– У меня есть полное право покончить с собой. И ты его у меня не отнимешь.
– Я согласна, что это ваше неотъемлемое право, – проговорила Элен. – И никто не намерен лишать вас ваших прав. Но вы не успели все как следует обдумать. Вы очень расстроены и, совершенно очевидно, напринимались наркотиков. Ваше самоубийство ничего не изменит.
– Конечно, изменит, – возразила Бретт. – Для меня оно изменит все – окончательно и бесповоротно.
– Вы глубоко ошибаетесь, – старалась убедить ее Элен. Она всеми силами пыталась утешить девушку. – Это глубоко заденет всех, любивших вас. И если вы сделаете это сознательно, то лишь разочаруете всех здравомыслящих людей. – Элен повернулась и быстро глянула на Майю. – Это одна из подружек Поля, не так ли? – прошептала она. – Я ее никогда не видела.
– Она еще просто ребенок, – сказала Майа.
– Напомните, как ее зовут?
– Натали.
Элен снова высунула голову:
– Натали, посмотрите сюда! Натали, остановитесь! Натали, поговорите со мной!
– Вы думаете, мне хочется жить вечно? – сказала Натали. И прыгнула.
Майа бросилась к окну. Натали лежала на мостовой, около нее столпились несколько прохожих. Люди звонили по нетлинкам, пытаясь вызвать скорую помощь, наперебой давали советы.
– Я не в силах на это смотреть, – призналась Элен и вздрогнула. Она отодвинулась от окна, вернулась в комнату и взяла Майю за руку.
Майа высвободила руку.
– Я столько раз это видела, – устало произнесла Элен. – Они делают это просто. Сосредоточиваются, отбрасывают сомнения, берут себя в руки и кончают счеты с жизнью. Это волевой поступок. Поступок очень сильного человека.
– Вы могли бы позволить мне последовать ее примеру.
Элен решительным жестом захлопнула окно.
– Вы в моей власти, я отвечаю за вас, и вы арестованы. Да вы бы все равно не последовали за ней. Садитесь.
Платон встал и залаял. Элен схватила его за ошейник.
– Бедняги, – сказала она и вытерла слезу. – Мы разрешили им уйти. У нас не осталось иного выхода... Бедняжки, они всего лишь живые существа.
Майа ударила ее по лицу.
Элен с изумлением посмотрела на нее, а затем неторопливо подставила другую щеку:
– Теперь вы себя лучше чувствуете, дорогая? Попробуйте еще.
6
В Америке поезда никогда не были в чести, их не любили. Американцы с давних пор привыкли к своим машинам и были просто одержимы ими. Майа не могла позволить себе купить машину. Если была нужда, она иногда путешествовала автостопом. Но главным образом ходила пешком.
Так она сумела обойти почти всю Пенсильванию. Ей нравился незамысловатый процесс ходьбы, нравилось просто переставлять ноги. Нравилась и простота путешествия – не требовалось соблюдения правил реального, зримого мира. Когда человек идет пешком, в этом нет ничего незаконного. Ходьба ничего не стоит, ты не оставляешь следов. Принятый и спокойный способ игнорировать дурацкие официальные карты.
На ней была соломенная шляпа, рюкзак со сменой одежды. Она взяла с собой дешевую фотокамеру. Флягу и немного еды – такую еду хорошо было жевать в пути. Для путешествия она выбрала старые, но вполне еще приличные и удобные кроссовки. И ей никто не мешал. Она была одна, она принадлежала самой себе. Как хорошо, когда никто не наблюдает за тобой и не подсчитывает, как часто бьется твое сердце; когда ты можешь свободно наслаждаться бескрайним миром и полностью распоряжаться своей судьбой. Приятное открытие!
Ей понравилась Пенсильвания, потому что в этом особенном уголке мира никому ни до кого не было дела. Теперь она предпочитала именно такие места. Все шумные и соблазняющие города казались ей слишком ненадежными. Конечно, найти какое-то тихое убежище и спрятаться в нем было нелегко в эпоху, когда соблюдались все законы, действовали все средства связи и искусство стало доступным через мобильный телефон. Но самые обычные, заурядные места сделались лучшим пристанищем для столь экзотического и полного надежд чудовища, как она.
