Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же
благородные, мы слово держим.
- Тогда свидетели.
- Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет
смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело,
рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честном, без подтасовки
проведенно опознании свидетели его не отыщут.
- А мы с подтасовкой, Саня.
- Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.
- У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок,
Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.
В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на
них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к
немытому стеклу. Восходящая звезда помостков и экрана, обнаружив их,
ликовала - кривлялась и грозила.
Вдруг оказалось, что завтра - Первомай. Праздники пришли и прошли.
Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя
на этот пятачок.
- Ну? - поторопил его Александр.
Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом изображении
угадывался выдающийся румянец Стручка.
- Молоденький какой, - сказал Алик.
- Ну?! - поторопил Александр.
Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со
звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого
Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти
по-быстрому на концы можно было только через Стручка.
- Не знаю я этого паренька, Саня.
- Ты смотри, смотри внимательнее! - злобно приказал Александр.
- А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.
- Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!
- Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.
- А Саня - майор милиции, и больше ничего.
- Если так, то жаль.
Александр поднялся со скамейки, встал и Алик. Стояли, изучали друг
друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал на
прощание:
- Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.
- Их дело - опознавать, мое - стыдиться.
- Хреновину-то не надо нести. - Александр вырвал фотографию из рук
Алика, спрятал в карман. - Я слово в сорок пятом дал Ивану Павловичу
извести всю эту нечисть. И изведу.
Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала
теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:
- Паренек этот - нечисть?!
- Если ты его выгородишь, станет нечистью.
- Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство
упеку! Сроком на два года! - пообещал Казарян.
Наштукатуренная баба всплеснула руками:
- За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть!
Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет, и больше я
его не видела.
- Нет его в Талдоме.
- А я-то тут при чем?
- Насколько я понимаю, ты матерью ему приходишься? Мне память не
изменяет?
- Да где ж мне теперь с ним управиться? - Баба негромко зарыдала.
- Непохмеленная, что ли? - спросил Казарян, глядя в окно. Во дворе
девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в снежной
луже, кружилась теперь вокруг своей оси, хотела, чтоб вздымался подол
легкого платьица.
- Не ты меня поил, не тебе спрашивать, - басом обиделась баба.
- Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по
телефону.
- Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! - баба постепенно
наглела.
- Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя и кровинушку
вместе.
- Да я разве что говорю?
- Говоришь, говоришь! - Казарян резко поднялся с дивана и локтем
зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари. - А, черт!
Генка Иванюк не заходил?
- Не заходил.
Казарян осторожно расставил слоников по местам. Баба тоже встала,
придирчиво поправила салфетку. Ожидала, когда он уйдет.
- Я тебя навещать буду, - пообещал Казарян.
- Куда от тебя денешься? - баба открыто радовалась его уходу.
Он распахнул дверь и солнце ударило ему в глаза. Посреди двора
продолжала крутиться девочка.
Иванюк-младший с ходу раскололся:
- Вчера вечером приходил. Денег просил.
- Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! - вскричал
Казарян. Он вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато
обставленной иванюковской столовой, изображая огорчение от такой
неумелости своего сообщника. Развлекал себя Казарян.
- Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! - Гена
стоял, колотя себя кулаком в грудь, гудевшую от ударов.
Казарян уже сидел на стуле, воткнув локти в колени и руками обнимая
многодумную голову.
- Что тебе Стручок говорил? - не поднимая головы, спросил Роман.
- Говорил, что домой ему возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел было
у бабки пожить, но боится, что там найдут. Пристроился у одних, но там
платить надо.
- Где это - "у одних"?
- Не знаю. Правда, не знаю.
- Ты ему денег дал?
- Дал. Двести рублей.
- Откуда у тебя деньги?
- Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет
исполнилось.
- Совершеннолетний ты теперь у нас. Значит, сажать тебя по всей
строгости можно.
- Вы все шутите. А мне жить как?!
- Так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы.
Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?
Геннадий Иванюк усек.
Иванюк-то усек, а Виталий Горохов - нет. Смешно, но Стручок, как
большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж -
их дело.
