал к отцу с этой идеей: очень уж неприятно чувствовать свою беспомощность.
– В ближайшие дни на стенах Каина каждый воин, каждая пара рук будет на счету, – утешила его У на.
– Все верно, но моя конница, ты не дашь соврать, лучшая не только в Газарре, но и во всем Раморе. А в качестве воинов на крепостных стенах мы ничем не лучше и не хуже других. Каждый мой эстиант стоит пятерых, когда сидит в седле. И всего только один к одному, когда под ним нет коня
Девушка успокаивающе погладила его по щеке. Все, что он сказал, было правдой от первого и до последнего слова. Эстианты Килиана Кайнена славились на весь край, но их высокое искусство было совершенно бесполезно внутри крепости.
Уна на секунду зажмурилась, чтобы прийти в себя.
/Страшно. Так страшно, что даже нельзя говорить об этом вслух. До визга, до тошноты. И Килиану страшно – я это чувствую. И отцу, и бедной маме. Только Руф стоит словно каменное изваяние… Килиан, милый, он все-таки решился сказать мне… Лучше думать об этом, только об этом…/
Девушка ощутила внезапный приступ острой неприязни к любимому.
Действительно, непроницаемое лицо Руфа ничего не выражало. Разве что казалось в какой-то миг – он вообще не здесь и думает не о грядущем сражении, не о родных и близких, а о чем-то другом, чему в человеческом языке вообще нет названия.
От этого на душе было холодно и пусто. И в этом холоде и пустоте ворочалась бесприютная любовь, которая никак не могла найти себе места.
Она ворочалась, металась, как живое существо, но почему-то представлялась Уне черным камнем с острыми краями. Эти края ранили ее изнутри, заставляя сердце истекать кровью…
6
Панон-тераваль был голоден и зол. Эта гора мускулов под пятнисто-полосатой шкурой цвета расплавленного серебра, покоящаяся на колонноподобных могучих лапах, сейчас пребывала в непривычном для нее состоянии.
Панон-тераваль – ночной хищник, хозяин гор – никому и никогда не уступал дорогу. Это его именем матери пугали раскапризничавшихся детей, это его появления боялись пастухи, гнавшие стада через крутые перевалы, это с ним предпочитали не связываться даже газарратские милдедины, сокрушавшие своими тяжелыми топорами самые прочные доспехи.
Панон-тераваль был жестоким владыкой. Ему нужны были только кровавые жертвы. Он нуждался в теплом, парном мясе и горячей, свежей крови. Но в его оправдание можно сказать, что сия потребность была у него естественной (иначе бы он сам не выжил) в отличие от людей, которые совершали убийства из мести либо корысти, а то и просто забавы ради.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48