Сам, конечно, развалился в кресле -
сигареты тебе, турецкий халат, тапочки: Раздевайтесь! - и жесты небрежные,
левый глаз прищуренный. Хозяин. Саламасов. Я, было, чуток засмущалась,
все-таки в первый раз, а Лидка, стерва патлатая, как ни в чем не бывало,
расстегнула блузку, джинсы - медленно так стащила, не торопясь, чтобы
поглядел, - стоит, понимаешь, голая, усмехается, и еще провела ладонями
внутри бедер, а потом - по груди, насмотрелась порнухи. Жорик аж весь
затрясся, бедный, машет мне рукой: мол, чего тянешь? Я тоже разделась,
никуда не денешься, а Лидка уже идет к нему: ягодицами - туда-сюда,
туда-сюда, Жора так и прижал ее за ягодицы...
Она вдруг вскинула красивую седую голову и замерла, тревожно
прислушиваясь.
- Что случилось? - спросил я.
- Тихо! - сказала Фаина.
- Дева или Младенец? - спросил я.
- Говорят тебе: тихо!
Неожиданно чихнули в трех шагах от меня - резко, как выстрел, и звук
этот переливами грома ударил посередине пустынной тишины.
Я только теперь заметил, что номер был двухкомнатный.
- Кто там?
- Извиняюсь - я, - в сонной хрипотце сказали из темноты. - Но вы
можете спокойно считать, что меня здесь нет. Я вам мешать не буду.
Мне было все равно, а Фаина, уже одергивая платье и торопливо
застегиваясь, прошептала мне в самое ухо:
- Черт его знает, вылетело из головы, не беспокойся, это - "тягач",
приехал сегодня, поселили; вроде бы вполне приемлемый, зомби - конечно;
скажешь ему, что это временно, и поменьше всяких разговоров, хотя -
наплевать!
- Она быстро и твердо поцеловала меня - в подбородок, особенно не
разбирая.
- Ну, теперь мне пора, время, как бы _о_н_и_ не спохватились...
Я рухнул обратно на диван и поправил подушку, обшитую слипшимися
кистями. От подушки разило дезинфекцией. Доносилась с потолка бодрая
танцевальная музыка. Я кошмарно устал, жизнь кончалась, замирало сердце в
груди, кровь еле-еле текла по опавшим венам, но каким-то краешком
сознания, какой-то темной и загадочной глубиной его я смутно помнил, что
это еще не все, и действительно, едва дверь затворилась за Фаиной, как
низкий натруженный голос из проема между комнатами скупо поинтересовался:
- Сосед?
- Сосед, - ответил я.
- Вот какая история, сосед, - вяло сказали из темноты. - Жил-был
Дурак Ушастый. Ну, он был не совсем дурак, а просто очень наивный человек.
И вот как-то раз этого Дурака Ушастого вызвали к одному начальнику, а это
был очень Большой Начальник, и он прослышал, что Дурак Ушастый умеет
работать, как здоровая лошадь на борозде. И вот Большой Начальник сказал
этому Дураку Ушастому, что поручает ему одно важное Дело. Дескать, это
очень серьезное Дело, и очень нужное Дело, и его надо сделать как можно
скорее, потому что вся страна ждет, когда будет сделано это Дело. Так
Большой Начальник сказал Дураку Ушастому. И Дурак Ушастый взялся за это
Дело. Он очень любил работать, и он умел работать, и он работал, как
здоровая лошадь на борозде - изо дня в день, из года в год. Он прокладывал
дороги и он расчищал пустыри, он взрывал огромные котлованы и он упорно их
бетонировал, он закладывал фундаменты и он возводил цеха, он протягивал к
ним издалека многокилометровые трубы. А затем он протягивал
многокилометровые трубы - от них. И он опять расчищал, и он опять
бетонировал. Он совсем не жалел себя. Он не спал ночей. Потому что он
любил свое Дело. И Дело двигалось очень быстро, гораздо быстрее, чем его
планировали. И Дурака Ушастого постоянно хвалили за это, его награждали
орденами и о нем писали в газетах. И Дураку Ушастому это ужасно нравилось.
Он любил, чтобы его хвалили, и он хотел, чтобы его хвалили, и поэтому он
старался еще больше. И вот однажды к Дураку Ушастому пришел один человек.
А это был очень незаметный и очень простой Человек. И он работал в очень
незаметной и очень простой организации. И вот этот незаметный простой
человек говорит Дураку Ушастому...