- ...Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка
целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай
Самсонов в тот вечер. С "вальтером" в руках. Так-то, - как бы не отвечая
на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей
Ларионов.
- Считаешь, что надо рубить концы? - спросил Казарян, сам считая, что
так и надо делать.
- Делать больше нечего, - его словами обозначил ситуацию Ларионов.
- А что Санька думает?
- Нет его, - раздраженно ответил Ларионов. - Как ушел с утра, так и
нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
- Резюмируем: Колхозника - под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
- Только так.
- Но где же все-таки Санек?
Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с
довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и два "в"
забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными
колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была
утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и
гладкости. Здесь танцевали всегда.
Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его
проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не
танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся
серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались
ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже
рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...
- рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки
вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо.
Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая
пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам
приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди
Рознером.
Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную
неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху
рассматривали отрочество и юность - свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен
Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош,
- раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы
начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет
семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с
существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и
храбрец.
Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных
и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад
прыгающими через веревочку.
- Кадры растут, как грибы, - глубокомысленно и мрачно заметил Лешка
Без.
- А вон блондиночка в голубом, чья это? - спросил Виллен.
- Макаровых, - ответил всезнающий Алик.
- Гляди ты! - обрадовался Виллен. - Вроде недавно я на Ольгу глаз
клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три
взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
Танцевавшие тотчас, как в игре "Замри!" застыли на месте,
ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на
рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.
- Завидно? - поинтересовался кто-то сверху. - Лезь к нам!
"В парке Чаир распускаются розы..." сладко понеслось с новой
пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся,
зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав
музыку, спросил:
- Хорошо?
- А то! - отвечал Лешка Без.
- Саню ждете? - спросил догадливый Константин.
- Его, - подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: - Гля, еще
один!
Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка
Казарян.
- Кондехай, сюда, вертуха! - по-блатному заблажил Алик. Роман
обернулся на крик, направился к ним.
Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие
отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на
локомобиль и спросил тонким голосом:
- Терем-теремок, кто в тереме живет?
- Я - мышка-тихушка, - признался Алик.
- Я - лягушка-мокрушка, - продолжил игру в воровские профессии
Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
- Шуточки, у вас, фрайера!
- Так их, Костя, - одобрил его Роман. - Фрайерам все шуточки. Санятка
где?
- Ждем! - ответил Алик.
- Он с тобой утром беседовал? - только у него спросил Роман.
- Беседовали, беседовали! - ответил Алик.
- Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.
- Какого еще Стручка?
- Созревшего. Для всяких веселых дел.
- Любите вы, милиционеры, загадками говорить.
- Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.
- Не вяжись ко мне, мент! - потребовал Алик, на заднице, как с горки,
съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.
Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней
давности. Алик оком завсегдатая "Спорта" выбрал девицу поперспективнее и
пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.
- Ты - Фарида? - догадался он про партнершу в танце.
- Ага.
- А Тайка что же на танцы не ходит? - это он про ее молодую тетку.
- Она замуж вышла.
- За татарина небось?
- Не за русского же!
- Мы - русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с
моей прапрабабкой побаловался.
- Какие вы глупости, Алик говорите!
- Велик аллах, а Магомет пророк его! - изрек нечто мусульманское
Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех
пор, пока Фарида не вырвалась.
Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел,
что на границе света и темноты стоит Саня.
- Ты что здесь делаешь? - спросил Александр.
- Танцуя, жду тебя, - ответил Алик и оповестил: - Братцы, он явился!
- Ноги, ноги стали зябнуть, - жалостливо просипел Костя Крюков, и вся
компания ссыпалась с локомобиля. Александр оглядел их и обреченно
предложил:
- Ко мне?
- У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь откинет, - решил
Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к воротам. Поплелись
за ним.
- А то ко мне, - предложил Виллен. - Я теперь один, сеструху к тетке
отправил.
- Как же отправил-то? - удивился Алик. - Ведь ей в этом году десятый
кончать.
- Там окончит, - ответил Виллен. - Зато мне - полная лафа! Не надо
воспитывать, не надо уроки проверять, на надо готовить, не надо убираться.