Европа превратилась в роскошный бутик. Америка стала фермой. Иногда на дорогах Пенсильвании ей попадались велосипедисты. Иногда она встречала туристов. Но людей, наслаждающихся ходьбой и смотрящих по сторонам, как она, было немного. Туристы не стремились посетить североамериканский континент, хотя местные амиши вызывали определенный интерес.
За Перкаси ее нагнала машина. Она резко притормозила, остановилась, из нее вышли двое хорошо одетых индонезийских туристов. Они вскинули на плечи новенькие рюкзаки и двинулись следом за ней. Туристы шли быстрым шагом и явно пытались с ней поравняться. Но Майа не желала, чтобы кто-нибудь торопил ее, и мирно продолжила путь.
Когда эти двое подошли довольно близко, мужчина схватил женщину за рукав. Они в недоумении размахивали руками и что-то кричали.
Майа остановилась и подождала их.
– Чао, – с осторожностью поздоровалась она.
– Хэлло, – откликнулась женщина.
Майа поглядела на одетую в саронг незнакомку и была поражена, словно громом. Перед ней оказалась американка. Очень знакомая и не просто знакомая. Она вызвала у нее какие-то безудержные, горячие и неподдельные чувства. Короче, перед ней возник персонаж, неотвратимый, как судьба. Поток интуитивного узнавания чуть не захлестнул Майю, и волны невообразимой нежности и душевной теплоты вздымались в ней все выше и выше. Она изумленно открыла рот, как будто увидела спустившегося к ней ангела.
– Вы Миа Зиеманн? – спросил мужчина.
Майа решительно покачала головой:
– Нет, меня зовут Майа.
– В таком случае что вы сделали с моей матерью? – угрожающе спросила женщина.
Майа уставилась на нее.
– Хлоя?!
Глаза Хлои расширились. Она как-то ослабела. Постаралась улыбнуться:
– Мамочка, это я.
– Неудивительно, что я тебя так люблю, – с облегчением проговорила Майа и улыбнулась.
Как чудесно, что она столько всего потеряла и одновременно почти ничего не утратила. Подробности стерлись и теперь находились где-то далеко за гранью ее сознания. Но это не была слепая любовь матери к своему ребенку. Она почти не знала эту женщину и, однако, любила Хлою больше, чем могла себе представить.
Она давно не испытывала материнских чувств. Некогда материнство было реальной повседневностью, первичным человеческим долгом, требующим усилий, напряжения, преданности, отягощенным горькими расчетами и борьбой самолюбий. Но теперь все эти трудности исчезли. Их сдуло, как песок под напором ветра. Стоявшая рядом женщина в странном костюме, без сомнения, наполнила ее душу безграничой радостью. Одно только существование Хлои было вселенской победой. Она почувствовала, что идет рядом с бодхисатвой.
– Надеюсь, что ты помнишь Сухэйри? – спросила Хлоя. – Ну конечно, ты должна помнить.
– Вы прекрасно выглядите, Миа, – галантно обратился к ней муж Хлои. Индонезиец женился на Хлое сорок лет тому назад. Это было вдвое дольше того срока, в течение которого Миа могла руководить дочерью. Миа до сих пор ощущала холодок старой неприязни, в те давние времена чувство было куда сильнее и отчетливее. И хотя внешне она держалась вполне корректно, ее тогда привело в ужас, что дочь сбежала из дома с индонезийцем. Индонезийцы, народ, живший на множестве островов, сравнительно легко перенесли годы эпидемий. И достигли поразительных успехов в последующие десятилетия.
Но сейчас все осталось в прошлом. Хлоя и Сухэйри теперь были супружеской парой средних лет – им было по шестьдесят. Богатые, здоровые, они давно привыкли друг к другу. Они приехали из богатейшей страны мира и выглядели несколько высокомерными.
