Новак коротко усмехнулся.
– Ох уж эти маленькие эмигрантские общины в Праге. Иностранцам может нравиться здешняя архитектура, но они никогда не обращают внимания на нас, чехов. Наверное, если бы мы воспитывали их с раннего детства, то манеры у них были бы получше.
Новак был весел, ироничен, тщательно оделся и причесался и даже потрудился приладить свой протез. Он согласился пойти с ней, потому что она вызывала в нем уважение.
Она начала понимать своего учителя. Он был лукавым, хитрым, мог подольститься, выйти из себя, и эти сосуды обмана, подкупа и злобы были в нем явственны, как плесень в сыре рокфор. Но он не был безнравственным человеком. Он отличался упрямством, оно придавало его характеру привлекательность. Йозеф Новак полностью полагался на самого себя. Он долгие десятилетия жил открыто и вызывающе, а Майа, в глубине души, хотела быть такой. И хотя он не выглядел счастливым, а быть может, никогда и не был счастлив, но обладал завидной твердостью духа и невозмутимостью. Он целиком и полностью был Йозефом Новаком. И останется Йозефом Новаком до своего смертного часа.
Он умрет лет через пять, подумала она. Он не отличается крепким строением, его организм основательно подточили старческие болезни. Он мог бы воспользоваться шансом и продлить себе жизнь, но, очевидно, такой шаг казался ему слишком вульгарным. Йозефу Новаку исполнился сто двадцать один год, и мало кто из его сверстников сумел дожить до этих лет. Он уже казался ископаемым, но Майа по-прежнему испытывала горечь, думая о том, что скоро он может уйти. Новак часто говорил о своей смерти и явно не боялся ухода из этого мира, но ей представлялось, что природа должна позволить такому человеку, как Йозеф Новак, жить вечно. Он был ее учителем, она его очень полюбила.
Этим вечером обстановка в «Голове» была оживленной. Там собралось больше народу, чем ожидала Майа. Она ощутила неведомую прежде напряженность и волнение. Майа и Новак прошли в бар. Новак остановился невдалеке от Клауса и легонько похлопал его по шлему. Тот удивленно повернулся, а потом неуклюже улыбнулся. Два старика принялись болтать на честине.
– Чао, Майа.
– Чао, Марсель. – Она познакомилась с Марселем через Сеть и узнала его только по ему присущим чертам. Рыжеволосый и общительный, Марсель говорил без умолку, но его слова не казались искренними. Ему было лет двадцать семь, и, по собственным словам, он успел объехать весь мир триста или четыреста раз. У Марселя с двух лет, то есть с самого раннего детства, не было точного адреса. В основном он жил в поездах.
Бенедетта, любившая скандальные сплетни, утверждала, что у Марселя синдром Вильямса. В данном случае это была явная гипертрофированная активность и ненормальное увеличение извилины в первичном слуховом кортексе. Марсель обладал разносторонними талантами и сверхактивностью: он был музыкантом и помещал свои опусы в виртуальном пространстве. Синдром также заметно повлиял на речевые способности Марселя, он был способен болтать без остановки: анекдоты, загадки, всевозможные занимательные истории сыпались из него, привлекая обширную аудиторию.
Бенедетта заявляла, что папа римский также страдает синдромом Вильямса. Возможно, в этом и заключался секрет потрясающих проповедей папы. Ей ничего не стоило сказать гадость про любого человека.
– Шикарно выглядишь, Майа. Смотреть на тебя – одно удовольствие.
Пальто Марселя было украшено фрагментами городской карты. Марсель жил в этом пальто, спал в нем и даже плавал в нем. Теперь, когда Майа знала о разных полезных свойствах пальто Марселя, они производили на нее не столь яркое впечатление, как раньше. Поль определил бы ее восприятие как категориальную ошибку.
Она поцеловала заросшую щетиной щеку Марселя:
– На тебя тоже.
– Поздравляю тебя с успехом в Италии. Говорят, что Виетти ждет не дождется следующего показа. Он просто умрет, если его не устроит.
– Дорогой Джанкарло вовсе не собирается умирать, так что не надейся.
– Я вижу, ты привела своего спонсора, этого своего фотографа. Должно быть, он стал твоим дружком на сегодня.
– Он мой учитель, Марсель. И прошу тебя, не будь таким бестактным.
– Я прочел в Сети твои сообщения на французском, – сказал Марсель. – Почему бы тебе не посылать их почаще? По-французски твои заметки звучат просто классно. Они остроумны, теперь на английском такого днем с огнем не сыщешь.
– Что же, все дело в хорошем переводе, в оттенках смысла, которые ты никак не сможешь уловить в оригинале.
