Главное – встретить двуруких, а там уж он им все-все объяснит. Докричится…
Да что объяснять? Подарки говорят сами за себя. Они свидетельствует о чистоте помыслов и мирных намерениях. Это же так очевидно.
Рюг первым добрался до места, где шуршало и шелестело что-то наверняка не маленькое. Уж точно, что не птичка и не букашка. Увесистое тело ломилось сквозь высокую траву, даже не собираясь соблюдать осторожность.
Так обычно ходит сытый панон-тераваль. Когда ему не нужно охотиться, он не нуждается и в тишине. Ведь все и так знают, что он – единственный и полноправный хозяин здешних мест. И поди поспорь с этой прорвой клыков и когтей.
Так что ничего хорошего от неизбежной встречи Рюг не ожидал.
И все же не смог сдержать вополь ужаса и отвращения, когда чуть ли не прямо под ноги ему выбралась гигантская гусеница, покрытая цветной длинной шерстью. Посредине ее толстого, мерзко извивающегося тела торчал белый нарост.
Гусеница приподнялась, продемонстрировав ошарашенному человеку распахнутую пасть размером с добрый казанок и полную сверкающих острых зубов. Сколько их было? Сто? Двести?
Вокруг рта шевелились, словно пиявки, жаждущие крови, какие-то темные отростки. Щупальца.
Тварь грозила воину не только зубами, но и крюками темных когтей, которыми завершалась каждая из бесчисленного множества ее мохнатых лап.
Такого страшного, опасного и вместе с тем уродливого существа топорник в своей жизни не видел. Он шарахнулся в сторону и принялся звать товарищей.
А вообще-то его тошнило…
Наткнувшись на двурукого, Вувахон немного растерялся. Впрочем, совсем ненадолго.
Когда минул первый приступ испуга – а в этом состоянии Созидатели, как известно, замирают, – маленький пряха предпринял попытку наладить контакт и взаимопонимание с человеком.
Он приподнялся, показывая, что у него очень маленькие коготки, созданные природой и Шигау-ханамом только для того, чтобы работать с тканями, и с этой же целью открыл рот и показал зубки. Кроме того, Вувахон очень хорошо помнил странную вещь – улыбку, которой столько внимания уделял в своих мыслях и рассказах Руф.
И Вувахон постарался очень хорошо улыбнуться, чтобы человек тут же понял, как он радуется этой неожиданной встрече.
А потом, когда двурукий не проявил никаких признаков агрессии и даже вежливо отошел на шаг, освобождая вопоквая-артолу место для беседы, малыш внятно и отчетливо произнес:
– Вувахон – это я. Вувахон пришел с миром и принес подарки. Хоффриххи для ваших детенышей…
Четверо солдат опасливо разглядывали мерзкого уродца. Тот извивался своим гигантским телом и то и дело разевал пасть, окруженную щупальцами и утыканную тонкими и острыми, как рыбьи кости, зубами. И при этом тупо таращился на людей.
Глаза у него были те еще – со здоровый кулачище, не всякий милделин таким кулаком похвастается. Черные, глянцевые, похожие на застывшую смолу. Ничего не выражающие. Или глаза были темно-синие? Впрочем, какая разница…
– Гадость какая, – сказал раллоден Лиал. – Я такого еще никогда не видел. Надо бы забрать «это» с собой в крепость, а потом забальзамировать в меду и отправить в Газарру, чтобы наш Каббад его внимательно рассмотрел.
– Нужна Каббаду эта страховидла! Прикончить ее, и вся недолга, – возразил Рюг, которого по-прежнему тошнило при одном взгляде на жирную гусеницу-переростка.
– Не все так просто, – неожиданно здраво рассудил Олькой. – Хорошо, если он здесь один такой, уродина несчастная, ползает. А если их расплодилось невесть сколько и все это в окрестностях Каина? Не зря окутана тайной смерть варвара… И чует мое сердце, что это мерзкое создание кое-что могло бы порассказать нам о последней битве палчелоров…
– Одумайся, друг мой! – урезонил его Лиал. – Как оно, безмозглое, тебе что-то расскажет.