– Как вы нашли меня? – спросила Майа.
– О, мамочка, это было ужасно трудно. Мы использовали Сеть, полицию и все на свете. Куда мы только не обращались. И наконец подумали, что можно узнать у Мерседес. У твоей домработницы.
– Да, наверное, Мерседес должна была знать.
– У нее была правильная догадка. Мерседес сказала, что часто ругала тебя и теперь жалеет об этом. Она также думает, что ты совершила аморальный поступок, абсолютно аморальный, а ее просто осаждали журналисты, всем хотелось взять у нее интервью... ты же знаешь, как это бывает. Популярность.
Майа недоуменно пожала плечами.
– Боюсь, что не знаю. И что ж, я стала популярной?
– Мамочка, – начала Хлоя, – ты и правда это сделала? Я всегда понимала, что твоя невозмутимость лишь маска. Я всегда чувствовала, что ты притворяешься. Я всегда знала, что в один прекрасный день ты сделаешь что-то невероятное. Твоя проблема, мамочка, что ты никогда не могла соприкоснуться с настоящей духовностью.
Майа перевела взгляд на Сухэйри. Муж ее дочери был крепко сбитым, прагматичным азиатом. Типичным бизнесменом. Он был опорой семьи, каменной стеной. Он прекрасно исполнял свою главную жизненную роль. Сухэйри не спеша прогуливался в аккуратных шортиках по заросшей сорняками обочине шоссейной дороги далекой страны, в которой уже давно не был. Майа понимала, что эта встреча показалась ему очень забавной. Он считал, что у его жены на редкость чудные родственники. И был прав.
– А что вы об этом думаете, Гарри? – обратилась к нему Майа.
– Миа, вы замечательно выглядите, словно цветущая роза. Очень напоминаете Хлою в первый день нашего знакомства.
– Не надо этого говорить, – недовольно сказала Хлоя. – В твоих словах есть пять разных, но одинаково скверных намеков.
Сухэйри что-то сердито ответил по-малайски и ухмыльнулся.
– Мы пытались найти тебя в Сан-Франциско, – продолжала Хлоя. – Но врачи в клинике ничем не могли нам помочь.
– Я... э... слишком много хлебнула в клинике с этими врачами.
– Мамочка, тебе нужен медицинский контроль и забота. Так будет лучше для тебя. Я хочу сказать, очевидно, ты вложила все свои сбережения, когда согласилась на эксперимент, и все же...
– Я уже об этом думала. Действительно думала, – призналась Майа. – Если вернусь к этим мясникам, начну унижаться, покаюсь и стану жить под строгим контролем, как в тюрьме, то, вероятно, мне удастся улучшить мои медицинские показатели. Но знаешь ли, никакой пользы мне от них не будет. Эти врачи предвзяты и лицемерны. Я устала от них. Нет, я не обвиняю их во всем, что со мной случилось, но... ладно. А сейчас я занята. Мне надо еще многое сделать.
– Ну например?
– Я просто хочу путешествовать. Ходить по земле, любоваться ею, небом, звездами, солнцем. Ты же знаешь.
– Ты что, шутишь?
– И еще я буду фотографировать. Амишей, они так фотогеничны и любят сниматься. Я хочу сказать, что дети амишей выглядят как настоящие, нормальные дети, да они и есть нормальные дети, в них ничего не меняется... Амиши, которым около семидесяти лет... Естественный процесс человеческого старения. Это пугает, но это так интересно! И тем не менее это естественно и закономерно... Амиши великолепны. Наверное, если посмотреть их глазами, то я просто невообразимое чудовище, но они так добры и приветливы. Они смирились с нами, с постлюдьми. Будто сделали нам всем одолжение.
Хлоя задумалась.
– И что же ты будешь делать с этими фотографиями амишей?
– Ничего особенного. Пока что мои снимки – это куча хлама. Я не фотограф, а жалкий подмастерье, у меня скверная камера. Но это даже хорошо, мне нужно больше практиковаться. Особенно если речь идет о правильном фоне...
