— Прилег отдохнуть и уснул. Не надо его будить».
Она подумала о тех, кто в автобусе, — что, если ни Хуан, ни она не вернутся? Что они там будут делать? Мать рухнет. Отец даст телеграмму губернатору — двум или трем губернаторам. Вызовет ФБР. Солоно ей придется. Но что они могут? Ей двадцать один год. Когда ее поймают, она может сказать: «Я совершеннолетняя и живу, как хочу. Кому какое дело?» А если уехать в Мексику с Хуаном? Это уже совсем другая история, совсем другая.
В голову полезли посторонние мыслишки. Если он индеец или с индейской примесью, разве к нему можно подкрасться? Она оттянула углы глаз, чтобы разглядеть его лицо. Лицо, дубленое, в шрамах, но хорошее лицо, подумала она. Губы полные и насмешливые, но добрые. С женщиной он должен быть мягким. Вытерпит он с ней вряд ли долго, но будет ласков. Хотя жена, страшная эта жена, ее-то он терпит? И бог знает сколько лет. Она, наверно, была хорошенькая, когда они поженились, а сейчас уродина. Что там у них вышло? Как эта страшная баба его удержала? Может быть, он такой же, как все, как ее отец. Может быть, и его держат на привязи страхи и привычки. Милдред не понимала, как это случается с человеком, но видела, что случается. Когда человек стареет, мельчают его страхи. Отец боится чужой постели, иностранного языка, другой политической партии. Отец в самом деле верит, что демократическая партия — подрывная организация, которая приведет страну к развалу и отдаст ее бородатым коммунистам. Он боится своих друзей, а друзья боятся его. Трус на трусе, трусом погоняет.
Взгляд ее перешел на тело Хуана, крепкое, жилистое тело, которое будет становиться с возрастом только крепче и жилистее. Брюки у него намокли от дождя и облепили ноги. В нем была опрятность — опрятность механика, только что принявшего душ. Она посмотрела на его плоский живот и широкую грудь. Она не заметила, чтобы он шевельнулся или задышал чаще, но глаза его были открыты — он смотрел на нее. И глаза были не мутные со сна, а ясные.
Милдред вздрогнула. Может быть, он вовсе не спал. Наблюдал за ней с тех пор, как вошла в конюшню. Невольно она начала объяснять:
— Захотелось размяться. Понимаете, все время сидела. Решила пройтись до шоссе и перехватить машину. А тут увидела этот старый дом. Я люблю старые дома.
У нее затекли ноги. Она оперлась на руку и, вытянув ноги в другую сторону, старательно прикрыла юбкой колени. В ногах закололо, когда кровь побежала по жилам.
Хуан не отвечал. Он смотрел ей в лицо. Он медленно перекатился на бок и подпер щеку рукой. В глазах у него возник темный блеск, и углы рта чуть поднялись. Лицо у него жесткое, подумала она. Через эти глаза в голову не проникнешь. Либо все на виду, либо, наоборот, так запрятано, что вообще проникнуть нельзя.
— Что вы здесь делаете? — спросила она.
Губы у него слегка раздвинулись.
— А вы что здесь делаете?
— Я сказала — захотелось размяться. Сказала.
— Да, сказала.
— А вы что здесь делаете?
Он как будто не совсем проснулся.
— Я? А-а, присел отдохнуть. Заснул. Не спал ночь.
— Да, я помню, — сказала она. Ей надо было продолжать разговор. Она была взвинчена. — Не могу понять. Вам здесь не место. В смысле — в автобусе. Ваше место где-то не здесь.
— Где же это? — шутливо спросил он. Взгляд его уперся туда, где сходились лацканы пальто.
— Ну… — смущенно сказала она, — пока я шла, у меня возникла странная мысль. Я подумала, а что, если вы не вернетесь, пойдете дальше, может быть, обратно в Мексику? Я представляю себе, что на вашем месте могла бы так сделать.
Прищурив глаза, он вглядывался в ее лицо.
— Вы в своем уме? С чего вы взяли?
— Ну, просто в голову взбрело. Ваша жизнь — в смысле езда на автобусе — должна быть довольно скучной после… ну, после Мексики.
— Вы не были в Мексике?