– А оно не безмозглое, – глухо проговорил Олькой. – Оно – то самое чудовище, порожденное чернотой ночного неба. Я знаю. Мне видение было.
– Только его видений нам не хватало, – буркнул Рюг, ни к кому конкретно не адресуясь.
– Угу, – согласился четвертый воин – мечник, прибывший накануне из Газарры с последним подкреплением и по этой причине плохо разбирающийся в ситуации. Но и ему было очевидно, что тварь нужно прикончить, потому что…
/Да потому что нельзя, чтобы такое оскверняло землю, по которой ходят люди. Нельзя, чтобы оно извивалось и корчилось тут, словно в медленном танце. Оно не имеет права жить – ведь на него тошно смотреть.
О! А что это с ним?../
Увидев, что люди ведут себя как вполне разумные существа – остановились, переговариваются, фешают, что предпринять, – Вувахон окончательно убедился в своей правоте. Его решимость продемонстрировать людям лучшие намерения окрепла, и он стал торопливо снимать со спины тючок со своими подстилками.
Ловко изогнулся, потянул за нить и распустил гибкими щупальцами шов на ткани, которая скрепляла рулон.
Люди старались улыбаться ему.
Это было не самое красивое зрелище, но Вува-хон отдавал себе отчет в том, что и он выглядит не совсем привычно для их глаз. Вначале у каждого свои представления о прекрасном. Это уже потом выясняется, что основные пункты обязательно совпадают.
И вопоквая-артолу еще раз подумал как можно приветливее: «Подарки! Подарки для любимых детенышей. Красиво!»
Тварь скрючилась, скорчилась, свилась в тошнотворный клубок с извивающимися отростками – и вдруг лопнул белесый нарост на ее спине, и оттуда с шелестом высыпались
/Да не может это быть ковром – просто какая-то необычная паутина. И прикасаться к ней нельзя ни в коем случае. Она, должно быть отравлена./
толстые куски мягкой и шелковистой на вид ткани. По форме они немного напоминали привычную паутину, что плетут пауки в дальних углах домов, такие же овальные, вытянутые. Но, о чудо! На непонятных кусках, и это было совершенно очевидно, оказались вытканы цветы, бабочки, деревья. И даже торчал из-под кучи остальных краешек
/коврика/ невесть чего, где виднелся берег озера.
– Ягма ее поцелуй, эту тварь, – испуганно произнес Лиал. – Что это еще за ткач такой отыскался? Не нравится мне это.
– Они отвлекают нас, – дрожащим голосом сказал Рюг. И утер внезапно выступивший на лице пот. – А другие тем временем окружают. Когда они на нас набросятся, мы не отобьемся. Несколько таких червяков еще можно забить, а вот если их будут сотни…
– Подманивают, – согласился новенький. – Видали, как птица иньин ловит всяких букашек? Выставит из травы хохолок, похожий на букетик цветов, и хватает всех, кто решил на них присесть… Я вообще не понимаю, о чем речь. Спалить ее в огне – и бегом к эльо Кайнену, докладывать. Такие твари поодиноч-ке на свет не появляются.
Он свирепо оскалился, глядя на червеобразного уродца.
/Ненавижу, когда глаза ничего не выражают. Ненавижу!/
И поднял копье.
Абсолютное молчание двуруких вызывало у Вувахона легкое беспокойство и тревогу. Между собой они переговаривались, но ни одной толковой мысли, адресованной ему, вопоквая-артолу до сих пор не уловил.
Носились в воздухе едва уловимые слова-образы и запахи, но были они сплошь удивленные и неприязненные.
Вувахон сначала воспринимал это как должное:в свое время и аухканы пару раз чуть было не обозвали Избранника уродом. Трудно свыкнуться с мыслью, что такое ущербное существо может считать себя законченным и полноценным творением природы. Однако жизнь доказала обратное.