Сухэйри и Хлоя обменялись понимающими взглядами. Затем Хлоя сказала:
– Мамочка, Гарри и я думаем, что тебе стоит уехать с нами в Джакарту. На время.
– С какой стати?
– У нас просторный дом, и в Азии можно куда лучше устроиться. Там тебя легче поймут.
– Неплохо сбежать в Индонезию, – улыбаясь, заметил Сухэйри. – В Европе все сумасшедшие. Они никогда не умели отдыхать, никто, даже богатые. В европейцах есть какой-то природный изъян. Они просто не знают, как надо жить.
– Вы действительно хотите, чтобы ваша зловредная теща жила у вас под крышей, Гарри?
– Вы безвредное существо, – ласково произнес Сухэйри. – Вы мне всегда нравились, Миа, даже когда меня особо не жаловали.
– Нет, я не могу. Не поеду. Простите.
– Мамочка, но ведь кто-то должен за тобой присматривать. Позволь нам хоть немного о тебе позаботиться. Ты заслужила, сама знаешь. Ты для меня очень многим пожертвовала. Отдала мне долгие годы.
– Забудь об этом.
Хлоя вздохнула.
– Мамочка, но тебе же почти сто лет. И тебя лишили всякой медицинской помощи!
– Неужели я кажусь тебе такой жалкой и немощной? Я протяну еще лет двадцать. Конечно, если бы я вернулась в лабораторию и бросилась им в ноги, то прожила бы еще дольше, но мне и этого хватит. Со мной все в порядке. Никаких глупостей я теперь не делаю. Я правильно питаюсь, сплю как сурок, выполняю разные упражнения. Видишь, какие у меня крепкие ноги!
– Мамочка, послушай. Ты живешь как бродяга, как нищенка. Разве не так? Ты все делаешь будто назло и совершенно безответственно. Другие люди, которых оперировали и лечили, как и тебя, тоже ведут себя довольно странно. Я считаю, что вам всем нужно обратиться в суд и возбудить дело против этих врачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Я согласна, что это ваше неотъемлемое право, – проговорила Элен. – И никто не намерен лишать вас ваших прав. Но вы не успели все как следует обдумать. Вы очень расстроены и, совершенно очевидно, напринимались наркотиков. Ваше самоубийство ничего не изменит.
– Конечно, изменит, – возразила Бретт. – Для меня оно изменит все – окончательно и бесповоротно.
– Вы глубоко ошибаетесь, – старалась убедить ее Элен. Она всеми силами пыталась утешить девушку. – Это глубоко заденет всех, любивших вас. И если вы сделаете это сознательно, то лишь разочаруете всех здравомыслящих людей. – Элен повернулась и быстро глянула на Майю. – Это одна из подружек Поля, не так ли? – прошептала она. – Я ее никогда не видела.
– Она еще просто ребенок, – сказала Майа.
– Напомните, как ее зовут?
– Натали.
Элен снова высунула голову:
– Натали, посмотрите сюда! Натали, остановитесь! Натали, поговорите со мной!
– Вы думаете, мне хочется жить вечно? – сказала Натали. И прыгнула.
Майа бросилась к окну. Натали лежала на мостовой, около нее столпились несколько прохожих. Люди звонили по нетлинкам, пытаясь вызвать скорую помощь, наперебой давали советы.
– Я не в силах на это смотреть, – призналась Элен и вздрогнула. Она отодвинулась от окна, вернулась в комнату и взяла Майю за руку.
Майа высвободила руку.
– Я столько раз это видела, – устало произнесла Элен. – Они делают это просто. Сосредоточиваются, отбрасывают сомнения, берут себя в руки и кончают счеты с жизнью. Это волевой поступок. Поступок очень сильного человека.
– Вы могли бы позволить мне последовать ее примеру.
Элен решительным жестом захлопнула окно.
– Вы в моей власти, я отвечаю за вас, и вы арестованы. Да вы бы все равно не последовали за ней. Садитесь.
