Прага была прекрасна. Такой надежный сказочный и в то же время реальный, поразительный древний город. Бартоломейская улица показалась ей очень милой. А дома, и особенно ее дом, – уютными. Она немного помедлила у двери Эмиля, потом поднялась по лестнице и постучала в квартиру пани Нажадовой.
– Кто там? – Пани Нажадова открыла дверь и внимательно оглядела Майю с головы до пят. – Что он с вами сделал?
– Каждый месяц бывают дни, когда женщине нужно побыть одной. А он этого не понимает.
– Ох уж этот отвратительный, безмозглый хам. Как это на него похоже! Входите. Я смотрю телевизор. – Пани Нажадова усадила ее на диван. Дала ей одеяло, грелку и приготовила кофе. Затем сама уселась в кресло-качалку и склонилась над ноутбуком, пока по телевизору громко говорили что-то на честине.
В комнате пани Нажадовой было тесно от плетеных корзиночек, вазочек, бутылок, пасхальных яиц и других безделушек. В синей стеклянной вазе стоял букет садовых лилий. А на стенах висело множество фотографий покойного пана Нажада, крупного, полного улыбчивого мужчины. Судя по этим снимкам – лыжника и заядлого рыболова. Посмотрев на его спортивную экипировку, Майа поняла, что он скончался по меньшей мере лет двадцать тому назад.
Она отвела взгляд от фотографий и почувствовала пронзительную боль и жалость ко всем женщинам в мире, прожившим с мужьями долгие годы и преданно любившим их все это время. Теперь они остались одни – и настоящие вдовы, и виртуальные вдовы, и мечтавшие овдоветь, и уже овдовевшие. Можно пережить свою сексуальную жизнь, но в памяти она останется навсегда, как навсегда остается детство.
Золотая птица Майи зазвенела у нее на груди. Она начала вызванивать время тонким, пронзительным, тревожным звуком, по-видимому подчиняясь музыкальному такту и намекая на неоплаченное количество минут и часов. Майа снова засунула птицу в ухо, и та принялась переводить телепередачу.
– На самом деле это свойство онтологического чистилища, – проговорил телевизор. Она узнала Аквината, пса, выступавшего в немецком ток-шоу. Речь собаки переводилась на честину. – То, что я называю своим разумом, связано с тремя мирами. У них его истоки. Это мир моих собственных собачьих познаний. Мир виртуального разума Сети вне пределов моего восприятия. И мир внутренней проводки, которую вживили в мой собачий мозг, с программой человеческого языка. Что же дал мне этот тройственный разум, где я нахожусь и где расположено мое истинное «я»? Являюсь ли я приложением к компьютеру или я собака с кибернетическим подсознанием? Более того, какая часть моих так называемых «мыслей» действительно выражается с помощью языка?
– Я полагаю, что подобная проблема характерна для любого ведущего ток-шоу, – согласился с ним гость.
– У меня отличные познавательные способности. Например, я могу решать математические задачи практически любого уровня сложности. Однако мой собачий мозг почти не знает цифр. Я решаю эти задачи, не понимая их.
– Понимание математики – одно из величайших интеллектуальных удовольствий. Мне жаль слышать, что ты лишен такого духовного опыта, Аквинат.
Пес кивнул. Было очень странно видеть, как в разговоре собака кивает головой. При этом неважно, как она одета.
– Подобная оценка значит еще больше, когда исходит от вас, профессор Харальд, с вашими научными заслугами.
– Между нами больше общего, чем может подумать какой-нибудь неуч, – любезно отозвался профессор. – В конце концов, в мозгу любого млекопитающего, включая, конечно, и человеческий мозг, есть множество функциональных отделений, и каждое из них обладает своей познавательной программой. Я должен тебе кое в чем признаться, Аквинат. Современная математика невозможна без машин. И у меня есть вживленный стимулятор. – Гость осторожно похлопал по своему морщинистому лбу. – Однако я никогда не чувствую его воздействия, даже если высказываю результаты этого воздействия; иногда я интуитивно ощущаю их правомерность.
– Скажите мне, эта деятельность продолжается и во сне, профессор?
– Постоянно. Многие мои лучшие результаты были получены именно так.
– И у меня то же самое. Во сне. Наверное, там мы, млекопитающие, обретаем нашу первородную сущность.
Профессор Харальд неторопливо пожал элегантно поданную собачью лапу.
Зрители вежливо зааплодировали.