Я стащил пиджак и повесил его на спинку стула. Наваливалась
беспросветная ночь. Сосед рассказывал абсолютно без интонаций, на одной
колеблющейся горловой ноте. Так рассказывают на поминках. Я был рад, что
не вижу его в темноте. В самом деле - "тягач". Я вчера уже слышал эту
историю. И позавчера, конечно, я тоже слышал ее. Вероятно, я слышал ее уже
не один десяток раз. Это - не "гусиная память". Я знал, что сейчас он
спросит - не заснул ли я? И сосед немедленно спросил: Вы не спите? - Нет,
- ответил я. Мне нельзя было спать. Черный патриарший крест отпечатался
изнутри на шторах. Распахнулся мозг. Я слышал, как скребутся хлесткие
крапивные ветви за окном, как, причмокивая, ползут по стеблям вверх тихие
неутомимые гусеницы, как шипит, догорая, на площади, живая Звезда, как
скрежещут жужелицы ядовитыми челюстями, как сопят бессонные короеды, как
трещат тяжелыми крыльями рогатые неповоротливые жуки, через силу
поднимаясь из мелкотравья. Мне нельзя было спать. Пробуждался великий
Хронос, и тупая безглазая нечисть, облепив сферу мрака, целой армией
настороженно караулила меня. - Я слушаю, слушаю вас! - сказал я в
отчаянии. Мне ни в коем случае нельзя было спать. Наступала полночь,
хрипел механизм часов, умирал под наркозом редактор, плакала в одиночестве
старуха, мощные горячие волны времени опускались на город, шевелился и
расцветал бледный чертополох, скрипели деревянные мостовые, сияла над
улицами жидкая ледяная луна, призраки выходили на охоту, и я знал, что уже
ничто в мире не может сегодня измениться и хотя бы на половину секунды
задержать тягучий, засасывающий меня круговорот.

4. ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ
Потемнело небо, и солнце будто присыпали золой. Дыбом встали
пропыленные горбатые тротуары. В остролистых тенях крапивы, в духоте и в
жалах из мутного стекла захрипело озверевшее комарье. На завод меня просто
не пустили. Вахтер сказал: Не положено. - Звякнула педаль, и на полметра
от пола выдвинулся никелированный стопор турникета. Я нагнулся к окошечку.
В ближайшие пять минут выяснилось, что не положено проходить на территорию
завода без соответствующих документов - которых у меня не было, не
положено вызывать кого-либо из персонала завода к проходной - потому что
не положено, не положено звонить начальству по местному телефону -
начальство само позвонит, если надо, не положено отвлекать человека
(вахтера), дни и ночи находящегося при исполнении служебных обязанностей,
а также вообще не положено ничего вынюхивать здесь, потому что объект
секретный: тута производят корпуса для наших ракет средней дальности, их
делают из древесно-стружечных материалов и покрывают дегтярным лаком - это
есть государственная тайна. Вахтер страшно волновался. Он даже отставил
помятую жестяную кружку с чаем и, сдвигая на затылок фуражку,
прикрепленную ремешком, наполовину высунулся из этого тесного окошечка.
Щеки его побагровели: Отойди на пять метров!.. Отойди, кому говорят!..
Отойди, стрелять буду!.. - Было ясно, что его _п_р_е_д_у_п_р_е_д_и_л_и_.
Передо мной вырастала стена. Папка с документами жгла мне руки. Я вернулся
на улицу, где с обеих сторон тянулся глухой, крашенный в зеленое,
облупившийся, бесконечный забор с накрученной поверху колючей проволокой.
За забором что-то завывало, что-то громоздко бухало, раздиралось какое-то
нездоровое железо, что-то сотрясалось, что-то пучилось, что-то
раскалывалось на мелкие кусочки, отчетливо слышалась пулеметная стрельба и
доносились жуткие предсмертные вопли, словно агонизировал тиранозавр, а из
низких и частых труб, едва возвышающихся над ограждением, уминая клубами
эту несусветную какофонию, выползал рыжий, очень плотный, химический дым с
неприятным аптечным запахом. Мне хотелось завыть, как бездомному псу, и
упасть на землю. Передо мной действительно вырастала стена. Одна из досок
в заборе отодвинулась, и унылая харя, моргнув на меня целым скопищем
небритых морщин, спокойно изрекла: Никого здесь нету! - мужик в обгорелой
тельняшке выбрался через щель и, бренча трехлитровым алюминиевым бидоном,
придерживая за пояс ватные штаны, припустил наискосок к незаметному
безымянному переулку.