Так что естественные эмоции (крохотный пряха теперь точно знал, что у людей бывают не только чувства, но и эмоции – странное состояние, которое они и сами порой определить не могут, не говоря уж о том, чтобы его контролировать) Вувахо-на не удивили.
Удивляло затянувшееся молчание. Словно люди не желали даже сделать попытку, первый шаг.
/Как это называет Рруффф? Протянуть руку…/
Аухкан не уловил никаких одобрительных или радостных мыслей и тогда, когда они увидели и рассмотрели красивые подстилки для детских гнезд.
Вопоквая-артолу забеспокоился, но тут человек открыл рот и показал зубы. После чего высоко поднял правую руку с зажатой в ней короткой блестящей полосой, чем-то похожей на конечности пан-тафолтов…
– Рюг прав. Живой переть ее в крепость нельзя. Но и бросать здесь не следует – это не нашего ума дело. Вот вручим эльо Кайнену, пусть он с ней и возится. Сдается мне, подарочек этот его не обрадует, ну да не наша вина…
– На копье насадить, да так и понесем, чтобы руки не марать, – посоветовал новенький.
– Разумно говорит, – согласился Лиал. Новенький подошел поближе к извивающейся твари, передернулся весь, будто влез сандалией в лошадиный навоз, сплюнул и, широко размахнувшись, воткнул копье в верхнюю часть мохнатого толстого тела.
Существо запищало мерзким тонким голоском, забилось. Шкура у него оказалась толще, чем предполагал человек, и подалась с трудом. Раздался треск рвущейся ткани, на новенького брызнула ярко-голубая холодная жидкость, и он заверещал:
– Яд! Яд! Помогите!
Тут тварь еще раз извернулась, и несколько когтей проехались по его коже, оставляя на ней кровавые рваные борозды…
Вспышка агрессии была внезапной.
Мысль о ненависти – ясной и понятной, будто произнесенной рядом стоящим аухканом.
– Я пришел с миром! Я принес подарки! Хоф-фриххи! Хоффриххи! – кричал Вувахон изо всех сил.
И вдруг отчетливо понял: то, что он принял за улыбку, улыбкой вовсе не являлось.
И его никто не слышит.
И его никто не хочет слышать.
Совсем никто.
/Смертники./
Первый удар причинил острую боль и…
/Несправделивость! Я же не воин. Никакого оружия…/
Вранье, что аухканы не испытывают страданий. Они просто очень живучи и не умирают от тех ран, которые даруют человеку высшее облегчение – смерть.
Аухкан идет по пути боли гораздо дальше. И конец этого пути теряется в ярко-голубом тумане…
– Ненавижу, когда на меня глядят вот так рычал воин.
Он был смертельно напуган, и в воздухе остро пахло его страхом. Эти ядовитые испарения проникли в разум и сердца его товарищей, и теперь паника завладела всеми.
/Ядовитое. Коварное. Смертельно опасное. А они еще колебались…/
И тогда Рюг изо всех сил хватил верным своим топором прямо по этим кошмарным глазам, которые выедали, выгрызали его сердце.
Мир взорвался и ослеп.
Крохотные коготки незрячего отныне вопоквая-артолу беспомощно цеплялись за воздух, пытаясь найти хоть какую-то опору.
Голубая кровь, горько-соленая, словно океанская вода, заливала голову Вувахона, пачкая разноцветную шерстку, затекая в открытый в беззвучном вопле рот. Гибкие щупальца – удивительные инструменты, предназначенные для того, чтобы создавать самую тонкую и легкую материю, метались, как перепуганные птицы, – умоляли, просили…
Никто не слышал.
Никто и не хотел слышать.
Еще один удар топора обрубил заднюю часть туловища.
Вувахон извернулся всем телом, содрогнулся от неистовой боли. Жгло огнем – он знал, как это бывает, потому что, еще будучи неразумной личинкой, однажды сунулся к горящему дереву, что вспыхнуло во время грозы от удара молнии. Но тогда он коснулся пламени и отпрянул. А теперь оно поселилось в нем и не желало уходить.
