Какая разница, каким тебя заберет курносая — чемпионом мира или последним пьянчужкой, богачом, который всю жизнь горбатился на свои миллионы, а возможно, и убивал себе подобных, или последним бедным инженеришкой, по воскресеньям мастерящим полки для книг из старых ящиков.
Пора, мой друг, пора!
покоя сердце просит.
Летят за днями дни,
и каждый час уносит
Частичку бытия…
Пару раз звонил Ник-Саныч, спрашивал, когда тот появится в клубе, надо же приступать к тренировкам, пусть сначала не в полную силу… Вадим, не в силах спорить с тренером, обещал в ближайшее же время появиться и никуда не шел. А потом и просто перестал подходить к телефону. Нонна Анатольевна наотрез отказалась, как она сама это называла, врать.
— Хорошо, говори, что я дома, но подходить не буду. Не желаю, — спокойно ответил Вадим.
Этот разговор переполнил чашу терпения Нонны Анатольевны. Она уже давно с тревогой наблюдала за состоянием сына, смотря, как он погружается в самую настоящую депрессию. Однако этот разговор возмутил ее.
— Вадим, — сказала она, — я стараюсь все понимать. Я знаю все твои обстоятельства. Но одного я понять не могу — почему мы с отцом должны содержать двадцатичетырехлетнего парня?
— А что я должен делать? Опять наниматься в какой-нибудь ЗДР?
— Нет, я не об этом. Ты собираешься возвращаться в теннис?
— Не собираюсь.
— Приятно слышать, — сказала Нонна Анатольевна, у которой от этих слов сжалось сердце. — И давно ты принял такое решение?
— Когда ты спросила, — хмуро ответил Вадим. — А что ты так расстраиваешься? Ты же никогда не одобряла моих занятий спортом.
— Но ты ведь ничего больше не умеешь делать. Ведь у тебя ни знаний, ни специальности.
— Мне ничего не нужно.
— Вот как? А пить кофе с коньяком и курить дорогие сигареты?
— Хорошо, больше я ни к чему не притронусь.
— Дурак ты! — гневно сказала Нонна Анатольевна, повернулась и вышла из комнаты. Это было самое страшное ругательство, какое Вадим когда-либо слышал от матери.
Вадим остался сидеть в кресле-качалке. Внешне он был совершенно спокоен, как будто не слышал последних слов. Спокойно взял со столика пачку «Мальборо», зажег сигарету, затянулся. Хотя курить в комнатах было категорически запрещено. Любой человек, ставший случайным свидетелем этой сцены, наверняка назвал бы его самым бесстыдным эгоистом.
На самом деле все обстояло совершенно не так. Вадим был близок к истерике и сейчас сдерживался лишь большим усилием воли и именно поэтому казался не просто спокойным, а почти бесстрастным. Он давно думал над проблемой заработка на хлеб насущный, вернее, на кофе. Тянуть всю жизнь с родителей было низко. Но, увы, мать была права. Он ничего не умел, у него не было никакой специальности. Нельзя же всерьез считать, что он геолог. Только теннис.
По сути дела, теннис — специальность не хуже других. Он может быть тренером, играть в спаррингах, быть комментатором, смог бы даже, наверное, писать о теннисе. Это немало. Но… Все это он мог до Рима и до краха ЗДР. Теперь он не мог и этого. Что ж теперь остается? Гардеробщиком в ресторан? В охрану с больным плечом, пожалуй, не возьмут. Или торговать финским маргарином «Воймикс»? Разумеется, если родители будут умирать с голоду, он согласен и на это. Но если умирать будет только он один — еще неизвестно, что он предпочтет. Может быть, снова натянет на лицо маску, сделанную из старых колготок, и пойдет добывать подгузники из товарняка.
Пока никакого выхода не было.
Оперативные данные
Сергей Петрович Чеботаревич объявился! Саша Лоскутков казался очень взволнованным. Утром, перед тем как ехать в «Эгиду», он заскочил к Калиновским проведать Кристину. Она уже пришла в себя и теперь смогла подробно изложить, что с ней произошло.
— Только маме не говорите, — попросила она Сашу. — И вообще я не хочу, чтобы об этом узнали. Еще начнут в газетах писать… Вдруг он меня снова найдет…
— А он знает этот адрес? — с тревогой спросил Лоскутков.
— Этот нет, — покачала головой Кристина. — Они меня на проспекте Стачек случайно увидели, когда проезжали мимо.
— Но имена их ты знаешь?
— Антон. И охранники его Игорь и Володя.
— Фамилии?
Кристина покачала головой.
— Но на фотографии ты их опознаешь?
— Конечно…
Она перешла на полушепот, и Саша понял, что она все еще боится.