– Да, ты права, здесь совсем иной смысл. Как ты этого добилась? Очень старалась?
– Ты чересчур проницателен, дорогой. Если сейчас не дашь мне выпить, боюсь, я тебя поцелую.
Марсель обдумал оба варианта и принес ей напиток. Она отпила глоток и оглядела бар, опершись о локоть.
– Почему сегодня все кажется слишком ярким? Почему все так оживлены?
– Разве? У Поля появились планы весеннего путешествия. Большое плаванье. Я надеюсь, ты к нам присоединишься.
– О, я никогда не упускаю такую возможность. – Она не имела ни малейшего понятия, о чем говорил Марсель. – А где Поль?
Поль сидел окруженный небольшой толпой. Все были заворожены его рассказом.
Поль открыл небольшую металлическую коробку и достал оттуда фигурку резной садовой жабы в натуральную величину. Отполированная приземистая жаба казалась очень твердой, рубиновой.
– Как по-вашему, она красивая? – спросил Поль. – Скажи мне, Сергей.
– Ну что же, – отозвался Сергей, – если это работа Фаберже, как ты нам заявил, то она, конечно, красивая. Стоит только посмотреть на филигранную отделку.
– Это жаба, Сергей. А разве жабы бывают красивыми?
– Конечно, жабы могут быть красивыми. Вот вам наглядное доказательство.
– Если кто-нибудь скажет, что ты красив, как жаба, тебе это понравится?
– Не передергивай, – стараясь быть любезным, ответил Сергей.
– Но разве сама вещь не доказательство? Скепсис – основа основ любой эстетики. Представь себе людей в тысяча девятьсот двенадцатом году, взявших драгоценный камень. Месяцами они кропотливо вручную резали из этого камня жабу. Неужели это плохо? А если так, то эта ненормальность обернулась созданием шедевра. Это оригинальный Фаберже, выполненный по заказу русской аристократки. Русское самодержавие породило культуру, создававшую жаб из драгоценных камней.
Небольшая толпа вокруг Поля обменялась невнятными возгласами. Они не решались его перебивать.
– И еще, можем ли мы себе вообразить, что аристократка верила в красоту жаб? Способен ли кто-нибудь здесь представить себе, что некая аристократка заказала Фаберже красивую жабу? – Поль оглядел круг собравшихся. – Но разве трудно понять, что она осталась довольна результатом? Как только жаба попала к ней в руки, она стала считать ее красивой.
– А мне нравится жаба, – вмешалась в разговор Майа. – Я тоже хотела бы иметь такую жабу.
– И что бы ты с ней делала, Майа?
– Я бы поставила ее на видное место и любовалась ею каждый день.
– В таком случае возьми ее, – сказал Поль и отдал ей жабу. Как ни странно, она оказалась тяжелой, из красного камня. – Конечно, это вовсе не шедевр Фаберже, – пояснил всем Поль, – а музейная копия. Оригинал Фаберже сканировали лазером с точностью до микрона, а затем перевели в современный пластичный термостойкий материал. Удивительно, но тут даже воспроизвели две трещинки, чтобы искусственный рубин нельзя было отличить от оригинала. И так было изготовлено около ста фигурок.
– О да, конечно, – откликнулась Майа. Она посмотрела на маленькую красную жабу. Теперь она представлялась ей уже не столь красивой, но все равно оставалась жабой.
– На самом деле выпустили десять тысяч подобных жаб. И она вовсе не из искусственного рубина. Я нарочно солгал. Это просто пластик.
– О!
– И даже не оригинальный пластик, – безжалостно продолжил Поль. – Это пластик из вторсырья, из отходов двадцатого века. Я все придумал про Фаберже, для доказательства своей точки зрения.
– Нет, нет! – Майа расстроилась. Все слушавшие Поля засмеялись.
– Конечно, я пошутил, – весело произнес Поль. – По правде сказать, это действительно оригинал Фаберже. Его сделали в Москве, в тысяча девятьсот двенадцатом году. Над ним трудилось четырнадцать мастеров, им понадобилось пять месяцев, чтобы завершить работу. Это уникальная вещь, ее нельзя подменить. Я приобрел эту жабу на аукционе, в Мунхене. Ради бога, не урони ее.
– Тогда ее лучше вернуть, – проговорила Майа.
– Нет, оставь ее пока у себя, моя дорогая.
– Нет-нет. Мне не нравятся ее превращения.
– Ну а если я скажу тебе, что ее сделал совсем не Фаберже? Что это, в сущности, настоящая жаба? Не искусная вещь, образ жабы, а подлинная, сканированная садовая жаба. А впрочем, считай как хочешь.