Голубая кровь текла, как вода.
А жизнь не утекала.
Вопоквая-артолу больше не мечтал быть услышанным. Он мечтал умереть.
Руф не помнил, бегал ли он так когда-либо еще.
Он летел вниз по склону, едва касаясь ногами земли, отталкиваясь от камней и коряг, перепрыгивая через поваленные деревья, птицей перелетев через лесную речушку.
И пока он бежал, он слышал душераздирающий крик малыша Вувахона. Тот кричал: «Рруфф! Рруффф!» Были еще всплески неистовой боли и почему-то изображения ярких ковриков с вытканными на них цветами. Один раз вопоквая-артолу даже закричал: «Хоффриххи» – и этот крик пробил грудь человека навылет, словно тупое копье.
– Какие коврики! Ягма забери! Что с тобой?!
Но ответов не было, только крик, постепенно уда-, ляющийся, как если бы у Вувахона не хватало сил. Шрутарх и Шанаданха следовали за братом. Они тоже слышали призывы крохотного пряхи и тоже стремились ему на помощь, но сохраняли хладнокровие. Руф спиной ощущал их
/Это было, конечно, не безразличие. Это было именно то, что отличает человека от аухкана, – умение оставаться собой, контролировать себя в самые тяжелые и страшные минуты и не поддаваться эмоциям./ спокойствие.
Он старался не думать, чего оно им стоило. Вувахон был всеобщим любимцем.
Они в несколько длинных прыжков, больше похожих на парение
/Раскрытые крылья с проявившимся на них рисунком агрессивных намерений/
огромных птиц, каких никто еще не видел под этим небом, преодолели обрыв, песчаную полосу «ничейной» земли и выбежали в долину. Там-то Руф и обнаружил то, что навсегда изменило его жизнь. Изменило сильнее и необратимее, нежели предыдущие смерти и возрождения.
На пятачке вытоптанной травы, обильно политой голубой кровью, над крохотным, изувеченным, слабо подрагивающим тельцем вопоквая-арто-лу стояли четверо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Да что объяснять? Подарки говорят сами за себя. Они свидетельствует о чистоте помыслов и мирных намерениях. Это же так очевидно.
Рюг первым добрался до места, где шуршало и шелестело что-то наверняка не маленькое. Уж точно, что не птичка и не букашка. Увесистое тело ломилось сквозь высокую траву, даже не собираясь соблюдать осторожность.
Так обычно ходит сытый панон-тераваль. Когда ему не нужно охотиться, он не нуждается и в тишине. Ведь все и так знают, что он – единственный и полноправный хозяин здешних мест. И поди поспорь с этой прорвой клыков и когтей.
Так что ничего хорошего от неизбежной встречи Рюг не ожидал.
И все же не смог сдержать вополь ужаса и отвращения, когда чуть ли не прямо под ноги ему выбралась гигантская гусеница, покрытая цветной длинной шерстью. Посредине ее толстого, мерзко извивающегося тела торчал белый нарост.
Гусеница приподнялась, продемонстрировав ошарашенному человеку распахнутую пасть размером с добрый казанок и полную сверкающих острых зубов. Сколько их было? Сто? Двести?
Вокруг рта шевелились, словно пиявки, жаждущие крови, какие-то темные отростки. Щупальца.
Тварь грозила воину не только зубами, но и крюками темных когтей, которыми завершалась каждая из бесчисленного множества ее мохнатых лап.
Такого страшного, опасного и вместе с тем уродливого существа топорник в своей жизни не видел. Он шарахнулся в сторону и принялся звать товарищей.
А вообще-то его тошнило…
Наткнувшись на двурукого, Вувахон немного растерялся. Впрочем, совсем ненадолго.
Когда минул первый приступ испуга – а в этом состоянии Созидатели, как известно, замирают, – маленький пряха предпринял попытку наладить контакт и взаимопонимание с человеком.