Платон встал и залаял. Элен схватила его за ошейник.
– Бедняги, – сказала она и вытерла слезу. – Мы разрешили им уйти. У нас не осталось иного выхода... Бедняжки, они всего лишь живые существа.
Майа ударила ее по лицу.
Элен с изумлением посмотрела на нее, а затем неторопливо подставила другую щеку:
– Теперь вы себя лучше чувствуете, дорогая? Попробуйте еще.
6
В Америке поезда никогда не были в чести, их не любили. Американцы с давних пор привыкли к своим машинам и были просто одержимы ими. Майа не могла позволить себе купить машину. Если была нужда, она иногда путешествовала автостопом. Но главным образом ходила пешком.
Так она сумела обойти почти всю Пенсильванию. Ей нравился незамысловатый процесс ходьбы, нравилось просто переставлять ноги. Нравилась и простота путешествия – не требовалось соблюдения правил реального, зримого мира. Когда человек идет пешком, в этом нет ничего незаконного. Ходьба ничего не стоит, ты не оставляешь следов. Принятый и спокойный способ игнорировать дурацкие официальные карты.
На ней была соломенная шляпа, рюкзак со сменой одежды. Она взяла с собой дешевую фотокамеру. Флягу и немного еды – такую еду хорошо было жевать в пути. Для путешествия она выбрала старые, но вполне еще приличные и удобные кроссовки. И ей никто не мешал. Она была одна, она принадлежала самой себе. Как хорошо, когда никто не наблюдает за тобой и не подсчитывает, как часто бьется твое сердце; когда ты можешь свободно наслаждаться бескрайним миром и полностью распоряжаться своей судьбой. Приятное открытие!
Ей понравилась Пенсильвания, потому что в этом особенном уголке мира никому ни до кого не было дела. Теперь она предпочитала именно такие места. Все шумные и соблазняющие города казались ей слишком ненадежными. Конечно, найти какое-то тихое убежище и спрятаться в нем было нелегко в эпоху, когда соблюдались все законы, действовали все средства связи и искусство стало доступным через мобильный телефон. Но самые обычные, заурядные места сделались лучшим пристанищем для столь экзотического и полного надежд чудовища, как она.
Европа превратилась в роскошный бутик. Америка стала фермой. Иногда на дорогах Пенсильвании ей попадались велосипедисты. Иногда она встречала туристов. Но людей, наслаждающихся ходьбой и смотрящих по сторонам, как она, было немного. Туристы не стремились посетить североамериканский континент, хотя местные амиши вызывали определенный интерес.
За Перкаси ее нагнала машина. Она резко притормозила, остановилась, из нее вышли двое хорошо одетых индонезийских туристов. Они вскинули на плечи новенькие рюкзаки и двинулись следом за ней. Туристы шли быстрым шагом и явно пытались с ней поравняться. Но Майа не желала, чтобы кто-нибудь торопил ее, и мирно продолжила путь.
Когда эти двое подошли довольно близко, мужчина схватил женщину за рукав. Они в недоумении размахивали руками и что-то кричали.
Майа остановилась и подождала их.
– Чао, – с осторожностью поздоровалась она.
– Хэлло, – откликнулась женщина.
Майа поглядела на одетую в саронг незнакомку и была поражена, словно громом. Перед ней оказалась американка. Очень знакомая и не просто знакомая. Она вызвала у нее какие-то безудержные, горячие и неподдельные чувства. Короче, перед ней возник персонаж, неотвратимый, как судьба. Поток интуитивного узнавания чуть не захлестнул Майю, и волны невообразимой нежности и душевной теплоты вздымались в ней все выше и выше. Она изумленно открыла рот, как будто увидела спустившегося к ней ангела.
– Вы Миа Зиеманн? – спросил мужчина.
Майа решительно покачала головой:
– Нет, меня зовут Майа.
– В таком случае что вы сделали с моей матерью? – угрожающе спросила женщина.
Майа уставилась на нее.
– Хлоя?!