— Мерзавцы! Подонки! Надо немедленно идти в милицию!
— В милицию? — покачала головой Кристина. — Они мне не поверят. Скажут: кому ты нужна, еще тебя похищать…
Саша Лоскутков задумался. Действительно, ведь так и скажут, милицейские крысы. Большинству из них на человека наплевать с высокой вышки. Есть, конечно, среди них люди, никто не спорит, но им их же сослуживцы не дают работать. На милицию действительно рассчитывать не приходилось. Но не оставлять же подонков на свободе! Чтобы они еще над кем-нибудь надругались! Об этом не могло быть и речи, и Саша решил точно — немедленно подключить к этому делу родное учреждение. Там не отмахнутся как от назойливой мухи.
— Антон, говоришь. — Лоскутков вспомнил, как Наташа Поросенкова устраивалась на работу. — А он, случаем, не Чеботаревич?
— Не знаю.
— А охранник у него — не та мерзкая рожа с хвостиком? Ну знаешь, впереди коротко стрижен, а сзади целая коса?
— Он, — кивнула Кристина.
— Вот это да! Они же в розыске!
Поэтому, появившись в «Эгиде», Саша немедленно отправился в кабинет Плещеева доложить о том, что в Россию вернулся Антон Чеботаревич и уже начал действовать.
— Да, кажется чужбина его не улучшила, — покачал головой Плещеев, выслушав рассказ Саши Лоскуткова. — Надо вызвать Дубинина, он его вел. Попросите ко мне Дубинина, — передал он по селектору Аллочке.
Старый криминалист появился стремительно, как будто стоял у самой двери.
— Осаф Александрович, вы возникаете прямо как джинн из бутылки.
— Да я как раз в приемной чай пил с сушками.
— С сушками — это хорошо. А у нас для вас интересная новость. Антон Чеботаревич объявился.
— Отстаете от жизни, не ожидал, — хмыкнул Дубинин.
— То есть? — переспросил Плещеев.
— Нам это давно известно. Ну не так чтобы очень давно, но уже, — Осаф Александрович посмотрел на часы, — четыре дня и два часа. Прилетел, родимый, из Стамбула четверо суток назад рано утром. Мы его не то чтобы встречали, но в толпе в Пулково находились. Он вышел и прямиком в джип.
— Так, — мрачно сказал Сергей Петрович, — а дальше?
— Дальше, как говорится больше. Последили, куда его повезут эти его друзья-приятели. Лица нам известные. Повезли его в поселок Александровская, что под Пушкином. Там новые русские себе поселочек отгрохали. Ну и в одном из коттеджей — так ведь эти хоромы принято называть из скромности? — правда, в немного недостроенном, он и поселился. Коттедж принадлежит также вам небезызвестному Бугаеву Валентину Эдуардовичу, но хозяин там пока не появлялся: еще не все отделочные работы закончены. Так что пока там Чеботаревич прозябает.
— Так, — мрачно сказал Плещеев. — Как вы сказали: не ожидал? Что же вы не отслеживаете его передвижения?
— Как это — не отслеживаем? — встрепенулся Дубинин. — С внешним наблюдением у нас все в порядке.
— Значит, вы в курсе того, что делал Чеботаревич и его орлы?
— В общем и целом — да.
— И что же он делал позавчера вечером? В субботу? — Взгляд Плещеева стал холодным. Таким эгидовцы видели своего начальника крайне редко — он был вне себя от гнева. Даже Дубинин оставил свою шутливую манеру.
— Да, — обреченно кивнул он, — в субботу у нас действительно промашка вышла. Ушел он от нас. За рулем сидел этот Сытин, дьявол настоящий. Он, видимо, почуял слежку и давай на Обводный, да там по этим улочкам у Старо-Невского. Ушел, короче. Но ночью они все в гнездышке своем были, это факт. Устроили там пальбу по пьяни. Мы утром специально участкового послали разбираться. Говорят, волк во двор забежал. Да какой там волк! Собака бездомная, скорее всего. Ну проверили у них разрешение на ношение оружия. Все оказалось в порядке.
— Очень, очень хорошо, — покачал головой Плещеев и повернулся к молчавшему Саше Лоскуткову: — Расскажи Осафу Александровичу, что там был за волк.
Пока Саша рассказывал, лицо Дубинина все больше мрачнело.
— Вот мерзавец! — проговорил он наконец.
— Брать надо Чеботаревича, — спокойно сказал Плещеев, — и немедленно. Пока он чего похуже не натворил. Он вместе со своими отморозками.