4
Майа проснулась в пять часов утра. Кожа вокруг ногтей зудела. Казалось, что ногти больше не подходили к ее пальцам. От бурливших в ней гормонов ногти начали расти со скоростью бамбука. Вокруг них виднелись неровные заусеницы, а сами ногти сделались хрупкими и ломкими. Такое ощущение, будто это искусственные, наспех приклеенные ногти.
Майа встала с кровати пани Нажадовой, собрала рюкзак, тихонько подошла к двери, выскользнула из квартиры и спустилась по лестнице в студию Эмиля. Он был один и спал крепким сном. У нее возникло искушение лечь с ним рядом и немного поспать, но она поборола соблазн. Ей и в своей-то шкуре было не слишком уютно. И вряд ли станет уютнее в чьей-то другой.
Майа отыскала свой красный жакет. Налила воды, решив принять что-нибудь из своего небольшого полезного набора анальгетиков. И решила не принимать больше никаких лекарств. Возможно, когда-нибудь они ей понадобятся, а она окажется не в дружелюбном Штутгарте, а совсем в другом, чуждом и враждебном месте. Эмиль проснулся и сел на кровати. Он поглядел на нее с вежливым недоумением, потом натянул на лицо простыню и снова уснул. Майа аккуратно собрала свои вещи, до отказа набив ими рюкзак. Она покидала студию без сожаления, закрыла дверь – здесь не осталось ничего, с чем ей было жаль расстаться.
Она очутилась на освещенной улице, зашла в ближайшую, слабо освещенную сетевую будку и обратилась в систему помощи. Путеводитель по Сети, как всегда, работал безукоризненно. Она тут же связалась с сайтом в Сан-Франциско и синхронно подключилась к номеру мистера Стюарта.
– Что я могу для вас сделать в этот прекрасный вечер? – спросил мистер Стюарт, отделенный от нее во времени двумястами пятьюдесятью миллисекундами, но говоривший на редкость ясно и четко.
– Мистер Стюарт, я долгие годы была вашим пользователем, и мне нужен доступ к старой виртуальности со старыми протоколами.
– Хорошо, мэм, если она еще в наличии, мы вам его предоставим.
– Я сейчас нахожусь в Праге.
– Прага – красивый город, – не удивившись, заметил Стюарт. – Я могу с вами связаться, если это не слишком дорого, никаких проблем с расстоянием нет, и надеюсь, вас не смущает разница во времени. Почему бы вам не повесить трубку, тогда можно будет наладить контакт через наш сервер.
– Нет-нет, очень великодушно с вашей стороны, но у меня к вам другое предложение. Нет ли у вас коллеги здесь, в Праге, который с пониманием отнесется к моей осторожности? Могли бы вы порекомендовать мне кого-нибудь в Праге? Я доверяю вашим советам и всецело полагаюсь на вас.
– Вы доверяете моим советам?
– Да.
– Рад это слышать. Личное доверие – непременное условие, основа всему. Вас не затруднит сообщить мне, кто вы такая?
– Конечно, я бы с удовольствием вам сказала. Но надеюсь, вы понимаете...
– Что ж, ладно. Позвольте мне заглянуть в справочник. Так...
Майа нервно почесывала свои пальцы.
– Попробуйте обратиться в одно место, так называемое Бюро доступа. Это на улице Народны Обраны в Праге. И попросите Божену.
– О'кей, так я и сделаю. Огромное спасибо. – Она повесила трубку.
Майа нашла адрес по карте пражской службы социальной помощи и направилась туда. Путь был долог и утомителен в темноте и по холоду. Безлюдные, мощенные булыжником мостовые. Запертые магазины. Ни души вокруг. Высокие облака и лунный свет, отражающийся на поверхности реки. Надмирное сияние Градчан, замок, возвышающийся над старым городом – как напоминание об аристократии, некогда господствовавшей в Европе. Шпили спящей Праги. Фонари, статуи, черепичные крыши, темные арки, потайные проходы, по которым шныряли бездомные коты с горящими глазами. Такой город даже в старых-престарых фантазиях был куда более реален, чем она сама.
От натертых мозолей ей было тяжело шагать по булыжной мостовой. Ноги горели. Рюкзак был тяжел, и лямки впивались в плечи. От боли и усталости она начала острее воспринимать происходящее. Возможно, у нее появилось некое внутреннее видение. Майа постоянно останавливалась и снимала своей камерой городские кварталы, здания, но не могла пересилить себя и сделать хоть одну фотографию. Как только она подносила аппарат к глазам, видоискатель фиксировал какое-то недоразумение, ошибку. Потом до нее с изумлением дошло: линзы были повернуты внутрь. Вот и вся проблема. Но в любой фотокамере линзы повернуты внутрь. Она старалась запечатлеть мир, но он оказался вне поля ее зрения.