Майа поглядела на скульптуру. Ее было приятно держать в руках, в ней было нечто, что ей нравилось, но в то же время ее что-то смущало.
– Вам и правда интересно, может ли фотограф заснять жабу и сделать красивые фотографии? Не хуже, чем художник, который рисует жабу?
– Ну и как, может?
– Вероятно, они будут красивы каждая по-своему. Так сказать, в разных категориях. – Она осмотрелась по сторонам. – Пусть кто-нибудь еще подержит ее, прошу вас.
Сергей взял из ее рук жабу, явно бравируя своей храбростью. И хотел бросить ее на стол.
– Не надо, – спокойно сказал Поль. – Ты же только что ею восхищался. Почему ты переменил мнение?
Майа принялась искать Бенедетту. И нашла ее среди небольшой группы, собравшейся у бара.
– Чао, Бенедетта!
Бенедетта встала и обняла ее.
– Эй, познакомьтесь, это Майа.
Бенедетта привела с собой четырех итальянских друзей. Они были вежливы, трезвы, ясноглазы и сдержанны. Выглядели умными и образованными. Держались уверенно, были очень элегантны. От них тоже исходил какой-то опасный импульс, как и от других молодых людей, встреченных ею за последнее время. Все четверо были женщины.
Бенедетта усадила ее за стол.
– Жаль, что я не говорю по-итальянски, – извинилась Майа и села. – У меня есть переводчик, я буду разговаривать по-английски.
– Мы хотим узнать о ваших отношениях с Виетти, – негромко обратилась к ней одна из молодых дам.
– Он думает, что я стильная. Что у меня свой стиль, вот и все, – пожала плечами Майа.
– А какие у вас отношения с Мартином Уоршоу?
Майа изумленно, с обидой взглянула на Бенедетту.
– Что ж, если вы хотите знать, это был его дворец. Вам известно о дворце?
– Нам все известно о дворце. А какие у вас отношения с Миа Зиеманн?
– Кто это? – спросила Майа.
В недоумении задавшая вопрос дама отвернулась, руки ее слегка дрожали.
– Какие мы дуры, что поверили этой особе.
– Конечно, мы дуры, – с жаром подхватила Бенедетта. – Мы дуры, что верим друг другу. Мы дуры, что верим первому встречному. А теперь скажи мне, где нам лучше всего поставить эту технику.
– Бенедетта, кто эти люди?
– Они математики, – ответила Бенедетта. – Программисты. Бунтари. Визионеры. И мои очень добрые друзья.
Студенты-радикалы, подумала Майа. С буйным воображением, поскольку никаких реальных знаний у них нет.
– Кто здесь самый старший? – властно спросила она.
– Ну конечно, ты, – с иронией сказала Бенедетта.
– Ладно, но только не задавайте мне больше вопросов. Это сейчас не имеет ко мне никакого отношения.
– Я нарисую тебе небольшую картинку, – начала Бенедетта. Она широко развернула свой фуросики и вынула из волос шпильку. – Позволь мне сообщить тебе интересный жизненный факт. О промышленно-медицинском комплексе. – Она двумя короткими ударами вытащила на поверхность буквы X и Y. – Нижняя ось – ход времени. А эта – рост жизненных ожиданий. С каждым прошедшим годом постчеловеческие жизненные ожидания увеличиваются примерно на месяц.
– И что же?
– Подъем кривой нелинейный. Шкала роста увеличивается. Наконец шкала ожиданий увеличивается на год в течение года. И в этот момент оставшиеся в живых становятся бессмертными.
– Вероятно. Вполне может быть.
– Конечно, это не настоящее бессмертие. Здесь все еще возможен фактор смертности от несчастных случаев. Если говорить об одном человеке, – Бенедетта вытащила маленькую черную букву X, – то продолжительность его жизни будет равняться, с учетом разных случайностей, примерно четыремстам пятидесяти годам.
– Какая радость для этого поколения.
– Первое поколение, дожившее до этого возраста, станет и первой настоящей геронтократией. Это поколение станет бессмертным. И оно будет полностью предопределять развитие культуры.
– Что ж, я и раньше слышала такие гипотезы, дорогая. На мой взгляд, это интересная теория, она впечатляет.
– Когда-то это была теория. Для тебя это теория. А для нас – реальность, Майа. Мы и есть эти самые люди. Мы замечательное поколение. Мы успели вовремя родиться. И мы первые истинно бессмертные.
– Вы первые бессмертные? – медленно переспросила Майа.
– Да, и более того, мы знаем, кто мы такие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52