— Нет.
— Тогда вы не знаете, как там скучно.
— Нет.
Он поднял голову, распрямил руку и опустил голову на плечо.
— Как по-вашему, а что стало бы с ними?
— Как-нибудь вернулись бы, — ответила она. — Тут недалеко. С голоду бы не умерли.
— А как по-вашему, что стало бы с моей женой?
— С ней? — Милдред растерялась. — Я об этом не подумала.
— Нет, подумали, — сказал Хуан. — Она вам не понравилась. Я вам скажу. Она никому не нравится, кроме меня. А мне еще потому нравится, что не нравится никому. — Он ухмыльнулся. «Ну и врун», — сказал он себе.
— Конечно, дурацкая была мысль, — сказала она. — Мне даже пришло в голову, что я тоже могу убежать. Исчезну и буду жить сама по себе, и… ну, больше не видеть никого из знакомых. — Она поднялась на колени, потом села, вытянув ноги в другую сторону.
Хуан посмотрел на ее колено. Он протянул руку и прикрыл колено юбкой. Она дернулась, когда рука потянулась к ней, потом смущенно приняла прежнюю позу.
— Только не думайте, что я пошла сюда за вами, — сказала она.
— Хотите, чтобы я не думал, а сами пошли, — сказал Хуан.
— Ну, а если и пошла?
Его рука снова приблизилась, легла на ее прикрытое колено, и ее бросило в жар.
— Не из-за вас, — сказала она. В горле у нее пересохло. — Только не думайте, что из-за вас. Я сама. Я знаю, чего хочу. Вы мне даже не нравитесь. От вас пахнет козлом. — Ее голос продолжал с запинкой: — Вы не знаете, какой жизнью я живу. Я совсем одна. Никому ничего нельзя рассказывать.
Глаза у него были горячие и блестящие и как будто обдавали ее жаром.
— Может быть я не такая, как все, — говорила она. — Откуда я знаю? Только не из-за вас. Вы мне даже не нравитесь.
— Спорите с собой до упаду, а? — сказал Хуан.
— Слушайте, что вы собираетесь делать с автобусом? — строго спросила она. — Вы пойдете на шоссе?
Рука на ее колене стала тяжелее, потом он отнял руку.
— Я пойду обратно, вытащу автобус, довезу людей до места, — сказал он.
— Тогда зачем вы сюда пришли?
— Не вытанцевалось одно дело, — сказал он. — Я кое-что задумал, да не вытанцевалось.
— Когда вы пойдете обратно?
— Теперь скоро.
Она поглядела на его руку, спокойно лежавшую на соломе, — кожа была смуглая и блестящая, слегка морщинистая.
— Не собираетесь ко мне подъехать?
Хуан улыбнулся, и улыбка была хорошая, открытая.
— Да, наверно. Когда кончите спорить с собой. Сейчас вы ни здесь, ни там. Может быть, вы скоро решите — за или против, тогда я пойму, откуда заходить.
— А вы… вы хотите?
— Конечно, — сказал Хуан. — Конечно.
— Знаете, что я все равно буду вашей, и поэтому решили — стоит ли трудиться?
— Вы меня в ваш спор не втягивайте, — сказал Хуан. — Я старше вас. Я очень люблю эту работу. Так люблю, что могу подождать. Могу даже обойтись какое-то время.
— Вы могли бы мне очень не понравиться, — оказала она. — Вы отнимаете у меня всякую гордость. Отнимаете возможность все свалить на принуждение.
— Я думал, вашей гордости будет легче, если позволить вам самой решить.
— Выходит, не легче.
— Выходит, — сказал он. — У нас в стране женщины такие же. Надо их упрашивать — или напирать. Тогда они довольны.
— Вы что, со всеми такой?
— Нет, — ответил Хуан, — только с вами. Вы зачем-то сюда пришли. Сами сказали, что я тут ни при чем.
Она посмотрела на свои пальцы.
— Смешно. Я, что называется, интеллигентная женщина. Читаю всякие книжки. Я не девушка. Изучила тысячу историй болезни, а набиваться не умею. — Она улыбнулась коротко и тепло. — Не можете хоть немножко меня заставить?