Много чего теперь не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
благородные, мы слово держим.
- Тогда свидетели.
- Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет
смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело,
рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честном, без подтасовки
проведенно опознании свидетели его не отыщут.
- А мы с подтасовкой, Саня.
- Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.
- У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок,
Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.
В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на
них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к
немытому стеклу. Восходящая звезда помостков и экрана, обнаружив их,
ликовала - кривлялась и грозила.
Вдруг оказалось, что завтра - Первомай. Праздники пришли и прошли.
Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя
на этот пятачок.
- Ну? - поторопил его Александр.
Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом изображении
угадывался выдающийся румянец Стручка.
- Молоденький какой, - сказал Алик.
- Ну?! - поторопил Александр.
Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со
звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого
Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти
по-быстрому на концы можно было только через Стручка.
- Не знаю я этого паренька, Саня.
- Ты смотри, смотри внимательнее! - злобно приказал Александр.
- А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.
- Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!
- Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.
- А Саня - майор милиции, и больше ничего.
- Если так, то жаль.
Александр поднялся со скамейки, встал и Алик. Стояли, изучали друг
друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал на
прощание:
- Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.
- Их дело - опознавать, мое - стыдиться.
- Хреновину-то не надо нести. - Александр вырвал фотографию из рук
Алика, спрятал в карман. - Я слово в сорок пятом дал Ивану Павловичу
извести всю эту нечисть. И изведу.
Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала
теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:
- Паренек этот - нечисть?!
- Если ты его выгородишь, станет нечистью.
- Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство
упеку! Сроком на два года! - пообещал Казарян.
Наштукатуренная баба всплеснула руками:
- За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть!
Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет, и больше я
его не видела.
- Нет его в Талдоме.
- А я-то тут при чем?
- Насколько я понимаю, ты матерью ему приходишься? Мне память не
изменяет?
- Да где ж мне теперь с ним управиться? - Баба негромко зарыдала.
- Непохмеленная, что ли? - спросил Казарян, глядя в окно. Во дворе
девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в снежной
луже, кружилась теперь вокруг своей оси, хотела, чтоб вздымался подол
легкого платьица.
- Не ты меня поил, не тебе спрашивать, - басом обиделась баба.
- Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по
телефону.
- Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! - баба постепенно
наглела.
- Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя и кровинушку
вместе.
- Да я разве что говорю?
- Говоришь, говоришь! - Казарян резко поднялся с дивана и локтем
зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари. - А, черт!
Генка Иванюк не заходил?
- Не заходил.
Казарян осторожно расставил слоников по местам. Баба тоже встала,
придирчиво поправила салфетку. Ожидала, когда он уйдет.
- Я тебя навещать буду, - пообещал Казарян.
- Куда от тебя денешься? - баба открыто радовалась его уходу.
Он распахнул дверь и солнце ударило ему в глаза. Посреди двора
продолжала крутиться девочка.
Иванюк-младший с ходу раскололся:
- Вчера вечером приходил. Денег просил.
- Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! - вскричал
Казарян. Он вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато
обставленной иванюковской столовой, изображая огорчение от такой
неумелости своего сообщника. Развлекал себя Казарян.
- Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! - Гена
стоял, колотя себя кулаком в грудь, гудевшую от ударов.
Казарян уже сидел на стуле, воткнув локти в колени и руками обнимая
многодумную голову.
- Что тебе Стручок говорил? - не поднимая головы, спросил Роман.
- Говорил, что домой ему возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел было
у бабки пожить, но боится, что там найдут. Пристроился у одних, но там
платить надо.
- Где это - "у одних"?
- Не знаю. Правда, не знаю.
- Ты ему денег дал?
- Дал. Двести рублей.
- Откуда у тебя деньги?
- Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет
исполнилось.
- Совершеннолетний ты теперь у нас. Значит, сажать тебя по всей
строгости можно.
- Вы все шутите. А мне жить как?!
- Так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы.
Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?
Геннадий Иванюк усек.
Иванюк-то усек, а Виталий Горохов - нет. Смешно, но Стручок, как
большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж -
их дело.
