Он, как мог, старался остановить грабежи и убийства, но газарраты словно обезумели. Там, где проходили милделины, не оставалось живых; тезасиу и раллодены атаковали дворец орфа; душераздирающие крики неслись со всех сторон – горожане с упорством обреченных защищали дома, и довольно большой отряд ирруанцев засел в храме Улькабала, несколько десятков эстиантов преследовали бежавшего в отчаянии правителя Турнага; большой отряд копейщиков прошагал мимо своего командира по направлению к…
– Храм Эрби! – закричал Кайнен, будто из него вынимали сердце.
Он живо представил себе, что произойдет сейчас у входа в заброшенный храм, где трое кротких и беззащитных старичков обязательно будут защищать свою богиню.
Он нахлестывал коня, и бедное животное храпело под ним, не понимая причин внезапной ярости обычно спокойного хозяина. Конь не мог пробиться через плотную толпу воинов, и Кайнен принялся раздавать удары древком дротика. Он колотил солдат, он изрыгал проклятия, он был страшен – и они расступились перед ним, сообразив наконец, что таленара надо пропустить вперед.
/И дался же ему этот нищий храм. Тут одна пыль да трава – ни золота, ни драгоценной утвари, ни молодых и сильных пленников./
Кайнен в сопровождении изменившегося в лице Каббада ворвался во двор храма как раз в ту минуту, когда небольшая группка из пяти или шести раллоденов – только что из гущи сражения, со свежими отметинами, в потемневших от крови и грязи доспехах – пыталась пройти мимо старичка,
/О боги/ Это же тот самый, что подарил мне амулет. Денег еще брать не хотел… Я положил на блюдо для пожертвований, и там была только пыль… Его зовут У клак. Нет! Только не это…/ который закрывал своим телом ветхие двери./
Воины были молодые, опьяненные запахом крови и огня, ошалевшие от вседозволенности победители, и им было уже все равно, кого убивать. Веселые, не боящиеся гнева богини, которая согласна жить в такой нищете. Да они и не знали, кому принадлежит этот храм.
Старичок схватил копье
/откуда он его достал, только что ничего в руках не было?!/
и с натугой приподнял его так, чтобы острие было направлено в сторону солдат.
События развивались стремительно, и протестующий, отчаянный крик Кайнена слился с предсмертным слабым вскриком жреца.
– Его зовут У клак! Его зовут У клак! – зачем-то исступленно кричал таленар, и испуганные раллодены кинулись врассыпную: слишком уж был он ужасен, такой же окровавленный, грязный, как и они, но какое же пламя пылало в его глазах.
– Он его даже удержать не мог, слишком тяжелое, – прошептал Аддон, прижимая к себе безвольное тело – легкое, иссохшее стариковское тело того, кто так недавно делил с ним свой нищенский кусок хлеба.
– Я должен был догадаться. Должен!
– Все повторяется, друг Аддон, – тихо сказал Каббад, наклоняясь над стариком. – Все мы расплачиваемся за содеянное, и иначе не бывает.
– Я так и не вспомнил, кому принадлежал этот проклятый храм в Паднату.
Возле таленара неслышно и робко выросла фигура в дорогих доспехах.
Расширенные от возбуждения зрачки, белое лицо, тонкие и благородные черты, прямая осанка, гордый разворот плеч… Чудо что за воин.
– Прости меня, таленар, – сказал он, и Кайнен понял, что именно этот юноша пронзил мечом несчастного старика. – Не знаю, что на меня нашло? Он ведь и копья удержать не мог, слишком был слабый. И храм этот жалкий, и старики заброшенные и несчастные.
Там еще двое сидят, я им хлеба и мяса оставил. Сушеного. Мне правда жаль… Но я понимаю, что теперь ничего не изменишь. Что будет со мной, таленар?
– Будешь видеть его во сне, а иногда и наяву. И отчаянно пытаться вспомнить, как же его звали, и решить неразрешимую загадку: отчего ты ударил его? Он ведь такой беспомощный.
Тебя как зовут, сынок?
– Аддон. В твою честь, таленар Кайнен. Я Аддон Антее. Мой отец, Рия Антее, был с тобой в битве при Паднату, и в Габаршаме, и…
– Довольно, иди, – глухо приказал военачальник. – И постарайся искупить это преступление, иначе оно догонит тебя через десятки ритофо.
Воин легко поклонился и убежал.
На его лице была написана растерянность.
Кайнен медленно оглянулся.