Он протянул к ней руки, и она легла рядом с ним на солому.
— Не будете меня торопить?
— У нас целый день, — сказал он.
— Презирать меня или смеяться не будете?
— А вам не все равно?
— Не все равно, — ничего не могу поделать.
— Вы слишком много разговариваете, — сказал он. — Слишком много.
— Я знаю — со мной всегда так. Вы заберете меня? Хоть в Мексику.
— Нет, — сказал Хуан. — Попробуйте, может, вам удается немного помолчать.
ГЛАВА 17
Прыщ вынул из зажигания ключи и подошел к заду автобуса. Он отпер висячий замок на багажнике и поднял крышку. Пахнуло нежным запахом пирогов. Мистер Причард заглянул поверх его плеча. Багаж внутри был составлен плотно.
— Пожалуй, придется все вытащить, чтобы достать брезент, — сказал Прыщ и начал дергать стиснутые чемоданы.
— Погодите, — сказал мистер Причард. — Дайте я приподыму, а вы тащите, тогда не надо будет трогать вещи.
Мистер Причард встал на бампер и потянул кверху нижний чемодан, а Прыщ стал дергать перегиб грубого брезента. Он дергал из стороны в сторону, и постепенно брезент вылез из-под чемоданов.
— Может, заодно прихватим пару пирогов, пока открыто? — предложил Прыщ. — Тут с малиновым и лимонным кремом, с изюмом и карамельно-кремовый. Кусочек карамельно-кремового — в самый раз бы сейчас.
— Потом, — сказал мистер Причард. — Сперва устроим мою жену. — Он взялся за один край тяжелого брезента, Прыщ за другой, и они пошли к обрыву с пещерами.
Это было вполне обычное обнажение. В давние времена склон холмика отвалился и получилась гладкая стенка из мягкого камня. Ветер и дождь постепенно выедали низ, а верхушку держал дерн. И с течением веков под нависающей стеной образовалось несколько пещер. Здесь койоты плодили щенков, сюда — в прежнее время, когда они еще водились, забирался спать гризли. А в верхних пещерах днем сидели сычи.
В низу обрыва были три глубоких темных пещеры, а над ними — пещеры поменьше. Нависшая стена защищала их входы от дождя. Пещеры были творениями не одной природы — тут отдыхали и жили отряды индейцев, охотившихся на антилоп, кипели тут их битвы, которых уже никто не помнит. Позже они служили пристанищем для белых людей, заполонивших страну, и люди расширяли пещеры и разводили костры под стеной.
Копоть на камне была где старая, где довольно свежая, а полы пещер сравнительно сухие, потому что этот холмик с обрушившимся склоном не принимал стока с других, высоких холмов. На стене кто-то выцарапывал свои инициалы, но камень был такой мягкий, что они вскоре делались неразборчивыми. Только большое слово «Покайтесь» еще не сдалось непогодам. Бродячий проповедник спустился по веревке, чтобы написать это великое слово черной краской, — и ушел, ликуя, что разносит слово божие по грешному миру.
Мистер Причард, держа свой край брезента, поднял взгляд на слово «Покайтесь».
— Кому-то пришлось потрудиться, — сказал он, — крепко потрудиться.
Интересно, подумал он, кто финансировал это начинание. Какой-нибудь миссионер, подумал он.
С Прыщом они свалили брезент под стеной и пошли осматривать пещеры. Норы были мелкие и почти одинаковые: метра полтора в высоту и в ширину, три с половиной — четыре — в глубину. Мистер Причард выбрал крайнюю справа, потому что она казалась посуше, а внутри — чуть потемнее. Раз у жены начинается головная боль, в темноте ей будет легче. Прыщ помог ему расстелить брезент.
— Хорошо бы раздобыть сосновых веток или соломы и подложить под парусину, — сказал мистер Причард.
— Трава мокрая, — сказал Прыщ, — а сосны не найдешь и за сто километров отсюда.
Мистер Причард потер брезент ладонью — не грязный ли.
— Она может лечь на мое пальто, — сказал он, — а своим меховым накрыться.
Подошли Эрнест с Ван Брантом и заглянули в пещеру.
— Мы могли бы жить тут месяц, если бы было что есть, — сказал Эрнест.