Глаза Хлои расширились. Она как-то ослабела. Постаралась улыбнуться:
– Мамочка, это я.
– Неудивительно, что я тебя так люблю, – с облегчением проговорила Майа и улыбнулась.
Как чудесно, что она столько всего потеряла и одновременно почти ничего не утратила. Подробности стерлись и теперь находились где-то далеко за гранью ее сознания. Но это не была слепая любовь матери к своему ребенку. Она почти не знала эту женщину и, однако, любила Хлою больше, чем могла себе представить.
Она давно не испытывала материнских чувств. Некогда материнство было реальной повседневностью, первичным человеческим долгом, требующим усилий, напряжения, преданности, отягощенным горькими расчетами и борьбой самолюбий. Но теперь все эти трудности исчезли. Их сдуло, как песок под напором ветра. Стоявшая рядом женщина в странном костюме, без сомнения, наполнила ее душу безграничой радостью. Одно только существование Хлои было вселенской победой. Она почувствовала, что идет рядом с бодхисатвой.
– Надеюсь, что ты помнишь Сухэйри? – спросила Хлоя. – Ну конечно, ты должна помнить.
– Вы прекрасно выглядите, Миа, – галантно обратился к ней муж Хлои. Индонезиец женился на Хлое сорок лет тому назад. Это было вдвое дольше того срока, в течение которого Миа могла руководить дочерью. Миа до сих пор ощущала холодок старой неприязни, в те давние времена чувство было куда сильнее и отчетливее. И хотя внешне она держалась вполне корректно, ее тогда привело в ужас, что дочь сбежала из дома с индонезийцем. Индонезийцы, народ, живший на множестве островов, сравнительно легко перенесли годы эпидемий. И достигли поразительных успехов в последующие десятилетия.
Но сейчас все осталось в прошлом. Хлоя и Сухэйри теперь были супружеской парой средних лет – им было по шестьдесят. Богатые, здоровые, они давно привыкли друг к другу. Они приехали из богатейшей страны мира и выглядели несколько высокомерными.
– Как вы нашли меня? – спросила Майа.
– О, мамочка, это было ужасно трудно. Мы использовали Сеть, полицию и все на свете. Куда мы только не обращались. И наконец подумали, что можно узнать у Мерседес. У твоей домработницы.
– Да, наверное, Мерседес должна была знать.
– У нее была правильная догадка. Мерседес сказала, что часто ругала тебя и теперь жалеет об этом. Она также думает, что ты совершила аморальный поступок, абсолютно аморальный, а ее просто осаждали журналисты, всем хотелось взять у нее интервью... ты же знаешь, как это бывает. Популярность.
Майа недоуменно пожала плечами.
– Боюсь, что не знаю. И что ж, я стала популярной?
– Мамочка, – начала Хлоя, – ты и правда это сделала? Я всегда понимала, что твоя невозмутимость лишь маска. Я всегда чувствовала, что ты притворяешься. Я всегда знала, что в один прекрасный день ты сделаешь что-то невероятное. Твоя проблема, мамочка, что ты никогда не могла соприкоснуться с настоящей духовностью.
Майа перевела взгляд на Сухэйри. Муж ее дочери был крепко сбитым, прагматичным азиатом. Типичным бизнесменом. Он был опорой семьи, каменной стеной. Он прекрасно исполнял свою главную жизненную роль. Сухэйри не спеша прогуливался в аккуратных шортиках по заросшей сорняками обочине шоссейной дороги далекой страны, в которой уже давно не был. Майа понимала, что эта встреча показалась ему очень забавной. Он считал, что у его жены на редкость чудные родственники. И был прав.
– А что вы об этом думаете, Гарри? – обратилась к нему Майа.
– Миа, вы замечательно выглядите, словно цветущая роза. Очень напоминаете Хлою в первый день нашего знакомства.
– Не надо этого говорить, – недовольно сказала Хлоя. – В твоих словах есть пять разных, но одинаково скверных намеков.
Сухэйри что-то сердито ответил по-малайски и ухмыльнулся.