Он приподнялся, показывая, что у него очень маленькие коготки, созданные природой и Шигау-ханамом только для того, чтобы работать с тканями, и с этой же целью открыл рот и показал зубки. Кроме того, Вувахон очень хорошо помнил странную вещь – улыбку, которой столько внимания уделял в своих мыслях и рассказах Руф.
И Вувахон постарался очень хорошо улыбнуться, чтобы человек тут же понял, как он радуется этой неожиданной встрече.
А потом, когда двурукий не проявил никаких признаков агрессии и даже вежливо отошел на шаг, освобождая вопоквая-артолу место для беседы, малыш внятно и отчетливо произнес:
– Вувахон – это я. Вувахон пришел с миром и принес подарки. Хоффриххи для ваших детенышей…
Четверо солдат опасливо разглядывали мерзкого уродца. Тот извивался своим гигантским телом и то и дело разевал пасть, окруженную щупальцами и утыканную тонкими и острыми, как рыбьи кости, зубами. И при этом тупо таращился на людей.
Глаза у него были те еще – со здоровый кулачище, не всякий милделин таким кулаком похвастается. Черные, глянцевые, похожие на застывшую смолу. Ничего не выражающие. Или глаза были темно-синие? Впрочем, какая разница…
– Гадость какая, – сказал раллоден Лиал. – Я такого еще никогда не видел. Надо бы забрать «это» с собой в крепость, а потом забальзамировать в меду и отправить в Газарру, чтобы наш Каббад его внимательно рассмотрел.
– Нужна Каббаду эта страховидла! Прикончить ее, и вся недолга, – возразил Рюг, которого по-прежнему тошнило при одном взгляде на жирную гусеницу-переростка.
– Не все так просто, – неожиданно здраво рассудил Олькой. – Хорошо, если он здесь один такой, уродина несчастная, ползает. А если их расплодилось невесть сколько и все это в окрестностях Каина? Не зря окутана тайной смерть варвара… И чует мое сердце, что это мерзкое создание кое-что могло бы порассказать нам о последней битве палчелоров…
– Одумайся, друг мой! – урезонил его Лиал. – Как оно, безмозглое, тебе что-то расскажет.
– А оно не безмозглое, – глухо проговорил Олькой. – Оно – то самое чудовище, порожденное чернотой ночного неба. Я знаю. Мне видение было.
– Только его видений нам не хватало, – буркнул Рюг, ни к кому конкретно не адресуясь.
– Угу, – согласился четвертый воин – мечник, прибывший накануне из Газарры с последним подкреплением и по этой причине плохо разбирающийся в ситуации. Но и ему было очевидно, что тварь нужно прикончить, потому что…
/Да потому что нельзя, чтобы такое оскверняло землю, по которой ходят люди. Нельзя, чтобы оно извивалось и корчилось тут, словно в медленном танце. Оно не имеет права жить – ведь на него тошно смотреть.
О! А что это с ним?../
Увидев, что люди ведут себя как вполне разумные существа – остановились, переговариваются, фешают, что предпринять, – Вувахон окончательно убедился в своей правоте. Его решимость продемонстрировать людям лучшие намерения окрепла, и он стал торопливо снимать со спины тючок со своими подстилками.
Ловко изогнулся, потянул за нить и распустил гибкими щупальцами шов на ткани, которая скрепляла рулон.
Люди старались улыбаться ему.
Это было не самое красивое зрелище, но Вува-хон отдавал себе отчет в том, что и он выглядит не совсем привычно для их глаз. Вначале у каждого свои представления о прекрасном. Это уже потом выясняется, что основные пункты обязательно совпадают.
И вопоквая-артолу еще раз подумал как можно приветливее: «Подарки! Подарки для любимых детенышей. Красиво!»