— Может, и придется, если хотите знать, — сказал Ван Брант. — Если шофер не вернется до завтрашнего утра, я пойду пешком. Хватит с меня ваших глупостей.
Прыщ предложил:
— Если хотите, могу распотрошить пару пирогов.
— А что, неплохая мысль, — ответил Эрнест.
— Вы какие любите? — спросил Прыщ.
— Да всякие.
— Карамельно-кремовый хорош. Там вместо корочки печенье.
— Ну и прекрасно, — сказал Эрнест.
Мистер Причард пошел к автобусу за женой. Ему было стыдно за недавнюю вспышку. В животе стоял твердый ком, всегда появлявшийся от неприятностей, — ком наподобие кулака. Чарли Джонсон сказал, что у него, наверное, язва, и Чарли довольно забавно прошелся на этот счет. Он сказал: у тех, кто получает меньше двадцати пяти тысяч в год, не бывает язвы. Она — признак солидного счета в банке, сказал Чарли. И бессознательно мистер Причард слегка гордился болью в животе.
Когда он влез в автобус, глаза у миссис Причард были закрыты.
— Мы постелили тебе кроватку, — сказал мистер Причард.
Она открыла глаза и растерянно огляделась.
— О!
— Ты спала? — спросил он. — Напрасно я тебя разбудил. Прости меня.
— Нет, дорогой. Ничего страшного. Я только задремала.
Он помог ей подняться.
— Ты можешь лечь на мое пальто, а своим накрыться.
Ответом на это была слабая улыбка. Он помог ей сойти на землю.
— Извини меня за грубость, девочка, — сказал он.
— Ничего. Ты просто устал. Я знаю, что ты не со зла.
— Чтобы это искупить, я угощу тебя в Голливуде роскошным, сказочным обедом, ну, хотя бы у Романова — и с шампанским. Согласна?
— Тебе нельзя доверить деньги, — игриво сказала она. — Все уже забыто. Мы просто устали. — «Дорогая Эллен, мы прелестно пообедали у Романова, и ты ни за что не угадаешь, кто сидел за соседним столиком». Смотри, дождь почти кончился, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Она подумала о тех, кто в автобусе, — что, если ни Хуан, ни она не вернутся? Что они там будут делать? Мать рухнет. Отец даст телеграмму губернатору — двум или трем губернаторам. Вызовет ФБР. Солоно ей придется. Но что они могут? Ей двадцать один год. Когда ее поймают, она может сказать: «Я совершеннолетняя и живу, как хочу. Кому какое дело?» А если уехать в Мексику с Хуаном? Это уже совсем другая история, совсем другая.
В голову полезли посторонние мыслишки. Если он индеец или с индейской примесью, разве к нему можно подкрасться? Она оттянула углы глаз, чтобы разглядеть его лицо. Лицо, дубленое, в шрамах, но хорошее лицо, подумала она. Губы полные и насмешливые, но добрые. С женщиной он должен быть мягким. Вытерпит он с ней вряд ли долго, но будет ласков. Хотя жена, страшная эта жена, ее-то он терпит? И бог знает сколько лет. Она, наверно, была хорошенькая, когда они поженились, а сейчас уродина. Что там у них вышло? Как эта страшная баба его удержала? Может быть, он такой же, как все, как ее отец. Может быть, и его держат на привязи страхи и привычки. Милдред не понимала, как это случается с человеком, но видела, что случается. Когда человек стареет, мельчают его страхи. Отец боится чужой постели, иностранного языка, другой политической партии. Отец в самом деле верит, что демократическая партия — подрывная организация, которая приведет страну к развалу и отдаст ее бородатым коммунистам. Он боится своих друзей, а друзья боятся его. Трус на трусе, трусом погоняет.
Взгляд ее перешел на тело Хуана, крепкое, жилистое тело, которое будет становиться с возрастом только крепче и жилистее. Брюки у него намокли от дождя и облепили ноги. В нем была опрятность — опрятность механика, только что принявшего душ. Она посмотрела на его плоский живот и широкую грудь. Она не заметила, чтобы он шевельнулся или задышал чаще, но глаза его были открыты — он смотрел на нее. И глаза были не мутные со сна, а ясные.