Зарево пожара. Тела, тела, тела… В неестественных позах, в самых неожиданных местах, нанизанные на копья, пронзенные мечами и стрелами, обгоревшие, разбившиеся, свисающие безвольно со стен. Среди мертвых – женщины, старики. Дети?! Разграбленный город, свалка бездомных вещей, у которых больше нет хозяев. Глиняная игрушка – ярко раскрашенная рыбка с глуповато-веселой мордочкой – валяется у закопченной стены.. Чья-то рука в бурых и засохших потеках крови подбирает ее…
Он уже все это видел недавно. Да что же это за наваждение?! Каббад держал в руках рыбку с ярко раскрашенной глуповатой мордочкой:
– Наше прошлое постоянно будет преследовать нас, друг Аддон. А мы пойдем вперед: у нас нет иного выбора. Мститель уже явился в этот мир, и времени почти не осталось.
Царица Аммаласуна права – все это необходимо; мы будем расплачиваться за каждую каплю невинной крови, пролитой сегодня, и нет нам ни прощения, ни оправдания. Такова цена.
В этот момент на подворье храма ворвался всадник на взмыленном жеребце, и копыта коня выбили звонкую дробь по каменным плитам.
– Таленар Аддон! – доложил запыхавшийся гонец. – Турнага схватили!
К ногам Кайнена почтительно положили напитанный темной влагой мешок. Он даже не стал спрашивать, что в нем, а просто взял его и забросил на спину шарахнувшегося в сторону коня.
Царица Аммаласуна хотела получить голову мятежного орфа Турнага?
Что ж, она получит ее…

ГЛАВА 7
1
Он с каждым днем становится сильнее, – заметил воин вполголоса.
– Да поставь ты куда-нибудь эту свою чашу, – раздраженно сказал горбоносый. – И что это за привычка – изрекать очевидные вещи?
– Пора бы приниматься за дело.
– Не беспокойся. Все и без нас идет как должно. Скоро в Раморе появится новая сила, на которую мы сможем опереться в нашей священной борьбе.
– Звучит красиво и складно. А как на самом деле?
– Так, как звучит. Красиво и складно. Я всегда восхищался людьми, ты же знаешь. Никто из наимудрейших и наимогущественнейших не побудит их быть столь же кровожадными, нетерпимыми, свирепыми и отчаянно отважными, как их собственная ненависть ко всему, что хоть немного отличается от них.
– Они похожи на нас.
– Или мы на них. Старик Лафемос любил порассуждать на эту тему.
– Не хотел бы когда-нибудь очутиться на его месте. Меня тревожит только одно: а вдруг наш поборник справедливости все-таки сможет вмешаться в ход событий, изменить будущее?
– Вряд ли. Мы отняли у него все, кроме бессмертия. Да и о нем он постепенно забывает. Ведь с каждым тысячелетием он все больше и больше становится похожим на настоящего человека.

– Странный ты бог, – сказал Кайнен, устраиваясь на толстом и мягком ковре.
Он успел подумать о том, что придется сильно отклоняться назад, чтобы беседовать с бессмертным, но тут ковер поднялся в воздух и повис на одном уровне с огромной головой Шигауханама.
– Так будет удобнее; Не правда ли?
– Очень странный, – подтвердил человек.
– Я не странный, – мягко заметил Шигауханам. – Я такой, какой есть. Я просто непривычен твоему взгляду и разуму. А вот ты – ты действительно странный. Стоило цвету твоей кожи измениться, как ты решил, что жизнь закончена, и даже обвинил меня в убийстве твоей личности. Ты полагаешь, так и должно быть?
– Что же в этом необычного? Вообрази, великий, что ты проснулся однажды утром маленьким, размером с Вувахона, без твоих смертоносных мечей, без этого могучего хвоста, без твоих воинов, наконец. Или представь себе, что ты, ну, улетел к звездам и твои дети остались здесь одни. Каково тебе будет?
– Какая разница?
Любой из моих детей значим и важен. Любой из них умеет делать прекрасные вещи и самостоятельно принимать решения. Любой из них может породить себе подобного и положить начало новому Роду. Если завтра меня не станет, они продолжат строительство городов, вырастят то, что вы называете садом, создадут удивительные вещи, которых не было до них. Они будут беречь друг друга, защищать и кормить. Ибо они делают это не из страха передо мной, не из боязни грядущего наказания, буде не станут повиноваться, а потому что иначе нельзя.
Нет братьев более верных и надежных, чем мои дети.
Во всяком случае под этим небом.
Что до меня – если мне суждено будет лишиться внешней, телесной оболочки, а с ней и моей силы, то это тоже не имеет ровным счетом никакого значения. Ведь это все равно буду я.