– Мы пытались найти тебя в Сан-Франциско, – продолжала Хлоя. – Но врачи в клинике ничем не могли нам помочь.
– Я... э... слишком много хлебнула в клинике с этими врачами.
– Мамочка, тебе нужен медицинский контроль и забота. Так будет лучше для тебя. Я хочу сказать, очевидно, ты вложила все свои сбережения, когда согласилась на эксперимент, и все же...
– Я уже об этом думала. Действительно думала, – призналась Майа. – Если вернусь к этим мясникам, начну унижаться, покаюсь и стану жить под строгим контролем, как в тюрьме, то, вероятно, мне удастся улучшить мои медицинские показатели. Но знаешь ли, никакой пользы мне от них не будет. Эти врачи предвзяты и лицемерны. Я устала от них. Нет, я не обвиняю их во всем, что со мной случилось, но... ладно. А сейчас я занята. Мне надо еще многое сделать.
– Ну например?
– Я просто хочу путешествовать. Ходить по земле, любоваться ею, небом, звездами, солнцем. Ты же знаешь.
– Ты что, шутишь?
– И еще я буду фотографировать. Амишей, они так фотогеничны и любят сниматься. Я хочу сказать, что дети амишей выглядят как настоящие, нормальные дети, да они и есть нормальные дети, в них ничего не меняется... Амиши, которым около семидесяти лет... Естественный процесс человеческого старения. Это пугает, но это так интересно! И тем не менее это естественно и закономерно... Амиши великолепны. Наверное, если посмотреть их глазами, то я просто невообразимое чудовище, но они так добры и приветливы. Они смирились с нами, с постлюдьми. Будто сделали нам всем одолжение.
Хлоя задумалась.
– И что же ты будешь делать с этими фотографиями амишей?
– Ничего особенного. Пока что мои снимки – это куча хлама. Я не фотограф, а жалкий подмастерье, у меня скверная камера. Но это даже хорошо, мне нужно больше практиковаться. Особенно если речь идет о правильном фоне...
Сухэйри и Хлоя обменялись понимающими взглядами. Затем Хлоя сказала:
– Мамочка, Гарри и я думаем, что тебе стоит уехать с нами в Джакарту. На время.
– С какой стати?
– У нас просторный дом, и в Азии можно куда лучше устроиться. Там тебя легче поймут.
– Неплохо сбежать в Индонезию, – улыбаясь, заметил Сухэйри. – В Европе все сумасшедшие. Они никогда не умели отдыхать, никто, даже богатые. В европейцах есть какой-то природный изъян. Они просто не знают, как надо жить.
– Вы действительно хотите, чтобы ваша зловредная теща жила у вас под крышей, Гарри?
– Вы безвредное существо, – ласково произнес Сухэйри. – Вы мне всегда нравились, Миа, даже когда меня особо не жаловали.
– Нет, я не могу. Не поеду. Простите.
– Мамочка, но ведь кто-то должен за тобой присматривать. Позволь нам хоть немного о тебе позаботиться. Ты заслужила, сама знаешь. Ты для меня очень многим пожертвовала. Отдала мне долгие годы.
– Забудь об этом.
Хлоя вздохнула.
– Мамочка, но тебе же почти сто лет. И тебя лишили всякой медицинской помощи!
– Неужели я кажусь тебе такой жалкой и немощной? Я протяну еще лет двадцать. Конечно, если бы я вернулась в лабораторию и бросилась им в ноги, то прожила бы еще дольше, но мне и этого хватит. Со мной все в порядке. Никаких глупостей я теперь не делаю. Я правильно питаюсь, сплю как сурок, выполняю разные упражнения. Видишь, какие у меня крепкие ноги!
– Мамочка, послушай. Ты живешь как бродяга, как нищенка. Разве не так? Ты все делаешь будто назло и совершенно безответственно. Другие люди, которых оперировали и лечили, как и тебя, тоже ведут себя довольно странно. Я считаю, что вам всем нужно обратиться в суд и возбудить дело против этих врачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52