Милдред вздрогнула. Может быть, он вовсе не спал. Наблюдал за ней с тех пор, как вошла в конюшню. Невольно она начала объяснять:
— Захотелось размяться. Понимаете, все время сидела. Решила пройтись до шоссе и перехватить машину. А тут увидела этот старый дом. Я люблю старые дома.
У нее затекли ноги. Она оперлась на руку и, вытянув ноги в другую сторону, старательно прикрыла юбкой колени. В ногах закололо, когда кровь побежала по жилам.
Хуан не отвечал. Он смотрел ей в лицо. Он медленно перекатился на бок и подпер щеку рукой. В глазах у него возник темный блеск, и углы рта чуть поднялись. Лицо у него жесткое, подумала она. Через эти глаза в голову не проникнешь. Либо все на виду, либо, наоборот, так запрятано, что вообще проникнуть нельзя.
— Что вы здесь делаете? — спросила она.
Губы у него слегка раздвинулись.
— А вы что здесь делаете?
— Я сказала — захотелось размяться. Сказала.
— Да, сказала.
— А вы что здесь делаете?
Он как будто не совсем проснулся.
— Я? А-а, присел отдохнуть. Заснул. Не спал ночь.
— Да, я помню, — сказала она. Ей надо было продолжать разговор. Она была взвинчена. — Не могу понять. Вам здесь не место. В смысле — в автобусе. Ваше место где-то не здесь.
— Где же это? — шутливо спросил он. Взгляд его уперся туда, где сходились лацканы пальто.
— Ну… — смущенно сказала она, — пока я шла, у меня возникла странная мысль. Я подумала, а что, если вы не вернетесь, пойдете дальше, может быть, обратно в Мексику? Я представляю себе, что на вашем месте могла бы так сделать.
Прищурив глаза, он вглядывался в ее лицо.
— Вы в своем уме? С чего вы взяли?
— Ну, просто в голову взбрело. Ваша жизнь — в смысле езда на автобусе — должна быть довольно скучной после… ну, после Мексики.
— Вы не были в Мексике?
— Нет.
— Тогда вы не знаете, как там скучно.
— Нет.
Он поднял голову, распрямил руку и опустил голову на плечо.
— Как по-вашему, а что стало бы с ними?
— Как-нибудь вернулись бы, — ответила она. — Тут недалеко. С голоду бы не умерли.
— А как по-вашему, что стало бы с моей женой?
— С ней? — Милдред растерялась. — Я об этом не подумала.
— Нет, подумали, — сказал Хуан. — Она вам не понравилась. Я вам скажу. Она никому не нравится, кроме меня. А мне еще потому нравится, что не нравится никому. — Он ухмыльнулся. «Ну и врун», — сказал он себе.
— Конечно, дурацкая была мысль, — сказала она. — Мне даже пришло в голову, что я тоже могу убежать. Исчезну и буду жить сама по себе, и… ну, больше не видеть никого из знакомых. — Она поднялась на колени, потом села, вытянув ноги в другую сторону.
Хуан посмотрел на ее колено. Он протянул руку и прикрыл колено юбкой. Она дернулась, когда рука потянулась к ней, потом смущенно приняла прежнюю позу.
— Только не думайте, что я пошла сюда за вами, — сказала она.
— Хотите, чтобы я не думал, а сами пошли, — сказал Хуан.
— Ну, а если и пошла?
Его рука снова приблизилась, легла на ее прикрытое колено, и ее бросило в жар.
— Не из-за вас, — сказала она. В горле у нее пересохло. — Только не думайте, что из-за вас. Я сама. Я знаю, чего хочу. Вы мне даже не нравитесь. От вас пахнет козлом. — Ее голос продолжал с запинкой: — Вы не знаете, какой жизнью я живу. Я совсем одна. Никому ничего нельзя рассказывать.
Глаза у него были горячие и блестящие и как будто обдавали ее жаром.
— Может быть я не такая, как все, — говорила она. — Откуда я знаю? Только не из-за вас. Вы мне даже не нравитесь.
— Спорите с собой до упаду, а? — сказал Хуан.
— Слушайте, что вы собираетесь делать с автобусом? — строго спросила она. — Вы пойдете на шоссе?