И мои дети так же станут прислушиваться к моим советам и так же подчиняться приказам. Неужели ты думаешь, Двурукий, что сейчас я бог, потому что сильнее и больше?
Можешь не отвечать. Я и так знаю, что ты думаешь, и если бы я умел бояться, то это пугало бы меня.
Впрочем, я действительно боюсь людей.
Знаешь, что пугает меня в двуруких? Безумие и одержимость.
Ты не задумывался над тем, что случилось внутри тебя после возрождения – изменился ты в лучшую или худшую сторону? Но ты переполошился из-за того, что твоя кровь стала другого цвета. И даже не заинтересовался тем, что эта кровь намного лучше человеческой.
Руф заскрежетал зубами.
– Ты слишком по-человечески воспринимаешь мои слова. – В мысли-голосе бога послышались грустные нотки. – Даже теперь, когда ты так же близок нам, как и к людям. Я имел в виду лишь ту разницу, что нынешняя кровь поможет тебе избавиться от любых болезней:
Она уничтожает самую возможность заболеть. Теперь любые твои раны будут заживать быстрее и никогда не воспалятся, а чудовищные эпидемии, которые губили целые города твоих собратьев, не коснутся тебя. Более того, твоя кровь сможет лечить и других, только не торопись отдавать ее по капле каждому встречному.
И поскольку человек молчал, Шигауханам научал неторопливо повествовать о том, что произошло в невозможно далеком прошлом. – Мой отец, великий и могучий Шисансаном, некогда прибыл в этот мир и восхитился им. Он породил множество существ, дабы они украсили его новую родину и сделали ее такой прекрасной, какой она заслуживает быть. Он не учел, что боги Рамора не позволят ему жить в мире и покое.
Вот скажи, Руф, что ваши боги создали? Кроме собственных культов, кроме странных обрядов и кровавых жертвоприношений? Что они сделали, чтобы Рамор стал лучше? Отчего вы все время воюете, лжете, предаете, убиваете себе подобных? Вам не страшно так жить?
– Руф Кайнен, мертвый человек, испытывал разные чувства, слушая чужого
/своего/
бога. Он успел пережить и ненависть к нему, и благоговение, и восхищение, и отчуждение. Единственное, чего он не чувствовал, – это страха. Может, оттого, что мертвые страха не имут?
– Люди таковы, каковы их боги, – молвил он. – И не убеждай меня в том, что вы живете как-то иначе. Скажи, среди твоих детей не бывает предателей и лжецов? Трусов и безумцев?
– Боги таковы, каковы их люди, – заколебалось пространство от громовых раскатов голоса Шигауханама. Это было похоже на горную лавину или бурю посреди океана. – Предательство… Я обладаю памятью моего бессмертного отца и потому понимаю, о чем ты говоришь. А вот мои дети этого никогда не поймут, и не пытайся им объяснять. Мы живем иначе, мы не зависим друг от друга, поэтому каждый в своем роде совершенен. Но вместе мы способны создать то, на что не способен каждый в отдельности.
Мы приходим в мир, твердо зная, в чем состоит наш долг, и обладаем всеми возможностями и умениями, чтобы его исполнить.
– Тогда зачем им ты?
– Я прошлое их отцов и будущее их детей. Они преданы мне, потому что не умеют предавать в первую очередь самих себя. В отличие от Двуруких, которым ничего не стоит отказаться от самых близких и даже от собственного «я».
Руф закрыл глаза и прикусил нижнюю губу.
– Я не стану убеждать тебя, – продолжал бог. – Ты и сам все увидишь. Я только скажу, что мой отец, чья душа и память хранятся во мне, словно величайшее сокровище, хотел жить в мире с теми, кто населял Рамор. И меня он оставил здесь только для того, чтобы совершить вторую попытку – чтобы еще раз выстроить города аухканов, развести цветы, создать красоту. И убедить людей в том, что мы можем понять друг друга и не враждовать.
Я знаю древние легенды твоего народа. В них меня называют Мстителем, который придет, чтобы собрать свою кровавую жатву. Двурукие совершенно не ценят свою кровь и оттого бездумно ее проливают. И меня это пугает и настораживает. Потому что я очень боюсь, Руф, что мне, как и Шисансаному, просто не позволят быть добрым, любящим и честным. Я опасаюсь, что меня вынудят воевать. А ты видишь, как сильны мои воины и сколько смертей будет на их совести.
Руф не придумал ничего лучшего, чем спросить:
– А у них есть совесть?
Сверкающие глаза Шигауханама были похожи на россыпь драгоценных камней. Разве самоцветы могут иметь собственное выражение? И все же Кайнену показалось, что бог взглянул на него с укоризной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48