Рассвело, и она наконец отыскала нужную улицу. Она увидела административное каменное здание. Растрескавшийся бетон коммунистической эпохи давно пришел в негодность и был заменен оптимистичным современным зеленым пенистым материалом. Здание было еще закрыто. На дверях висели объявления в сине-белых цветах, но она не умела читать на честине.
Майа забрела в соседнее кафе, согрелась, что-то съела, привела в порядок макияж. Город пробудился к жизни, и по улицам неторопливо поползли велосипеды. Когда автоматические часы громко зазвонили и дверь Бюро наконец открылась, она первая вошла внутрь.
Майа нашла пункт доступа к Сети на четвертом этаже здания, на верхней площадке лестницы. Он оказался закрыт. Она повернулась и, еле передвигая уставшие ноги, отправилась в дамскую комнату, села там на выступ, закрыла глаза и немного вздремнула.
Когда она попыталась вновь попасть в офис, дверь была уже распахнута. Майа вошла, и ей сразу бросились в глаза низкие сводчатые потолки, двери с медными кнопками, справочники в пластиковых переплетах и неработающая техника, обвитая проводами. Свет падал из окон.
Потрескавшиеся стены с пятнами сырости и паутиной по углам.
Божена одновременно причесывалась и ела булочки, запивая молоком из бутылки. Для женщины ее лет у Божены были прямо-таки роскошные волосы. Не менее сильное впечатление производили и ее зубы – большие, прекрасно сохранившиеся и очень белые, словно мрамор.
– Вы Божена, не так ли? Доброе утро.
– Здравствуйте. Добро пожаловать в Координационное бюро доступа. – Божена, очевидно, гордилась своим примитивным английским языком. – Вы по какому вопросу?
– Мне нужен наладонник, чтобы пропасть во дворец памяти, построенный в шестидесятых годах. Мой знакомый в Сан-Франциско сказал, что вы можете предоставить необходимые меры предосторожности.
– О да, мы здесь в Бюро доступа, очень осторожны и благоразумны, – заверила ее Божена. – И к тому же очень консервативны! Старые дворцы, старые замки, все эти лабиринты и подземелья! Это наша специализация. – Божена без предупреждения дотронулась до ее наушников, тут же поднялась из-за стола и удалилась в заднюю комнату.
Время тянулось очень медленно. В освещенном верхним светом воздухе плавали пылинки. Сетевая аппаратура бездействовала.
В офис одна за другой вошли четыре пожилые чешки – по видимости, рядовые служащие. Они принесли с собой завтрак и рукоделие. А одна даже взяла на работу своего кота.
Через несколько минут к ним присоединилась еще одна женщина с наладонником. Она положила его на стойку, зевнула, свернула блокнот, опять молча покинула комнату. Майа вынула наладонник из шероховатой пластиковой коробки и сдула с него пыль. На нем был слой настоящих официальных стикеров на неудобочитаемой честине. Старинный доэлектронный текст, старомодная чешская орфография до европейской орфографической реформы. Причудливые значки над буквами: кружочки, галочки, – казалось, слова окружала колючая проволока.
Божена не спеша возвратилась в комнату, тщательно одернула свою длинную, до лодыжек, серую юбку и села за начальнический пластиковый стол. Последовательно осмотрела все шесть ящиков стола. И наконец отыскала симпатичное стеклянное пресс-папье. Поставила его на стол и стала им поигрывать.
– Простите, – сказала Майа, – у вас случайно нет каких-либо материалов о Йозефе Новаке?
Лицо Божены вытянулось и посуровело. Она поднялась из-за стола и подошла к стойке.
– Почему вас интересует Йозеф Новак? Что вы ищете? Кто вам сказал, что у нас в архиве есть материалы о Йозефе Новаке?
– Я новая ученица пана Новака, – легкомысленно солгала Майа. – Он учит меня фотографии.
Выражение лица Божены снова изменилось, теперь она выглядела смущенной и растерянной.
– Вас? Почему? Вы ученица Новака? Но вы же иностранка. Что он выкинул на этот раз, бедняга?
Божена нашла свою сумку, достала гребень и принялась с удвоенной энергией расчесывать волосы.