Рука на ее колене стала тяжелее, потом он отнял руку.
— Я пойду обратно, вытащу автобус, довезу людей до места, — сказал он.
— Тогда зачем вы сюда пришли?
— Не вытанцевалось одно дело, — сказал он. — Я кое-что задумал, да не вытанцевалось.
— Когда вы пойдете обратно?
— Теперь скоро.
Она поглядела на его руку, спокойно лежавшую на соломе, — кожа была смуглая и блестящая, слегка морщинистая.
— Не собираетесь ко мне подъехать?
Хуан улыбнулся, и улыбка была хорошая, открытая.
— Да, наверно. Когда кончите спорить с собой. Сейчас вы ни здесь, ни там. Может быть, вы скоро решите — за или против, тогда я пойму, откуда заходить.
— А вы… вы хотите?
— Конечно, — сказал Хуан. — Конечно.
— Знаете, что я все равно буду вашей, и поэтому решили — стоит ли трудиться?
— Вы меня в ваш спор не втягивайте, — сказал Хуан. — Я старше вас. Я очень люблю эту работу. Так люблю, что могу подождать. Могу даже обойтись какое-то время.
— Вы могли бы мне очень не понравиться, — оказала она. — Вы отнимаете у меня всякую гордость. Отнимаете возможность все свалить на принуждение.
— Я думал, вашей гордости будет легче, если позволить вам самой решить.
— Выходит, не легче.
— Выходит, — сказал он. — У нас в стране женщины такие же. Надо их упрашивать — или напирать. Тогда они довольны.
— Вы что, со всеми такой?
— Нет, — ответил Хуан, — только с вами. Вы зачем-то сюда пришли. Сами сказали, что я тут ни при чем.
Она посмотрела на свои пальцы.
— Смешно. Я, что называется, интеллигентная женщина. Читаю всякие книжки. Я не девушка. Изучила тысячу историй болезни, а набиваться не умею. — Она улыбнулась коротко и тепло. — Не можете хоть немножко меня заставить?
Он протянул к ней руки, и она легла рядом с ним на солому.
— Не будете меня торопить?
— У нас целый день, — сказал он.
— Презирать меня или смеяться не будете?
— А вам не все равно?
— Не все равно, — ничего не могу поделать.
— Вы слишком много разговариваете, — сказал он. — Слишком много.
— Я знаю — со мной всегда так. Вы заберете меня? Хоть в Мексику.
— Нет, — сказал Хуан. — Попробуйте, может, вам удается немного помолчать.
ГЛАВА 17
Прыщ вынул из зажигания ключи и подошел к заду автобуса. Он отпер висячий замок на багажнике и поднял крышку. Пахнуло нежным запахом пирогов. Мистер Причард заглянул поверх его плеча. Багаж внутри был составлен плотно.
— Пожалуй, придется все вытащить, чтобы достать брезент, — сказал Прыщ и начал дергать стиснутые чемоданы.
— Погодите, — сказал мистер Причард. — Дайте я приподыму, а вы тащите, тогда не надо будет трогать вещи.
Мистер Причард встал на бампер и потянул кверху нижний чемодан, а Прыщ стал дергать перегиб грубого брезента. Он дергал из стороны в сторону, и постепенно брезент вылез из-под чемоданов.
— Может, заодно прихватим пару пирогов, пока открыто? — предложил Прыщ. — Тут с малиновым и лимонным кремом, с изюмом и карамельно-кремовый. Кусочек карамельно-кремового — в самый раз бы сейчас.
— Потом, — сказал мистер Причард. — Сперва устроим мою жену. — Он взялся за один край тяжелого брезента, Прыщ за другой, и они пошли к обрыву с пещерами.
Это было вполне обычное обнажение. В давние времена склон холмика отвалился и получилась гладкая стенка из мягкого камня. Ветер и дождь постепенно выедали низ, а верхушку держал дерн. И с течением веков под нависающей стеной образовалось несколько пещер. Здесь койоты плодили щенков, сюда — в прежнее время, когда они еще водились, забирался спать гризли. А в верхних пещерах днем сидели сычи.