Значит, и в стене бывают трещины. Я немедленно протиснулся в
отодвинутые доски. Мне уже было все равно. По другую сторону забора
четверо работяг, насквозь промасленные, черные, будто сделанные из
металла, качаясь вперед и назад, словно заведенные, пилили ножовками
суровое чугунное бревно, толщиною сантиметров в семьдесят, уложенное на
козлы и окольцованное аккуратными сварочными швами. Я спросил, где найти
Кусакова из третьего цеха? Работяги сначала закурили, а потом неприветливо
объяснили мне, что никакого Кусакова они не знают. Еще им не хватало -
знать Кусакова. Имели они этого Кусакова в гробу. Пусть он накроется
тем-то и тем-то. Что же касается третьего цеха, то - вон видишь тую
железную дуру, которая торчит, как лябый шпох, вот хромай до нее, все
прямо, прямо - не ошибешься. Я похромал, перелезая через кладбища
окочурившихся механизмов. Неприятной глубокой чернотой блестели ямы,
наполненные мазутом. Рыжий дым бултыхался разодранными клубами. Рядом с
дурой, в самом деле торчавшей, как лябый шпох, четверо точно таких же
работяг, поснимав спецы, принимали с электрокара отпиленные метровые
болванки и на "раз-два" бросали их в земляной чан, где кипело неаппетитное
густое варево, - тупо смотрели вслед, а потом задумчиво и серьезно
сплевывали туда же. Над ними простирался матерчатый лозунг: "Пять в
четыре, в три, в два, в один. Ноль!" Никакого Кусакова они, конечно, не
знали. Третий цех, разумеется, здесь никогда не находился. Здесь был
второй участок первого цеха. Или первый участок второго. Мнения по этому
вопросу разделились. Но раньше здесь был отдел снабжения. Он потом сгорел.
Что ты путаешь, елы -палы? Не отдел снабжения, а отдел сбыта. И не сгорел,
а построили. Ничего не путаю, елы-палы, - отдел снабжения. И не построили,
а сгорел. Чумиченко налил себе стакан бензина вместо _э_т_о_г_о_. Помнишь
Чумиченко? Елы-палы, лысый такой и кривой? А во рту у него была папироса.
Мы же вместе с ним тогда загремели. Во всяком случае, никакого третьего
цеха на заводе нет. Это точно. А если и есть, то, наверное, около вон той
кирпичной штуковины. Видишь? Которая дымит? Вот, хромай туда, все прямо,
прямо - не ошибешься.
До кирпичной штуковины, представляющей собою параллелепипед с
надписью - "администрация", но почему-то без дверей, без окон и цедящей
мазутный дым из-под крыши, было метров пятьсот. Вываренные тусклые
болванки штабелем возвышались с торца от нее, и все те же четверо
неутомимых работяг, предварительно зачистив поверхность, красили их в
немаркий зеленый цвет. Пятый же мужик, новый для меня, сидя на корточках и
высовывая от старания язык, тщательно выводил по трафарету нечто оранжевое
и загадочное: "ПБДСМ - ОРЖ - 184, 963, 75 (Щ)". И молоденькая учетчица,
шмыгая малиновым распухшим носом, записывала результат в тетрадку.
Вероятно, продукция тут сдавалась с первого предъявления. Вероятно -
рабочая гарантия. О третьем цехе они сроду не слыхивали. По их словам, это
вообще был не завод, а фабрика металлоконструкций - районного объединения
"Сельхозтехника". А завод располагался на противоположном конце города.
Надо ехать автобусом, остановка - "Секретный объект". Они убеждали меня в
этом минут пятнадцать, достаточно горячо, и, видимо, убедили бы
непременно, если бы я своими глазами не читал табличку при входе. В конце
концов, согласились, что третий цех, скорее всего, находится позади
старого заводоуправления, в узком тупичке. Правда, где находится само
старое заводоуправление, никто из них толком не представлял. Это знал
некто Сема, он туда ходил целых два раза, но, к сожалению, Сема еще в
прошлый четверг отлучился на пять секунд - за _к_н_и_г_о_й_, и с тех пор
его больше не видели. Так что лучше обратиться в ОКБ, у них есть планы и
схемы, начиная с тринадцатого года. С ОКБ все гораздо проще: вон-вон там.
Видишь мачту на растяжках? Которая шатается? Ну, - сейчас шандарахнет? Все
прямо, прямо - не ошибешься.
Я видел мачту на растяжках. Которая - шандарахнет. До нее было
километра полтора. Тропинка вилась между гигантских карьеров, засыпанных
проржавевшим металлоломом и резиновой склизкой трухой, - справа от меня
поднимались омыленные груды шлаков, а слева простиралась небольшая
безжизненная равнина, сплошь изрытая бурлящими озерцами, над которыми
завивался в косички белый кислотный пар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36