Тварь скрючилась, скорчилась, свилась в тошнотворный клубок с извивающимися отростками – и вдруг лопнул белесый нарост на ее спине, и оттуда с шелестом высыпались
/Да не может это быть ковром – просто какая-то необычная паутина. И прикасаться к ней нельзя ни в коем случае. Она, должно быть отравлена./
толстые куски мягкой и шелковистой на вид ткани. По форме они немного напоминали привычную паутину, что плетут пауки в дальних углах домов, такие же овальные, вытянутые. Но, о чудо! На непонятных кусках, и это было совершенно очевидно, оказались вытканы цветы, бабочки, деревья. И даже торчал из-под кучи остальных краешек
/коврика/ невесть чего, где виднелся берег озера.
– Ягма ее поцелуй, эту тварь, – испуганно произнес Лиал. – Что это еще за ткач такой отыскался? Не нравится мне это.
– Они отвлекают нас, – дрожащим голосом сказал Рюг. И утер внезапно выступивший на лице пот. – А другие тем временем окружают. Когда они на нас набросятся, мы не отобьемся. Несколько таких червяков еще можно забить, а вот если их будут сотни…
– Подманивают, – согласился новенький. – Видали, как птица иньин ловит всяких букашек? Выставит из травы хохолок, похожий на букетик цветов, и хватает всех, кто решил на них присесть… Я вообще не понимаю, о чем речь. Спалить ее в огне – и бегом к эльо Кайнену, докладывать. Такие твари поодиноч-ке на свет не появляются.
Он свирепо оскалился, глядя на червеобразного уродца.
/Ненавижу, когда глаза ничего не выражают. Ненавижу!/
И поднял копье.
Абсолютное молчание двуруких вызывало у Вувахона легкое беспокойство и тревогу. Между собой они переговаривались, но ни одной толковой мысли, адресованной ему, вопоквая-артолу до сих пор не уловил.
Носились в воздухе едва уловимые слова-образы и запахи, но были они сплошь удивленные и неприязненные.
Вувахон сначала воспринимал это как должное:в свое время и аухканы пару раз чуть было не обозвали Избранника уродом. Трудно свыкнуться с мыслью, что такое ущербное существо может считать себя законченным и полноценным творением природы. Однако жизнь доказала обратное.
Так что естественные эмоции (крохотный пряха теперь точно знал, что у людей бывают не только чувства, но и эмоции – странное состояние, которое они и сами порой определить не могут, не говоря уж о том, чтобы его контролировать) Вувахо-на не удивили.
Удивляло затянувшееся молчание. Словно люди не желали даже сделать попытку, первый шаг.
/Как это называет Рруффф? Протянуть руку…/
Аухкан не уловил никаких одобрительных или радостных мыслей и тогда, когда они увидели и рассмотрели красивые подстилки для детских гнезд.
Вопоквая-артолу забеспокоился, но тут человек открыл рот и показал зубы. После чего высоко поднял правую руку с зажатой в ней короткой блестящей полосой, чем-то похожей на конечности пан-тафолтов…
– Рюг прав. Живой переть ее в крепость нельзя. Но и бросать здесь не следует – это не нашего ума дело. Вот вручим эльо Кайнену, пусть он с ней и возится. Сдается мне, подарочек этот его не обрадует, ну да не наша вина…
– На копье насадить, да так и понесем, чтобы руки не марать, – посоветовал новенький.
– Разумно говорит, – согласился Лиал. Новенький подошел поближе к извивающейся твари, передернулся весь, будто влез сандалией в лошадиный навоз, сплюнул и, широко размахнувшись, воткнул копье в верхнюю часть мохнатого толстого тела.
Существо запищало мерзким тонким голоском, забилось. Шкура у него оказалась толще, чем предполагал человек, и подалась с трудом. Раздался треск рвущейся ткани, на новенького брызнула ярко-голубая холодная жидкость, и он заверещал:
– Яд! Яд! Помогите!
Тут тварь еще раз извернулась, и несколько когтей проехались по его коже, оставляя на ней кровавые рваные борозды…
Вспышка агрессии была внезапной.
Мысль о ненависти – ясной и понятной, будто произнесенной рядом стоящим аухканом.
– Я пришел с миром! Я принес подарки! Хоф-фриххи! Хоффриххи! – кричал Вувахон изо всех сил.