Дверь открылась, и в офисе появились два чеха-полицейских в розовых формах. Они сели за стол, отодвинули экран и стали пить горячие растворы из картонных стаканчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Кто там? – Пани Нажадова открыла дверь и внимательно оглядела Майю с головы до пят. – Что он с вами сделал?
– Каждый месяц бывают дни, когда женщине нужно побыть одной. А он этого не понимает.
– Ох уж этот отвратительный, безмозглый хам. Как это на него похоже! Входите. Я смотрю телевизор. – Пани Нажадова усадила ее на диван. Дала ей одеяло, грелку и приготовила кофе. Затем сама уселась в кресло-качалку и склонилась над ноутбуком, пока по телевизору громко говорили что-то на честине.
В комнате пани Нажадовой было тесно от плетеных корзиночек, вазочек, бутылок, пасхальных яиц и других безделушек. В синей стеклянной вазе стоял букет садовых лилий. А на стенах висело множество фотографий покойного пана Нажада, крупного, полного улыбчивого мужчины. Судя по этим снимкам – лыжника и заядлого рыболова. Посмотрев на его спортивную экипировку, Майа поняла, что он скончался по меньшей мере лет двадцать тому назад.
Она отвела взгляд от фотографий и почувствовала пронзительную боль и жалость ко всем женщинам в мире, прожившим с мужьями долгие годы и преданно любившим их все это время. Теперь они остались одни – и настоящие вдовы, и виртуальные вдовы, и мечтавшие овдоветь, и уже овдовевшие. Можно пережить свою сексуальную жизнь, но в памяти она останется навсегда, как навсегда остается детство.
Золотая птица Майи зазвенела у нее на груди. Она начала вызванивать время тонким, пронзительным, тревожным звуком, по-видимому подчиняясь музыкальному такту и намекая на неоплаченное количество минут и часов. Майа снова засунула птицу в ухо, и та принялась переводить телепередачу.
– На самом деле это свойство онтологического чистилища, – проговорил телевизор. Она узнала Аквината, пса, выступавшего в немецком ток-шоу. Речь собаки переводилась на честину. – То, что я называю своим разумом, связано с тремя мирами. У них его истоки. Это мир моих собственных собачьих познаний. Мир виртуального разума Сети вне пределов моего восприятия. И мир внутренней проводки, которую вживили в мой собачий мозг, с программой человеческого языка. Что же дал мне этот тройственный разум, где я нахожусь и где расположено мое истинное «я»? Являюсь ли я приложением к компьютеру или я собака с кибернетическим подсознанием? Более того, какая часть моих так называемых «мыслей» действительно выражается с помощью языка?
– Я полагаю, что подобная проблема характерна для любого ведущего ток-шоу, – согласился с ним гость.
– У меня отличные познавательные способности. Например, я могу решать математические задачи практически любого уровня сложности. Однако мой собачий мозг почти не знает цифр. Я решаю эти задачи, не понимая их.
– Понимание математики – одно из величайших интеллектуальных удовольствий. Мне жаль слышать, что ты лишен такого духовного опыта, Аквинат.
Пес кивнул. Было очень странно видеть, как в разговоре собака кивает головой. При этом неважно, как она одета.
– Подобная оценка значит еще больше, когда исходит от вас, профессор Харальд, с вашими научными заслугами.
– Между нами больше общего, чем может подумать какой-нибудь неуч, – любезно отозвался профессор. – В конце концов, в мозгу любого млекопитающего, включая, конечно, и человеческий мозг, есть множество функциональных отделений, и каждое из них обладает своей познавательной программой. Я должен тебе кое в чем признаться, Аквинат. Современная математика невозможна без машин. И у меня есть вживленный стимулятор. – Гость осторожно похлопал по своему морщинистому лбу. – Однако я никогда не чувствую его воздействия, даже если высказываю результаты этого воздействия; иногда я интуитивно ощущаю их правомерность.
– Скажите мне, эта деятельность продолжается и во сне, профессор?
– Постоянно. Многие мои лучшие результаты были получены именно так.
– И у меня то же самое. Во сне. Наверное, там мы, млекопитающие, обретаем нашу первородную сущность.
Профессор Харальд неторопливо пожал элегантно поданную собачью лапу.
Зрители вежливо зааплодировали.
4
Майа проснулась в пять часов утра. Кожа вокруг ногтей зудела. Казалось, что ногти больше не подходили к ее пальцам. От бурливших в ней гормонов ногти начали расти со скоростью бамбука. Вокруг них виднелись неровные заусеницы, а сами ногти сделались хрупкими и ломкими. Такое ощущение, будто это искусственные, наспех приклеенные ногти.