- ...Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка
целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай
Самсонов в тот вечер. С "вальтером" в руках. Так-то, - как бы не отвечая
на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей
Ларионов.
- Считаешь, что надо рубить концы? - спросил Казарян, сам считая, что
так и надо делать.
- Делать больше нечего, - его словами обозначил ситуацию Ларионов.
- А что Санька думает?
- Нет его, - раздраженно ответил Ларионов. - Как ушел с утра, так и
нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
- Резюмируем: Колхозника - под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
- Только так.
- Но где же все-таки Санек?
Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с
довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и два "в"
забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными
колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была
утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и
гладкости. Здесь танцевали всегда.
Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его
проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не
танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся
серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались
ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже
рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...
- рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки
вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо.
Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая
пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам
приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди
Рознером.
Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную
неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху
рассматривали отрочество и юность - свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен
Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош,
- раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы
начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет
семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с
существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и
храбрец.
Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных
и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад
прыгающими через веревочку.
- Кадры растут, как грибы, - глубокомысленно и мрачно заметил Лешка
Без.
- А вон блондиночка в голубом, чья это? - спросил Виллен.
- Макаровых, - ответил всезнающий Алик.
- Гляди ты! - обрадовался Виллен. - Вроде недавно я на Ольгу глаз
клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три
взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
Танцевавшие тотчас, как в игре "Замри!" застыли на месте,
ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на
рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.
- Завидно? - поинтересовался кто-то сверху. - Лезь к нам!
"В парке Чаир распускаются розы..." сладко понеслось с новой
пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся,
зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав
музыку, спросил:
- Хорошо?
- А то! - отвечал Лешка Без.
- Саню ждете? - спросил догадливый Константин.
- Его, - подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: - Гля, еще
один!
Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка
Казарян.
- Кондехай, сюда, вертуха! - по-блатному заблажил Алик. Роман
обернулся на крик, направился к ним.
Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие
отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на
локомобиль и спросил тонким голосом:
- Терем-теремок, кто в тереме живет?
- Я - мышка-тихушка, - признался Алик.
- Я - лягушка-мокрушка, - продолжил игру в воровские профессии
Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
- Шуточки, у вас, фрайера!
- Так их, Костя, - одобрил его Роман. - Фрайерам все шуточки. Санятка
где?
- Ждем! - ответил Алик.
- Он с тобой утром беседовал? - только у него спросил Роман.
- Беседовали, беседовали! - ответил Алик.
- Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.
- Какого еще Стручка?
- Созревшего. Для всяких веселых дел.
- Любите вы, милиционеры, загадками говорить.
- Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.
- Не вяжись ко мне, мент! - потребовал Алик, на заднице, как с горки,
съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.
Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней
давности. Алик оком завсегдатая "Спорта" выбрал девицу поперспективнее и
пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.
- Ты - Фарида? - догадался он про партнершу в танце.
- Ага.
- А Тайка что же на танцы не ходит? - это он про ее молодую тетку.
- Она замуж вышла.
- За татарина небось?
- Не за русского же!
- Мы - русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с
моей прапрабабкой побаловался.
- Какие вы глупости, Алик говорите!
- Велик аллах, а Магомет пророк его! - изрек нечто мусульманское
Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех
пор, пока Фарида не вырвалась.
Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел,
что на границе света и темноты стоит Саня.
- Ты что здесь делаешь? - спросил Александр.
- Танцуя, жду тебя, - ответил Алик и оповестил: - Братцы, он явился!
- Ноги, ноги стали зябнуть, - жалостливо просипел Костя Крюков, и вся
компания ссыпалась с локомобиля. Александр оглядел их и обреченно
предложил:
- Ко мне?
- У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь откинет, - решил
Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к воротам. Поплелись
за ним.
- А то ко мне, - предложил Виллен. - Я теперь один, сеструху к тетке
отправил.
- Как же отправил-то? - удивился Алик. - Ведь ей в этом году десятый
кончать.
- Там окончит, - ответил Виллен. - Зато мне - полная лафа! Не надо
воспитывать, не надо уроки проверять, на надо готовить, не надо убираться.
Много чего теперь не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30