И вдруг отчетливо понял: то, что он принял за улыбку, улыбкой вовсе не являлось.
И его никто не слышит.
И его никто не хочет слышать.
Совсем никто.
/Смертники./
Первый удар причинил острую боль и…
/Несправделивость! Я же не воин. Никакого оружия…/
Вранье, что аухканы не испытывают страданий. Они просто очень живучи и не умирают от тех ран, которые даруют человеку высшее облегчение – смерть.
Аухкан идет по пути боли гораздо дальше. И конец этого пути теряется в ярко-голубом тумане…
– Ненавижу, когда на меня глядят вот так рычал воин.
Он был смертельно напуган, и в воздухе остро пахло его страхом. Эти ядовитые испарения проникли в разум и сердца его товарищей, и теперь паника завладела всеми.
/Ядовитое. Коварное. Смертельно опасное. А они еще колебались…/
И тогда Рюг изо всех сил хватил верным своим топором прямо по этим кошмарным глазам, которые выедали, выгрызали его сердце.
Мир взорвался и ослеп.
Крохотные коготки незрячего отныне вопоквая-артолу беспомощно цеплялись за воздух, пытаясь найти хоть какую-то опору.
Голубая кровь, горько-соленая, словно океанская вода, заливала голову Вувахона, пачкая разноцветную шерстку, затекая в открытый в беззвучном вопле рот. Гибкие щупальца – удивительные инструменты, предназначенные для того, чтобы создавать самую тонкую и легкую материю, метались, как перепуганные птицы, – умоляли, просили…
Никто не слышал.
Никто и не хотел слышать.
Еще один удар топора обрубил заднюю часть туловища.
Вувахон извернулся всем телом, содрогнулся от неистовой боли. Жгло огнем – он знал, как это бывает, потому что, еще будучи неразумной личинкой, однажды сунулся к горящему дереву, что вспыхнуло во время грозы от удара молнии. Но тогда он коснулся пламени и отпрянул. А теперь оно поселилось в нем и не желало уходить.
Голубая кровь текла, как вода.
А жизнь не утекала.
Вопоквая-артолу больше не мечтал быть услышанным. Он мечтал умереть.
Руф не помнил, бегал ли он так когда-либо еще.
Он летел вниз по склону, едва касаясь ногами земли, отталкиваясь от камней и коряг, перепрыгивая через поваленные деревья, птицей перелетев через лесную речушку.
И пока он бежал, он слышал душераздирающий крик малыша Вувахона. Тот кричал: «Рруфф! Рруффф!» Были еще всплески неистовой боли и почему-то изображения ярких ковриков с вытканными на них цветами. Один раз вопоквая-артолу даже закричал: «Хоффриххи» – и этот крик пробил грудь человека навылет, словно тупое копье.
– Какие коврики! Ягма забери! Что с тобой?!
Но ответов не было, только крик, постепенно уда-, ляющийся, как если бы у Вувахона не хватало сил. Шрутарх и Шанаданха следовали за братом. Они тоже слышали призывы крохотного пряхи и тоже стремились ему на помощь, но сохраняли хладнокровие. Руф спиной ощущал их
/Это было, конечно, не безразличие. Это было именно то, что отличает человека от аухкана, – умение оставаться собой, контролировать себя в самые тяжелые и страшные минуты и не поддаваться эмоциям./ спокойствие.
Он старался не думать, чего оно им стоило. Вувахон был всеобщим любимцем.
Они в несколько длинных прыжков, больше похожих на парение
/Раскрытые крылья с проявившимся на них рисунком агрессивных намерений/
огромных птиц, каких никто еще не видел под этим небом, преодолели обрыв, песчаную полосу «ничейной» земли и выбежали в долину. Там-то Руф и обнаружил то, что навсегда изменило его жизнь. Изменило сильнее и необратимее, нежели предыдущие смерти и возрождения.
На пятачке вытоптанной травы, обильно политой голубой кровью, над крохотным, изувеченным, слабо подрагивающим тельцем вопоквая-арто-лу стояли четверо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48