Майа встала с кровати пани Нажадовой, собрала рюкзак, тихонько подошла к двери, выскользнула из квартиры и спустилась по лестнице в студию Эмиля. Он был один и спал крепким сном. У нее возникло искушение лечь с ним рядом и немного поспать, но она поборола соблазн. Ей и в своей-то шкуре было не слишком уютно. И вряд ли станет уютнее в чьей-то другой.
Майа отыскала свой красный жакет. Налила воды, решив принять что-нибудь из своего небольшого полезного набора анальгетиков. И решила не принимать больше никаких лекарств. Возможно, когда-нибудь они ей понадобятся, а она окажется не в дружелюбном Штутгарте, а совсем в другом, чуждом и враждебном месте. Эмиль проснулся и сел на кровати. Он поглядел на нее с вежливым недоумением, потом натянул на лицо простыню и снова уснул. Майа аккуратно собрала свои вещи, до отказа набив ими рюкзак. Она покидала студию без сожаления, закрыла дверь – здесь не осталось ничего, с чем ей было жаль расстаться.
Она очутилась на освещенной улице, зашла в ближайшую, слабо освещенную сетевую будку и обратилась в систему помощи. Путеводитель по Сети, как всегда, работал безукоризненно. Она тут же связалась с сайтом в Сан-Франциско и синхронно подключилась к номеру мистера Стюарта.
– Что я могу для вас сделать в этот прекрасный вечер? – спросил мистер Стюарт, отделенный от нее во времени двумястами пятьюдесятью миллисекундами, но говоривший на редкость ясно и четко.
– Мистер Стюарт, я долгие годы была вашим пользователем, и мне нужен доступ к старой виртуальности со старыми протоколами.
– Хорошо, мэм, если она еще в наличии, мы вам его предоставим.
– Я сейчас нахожусь в Праге.
– Прага – красивый город, – не удивившись, заметил Стюарт. – Я могу с вами связаться, если это не слишком дорого, никаких проблем с расстоянием нет, и надеюсь, вас не смущает разница во времени. Почему бы вам не повесить трубку, тогда можно будет наладить контакт через наш сервер.
– Нет-нет, очень великодушно с вашей стороны, но у меня к вам другое предложение. Нет ли у вас коллеги здесь, в Праге, который с пониманием отнесется к моей осторожности? Могли бы вы порекомендовать мне кого-нибудь в Праге? Я доверяю вашим советам и всецело полагаюсь на вас.
– Вы доверяете моим советам?
– Да.
– Рад это слышать. Личное доверие – непременное условие, основа всему. Вас не затруднит сообщить мне, кто вы такая?
– Конечно, я бы с удовольствием вам сказала. Но надеюсь, вы понимаете...
– Что ж, ладно. Позвольте мне заглянуть в справочник. Так...
Майа нервно почесывала свои пальцы.
– Попробуйте обратиться в одно место, так называемое Бюро доступа. Это на улице Народны Обраны в Праге. И попросите Божену.
– О'кей, так я и сделаю. Огромное спасибо. – Она повесила трубку.
Майа нашла адрес по карте пражской службы социальной помощи и направилась туда. Путь был долог и утомителен в темноте и по холоду. Безлюдные, мощенные булыжником мостовые. Запертые магазины. Ни души вокруг. Высокие облака и лунный свет, отражающийся на поверхности реки. Надмирное сияние Градчан, замок, возвышающийся над старым городом – как напоминание об аристократии, некогда господствовавшей в Европе. Шпили спящей Праги. Фонари, статуи, черепичные крыши, темные арки, потайные проходы, по которым шныряли бездомные коты с горящими глазами. Такой город даже в старых-престарых фантазиях был куда более реален, чем она сама.
От натертых мозолей ей было тяжело шагать по булыжной мостовой. Ноги горели. Рюкзак был тяжел, и лямки впивались в плечи. От боли и усталости она начала острее воспринимать происходящее. Возможно, у нее появилось некое внутреннее видение. Майа постоянно останавливалась и снимала своей камерой городские кварталы, здания, но не могла пересилить себя и сделать хоть одну фотографию. Как только она подносила аппарат к глазам, видоискатель фиксировал какое-то недоразумение, ошибку. Потом до нее с изумлением дошло: линзы были повернуты внутрь. Вот и вся проблема. Но в любой фотокамере линзы повернуты внутрь. Она старалась запечатлеть мир, но он оказался вне поля ее зрения.