— Нельзя его пока брать, — покачал головой Дубинин. — У меня есть оперативные данные. Чеботаревич вместе с Бугаевым затевают новое дельце. В Турции он связался с дельцами международной наркомафии, и сейчас готовится переброска большой партии. Надо взять их с поличным.
— И долго ждать?
— Они люди расторопные. — Дубинин почесал затылок. — Я думаю, неделя-две, и они все организуют.
— И эти две недели он будет вот так ловить девушек на улицах, пытать их, насиловать?!
— Больше он от меня не уйдет, — серьезно сказал Дубинин. — Подключим вертолеты. Я с него, подлеца, глаз не спущу. А если снова уйдет, сажайте меня и судите по всей строгости. Но нельзя их сейчас брать. Нам нужно раскрыть всю цепочку!
— Ладно, будь по-вашему, — вздохнул Плещеев.
Медаль
Нога у Кристины еще довольно долго болела, но мир для нее вдруг полностью переменился — он посветлел и подобрел. Мамин товарищ по институту, которого, как выяснилось, звали Костя Малинин, теперь чуть не каждый день приезжал к ним на своем «Запорожце». Его два года назад бросила жена, недовольная маленьким окладом и отсутствием заграничных командировок, и он уже не помышлял о том, что ему может улыбнуться семейное счастье. И тут случай свел его с бывшей девушкой своей мечты (в Ванду была влюблена поголовно вся группа).
— Не такой уж я и старый, — однажды торжественно заявил он. — Еще имею право взять и потерять голову.
Было похоже, что скоро Кристине придется присутствовать еще на одной свадьбе.
А вот на своей личной жизни она пока поставила если не точку, то жирную запятую. И вообще, разве только это есть у человека? Разве нет ничего другого? Теперь Кристине казалось, что она весь последний год прожила в шорах, — Вадим настолько вытеснил из ее сознания весь остальной окружающий мир, что Кристина как будто перестала его замечать.
И теперь она вдруг поняла — жизнь-то, оказывается, продолжается, несмотря на то, что есть Вадим, Валерия, и даже несмотря на то, что есть Антон. Зато существует АОЗТ «Конник».
В первый раз Кристина поехала туда через десять дней, в воскресенье. Нога еще сильно побаливала, но Кристина и не собиралась сразу же влезать на лошадь, хотелось просто побыть там, с этими людьми и с этими животными.
Скоро нога совсем перестала болеть, и Кристина начала изучать непростое искусство верховой езды. Сначала ездила шагом, затем перешла на рысь и, наконец, стала осваивать галоп. Ее любимицей стала темно-рыжая или, как говорили конники, караковая кобыла Медаль, та самая, которая везла когда-то ее, мокрую и замерзшую, к новой жизни. И лошадь платила ей взаимностью: когда Кристина появлялась на конюшне, она подходила к ней и терлась о нее лбом или пощипывала губами ухо. От этих ласк иногда было трудно удержаться на ногах, но Медаль ведь не хотела ничего плохого, просто такому большому существу трудно соизмерять силы, когда имеешь дело с хрупким маленьким человеком. Кристина всегда приносила своей новой подруге что-нибудь вкусное — порезанную морковь, яблоки, кусочки хлеба. Медаль принимала подношения любезно, а иногда даже опережала события, стараясь забраться Кристине мордой в карман или в сумку.
У Кристины оказалось от природы прекрасно развитое чувство равновесия, и потому верховая езда давалась ей очень легко. Не прошло и нескольких дней, а она уже могла ехать рысью без стремян, и скоро ее выпустили в поле. Единственное направление, в котором она никогда не ездила, был поселок, застроенный особняками, даже несмотря на то что теперь большинство домов были закончены и в них появились люди. Теперь там слышался и собачий лай, и плач детей, и музыка, короче, обычные звуки человеческого жилья, неважно, богатого или бедного.
Но несмотря на это, Кристина не могла ничего с собой поделать и всячески избегала и сам фешенебельный поселок, и дорогу к нему.
Постепенно наступала зима, земля промерзла, как каменная. В один из таких дней Медаль повредила копыто — не роговую плотную часть, а мягкую, которая находится в центре. Кристина расстроилась до слез, — она помнила себя с растянутыми связками. Она слезла с лошади, и они вместе шагом вернулись домой. Кристина своими руками прочистила и промыла рану, завела Медаль в денник и угостила ее хорошей порцией комбикорма.
Теперь ей казалось, что ее настоящая жизнь проходит здесь, а все остальное существует лишь как необходимый, но скучный фон. Она продолжала учиться, твердо решив стать художником-анималистом, а еще точнее — лошадистом (или как их называют?). Кроме учебы, Кристина по-прежнему помогала матери в ларьке, тем более что нужно было зарабатывать на любимое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64