В низу обрыва были три глубоких темных пещеры, а над ними — пещеры поменьше. Нависшая стена защищала их входы от дождя. Пещеры были творениями не одной природы — тут отдыхали и жили отряды индейцев, охотившихся на антилоп, кипели тут их битвы, которых уже никто не помнит. Позже они служили пристанищем для белых людей, заполонивших страну, и люди расширяли пещеры и разводили костры под стеной.
Копоть на камне была где старая, где довольно свежая, а полы пещер сравнительно сухие, потому что этот холмик с обрушившимся склоном не принимал стока с других, высоких холмов. На стене кто-то выцарапывал свои инициалы, но камень был такой мягкий, что они вскоре делались неразборчивыми. Только большое слово «Покайтесь» еще не сдалось непогодам. Бродячий проповедник спустился по веревке, чтобы написать это великое слово черной краской, — и ушел, ликуя, что разносит слово божие по грешному миру.
Мистер Причард, держа свой край брезента, поднял взгляд на слово «Покайтесь».
— Кому-то пришлось потрудиться, — сказал он, — крепко потрудиться.
Интересно, подумал он, кто финансировал это начинание. Какой-нибудь миссионер, подумал он.
С Прыщом они свалили брезент под стеной и пошли осматривать пещеры. Норы были мелкие и почти одинаковые: метра полтора в высоту и в ширину, три с половиной — четыре — в глубину. Мистер Причард выбрал крайнюю справа, потому что она казалась посуше, а внутри — чуть потемнее. Раз у жены начинается головная боль, в темноте ей будет легче. Прыщ помог ему расстелить брезент.
— Хорошо бы раздобыть сосновых веток или соломы и подложить под парусину, — сказал мистер Причард.
— Трава мокрая, — сказал Прыщ, — а сосны не найдешь и за сто километров отсюда.
Мистер Причард потер брезент ладонью — не грязный ли.
— Она может лечь на мое пальто, — сказал он, — а своим меховым накрыться.
Подошли Эрнест с Ван Брантом и заглянули в пещеру.
— Мы могли бы жить тут месяц, если бы было что есть, — сказал Эрнест.
— Может, и придется, если хотите знать, — сказал Ван Брант. — Если шофер не вернется до завтрашнего утра, я пойду пешком. Хватит с меня ваших глупостей.
Прыщ предложил:
— Если хотите, могу распотрошить пару пирогов.
— А что, неплохая мысль, — ответил Эрнест.
— Вы какие любите? — спросил Прыщ.
— Да всякие.
— Карамельно-кремовый хорош. Там вместо корочки печенье.
— Ну и прекрасно, — сказал Эрнест.
Мистер Причард пошел к автобусу за женой. Ему было стыдно за недавнюю вспышку. В животе стоял твердый ком, всегда появлявшийся от неприятностей, — ком наподобие кулака. Чарли Джонсон сказал, что у него, наверное, язва, и Чарли довольно забавно прошелся на этот счет. Он сказал: у тех, кто получает меньше двадцати пяти тысяч в год, не бывает язвы. Она — признак солидного счета в банке, сказал Чарли. И бессознательно мистер Причард слегка гордился болью в животе.
Когда он влез в автобус, глаза у миссис Причард были закрыты.
— Мы постелили тебе кроватку, — сказал мистер Причард.
Она открыла глаза и растерянно огляделась.
— О!
— Ты спала? — спросил он. — Напрасно я тебя разбудил. Прости меня.
— Нет, дорогой. Ничего страшного. Я только задремала.
Он помог ей подняться.
— Ты можешь лечь на мое пальто, а своим накрыться.
Ответом на это была слабая улыбка. Он помог ей сойти на землю.
— Извини меня за грубость, девочка, — сказал он.
— Ничего. Ты просто устал. Я знаю, что ты не со зла.
— Чтобы это искупить, я угощу тебя в Голливуде роскошным, сказочным обедом, ну, хотя бы у Романова — и с шампанским. Согласна?
— Тебе нельзя доверить деньги, — игриво сказала она. — Все уже забыто. Мы просто устали. — «Дорогая Эллен, мы прелестно пообедали у Романова, и ты ни за что не угадаешь, кто сидел за соседним столиком». Смотри, дождь почти кончился, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33