Рассвело, и она наконец отыскала нужную улицу. Она увидела административное каменное здание. Растрескавшийся бетон коммунистической эпохи давно пришел в негодность и был заменен оптимистичным современным зеленым пенистым материалом. Здание было еще закрыто. На дверях висели объявления в сине-белых цветах, но она не умела читать на честине.
Майа забрела в соседнее кафе, согрелась, что-то съела, привела в порядок макияж. Город пробудился к жизни, и по улицам неторопливо поползли велосипеды. Когда автоматические часы громко зазвонили и дверь Бюро наконец открылась, она первая вошла внутрь.
Майа нашла пункт доступа к Сети на четвертом этаже здания, на верхней площадке лестницы. Он оказался закрыт. Она повернулась и, еле передвигая уставшие ноги, отправилась в дамскую комнату, села там на выступ, закрыла глаза и немного вздремнула.
Когда она попыталась вновь попасть в офис, дверь была уже распахнута. Майа вошла, и ей сразу бросились в глаза низкие сводчатые потолки, двери с медными кнопками, справочники в пластиковых переплетах и неработающая техника, обвитая проводами. Свет падал из окон.
Потрескавшиеся стены с пятнами сырости и паутиной по углам.
Божена одновременно причесывалась и ела булочки, запивая молоком из бутылки. Для женщины ее лет у Божены были прямо-таки роскошные волосы. Не менее сильное впечатление производили и ее зубы – большие, прекрасно сохранившиеся и очень белые, словно мрамор.
– Вы Божена, не так ли? Доброе утро.
– Здравствуйте. Добро пожаловать в Координационное бюро доступа. – Божена, очевидно, гордилась своим примитивным английским языком. – Вы по какому вопросу?
– Мне нужен наладонник, чтобы пропасть во дворец памяти, построенный в шестидесятых годах. Мой знакомый в Сан-Франциско сказал, что вы можете предоставить необходимые меры предосторожности.
– О да, мы здесь в Бюро доступа, очень осторожны и благоразумны, – заверила ее Божена. – И к тому же очень консервативны! Старые дворцы, старые замки, все эти лабиринты и подземелья! Это наша специализация. – Божена без предупреждения дотронулась до ее наушников, тут же поднялась из-за стола и удалилась в заднюю комнату.
Время тянулось очень медленно. В освещенном верхним светом воздухе плавали пылинки. Сетевая аппаратура бездействовала.
В офис одна за другой вошли четыре пожилые чешки – по видимости, рядовые служащие. Они принесли с собой завтрак и рукоделие. А одна даже взяла на работу своего кота.
Через несколько минут к ним присоединилась еще одна женщина с наладонником. Она положила его на стойку, зевнула, свернула блокнот, опять молча покинула комнату. Майа вынула наладонник из шероховатой пластиковой коробки и сдула с него пыль. На нем был слой настоящих официальных стикеров на неудобочитаемой честине. Старинный доэлектронный текст, старомодная чешская орфография до европейской орфографической реформы. Причудливые значки над буквами: кружочки, галочки, – казалось, слова окружала колючая проволока.
Божена не спеша возвратилась в комнату, тщательно одернула свою длинную, до лодыжек, серую юбку и села за начальнический пластиковый стол. Последовательно осмотрела все шесть ящиков стола. И наконец отыскала симпатичное стеклянное пресс-папье. Поставила его на стол и стала им поигрывать.
– Простите, – сказала Майа, – у вас случайно нет каких-либо материалов о Йозефе Новаке?
Лицо Божены вытянулось и посуровело. Она поднялась из-за стола и подошла к стойке.
– Почему вас интересует Йозеф Новак? Что вы ищете? Кто вам сказал, что у нас в архиве есть материалы о Йозефе Новаке?
– Я новая ученица пана Новака, – легкомысленно солгала Майа. – Он учит меня фотографии.
Выражение лица Божены снова изменилось, теперь она выглядела смущенной и растерянной.
– Вас? Почему? Вы ученица Новака? Но вы же иностранка. Что он выкинул на этот раз, бедняга?
Божена нашла свою сумку, достала гребень и принялась с удвоенной энергией расчесывать волосы.
Дверь открылась, и в офисе появились два чеха-полицейских в розовых формах. Они сели за стол, отодвинули экран и стали пить горячие растворы из картонных стаканчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52