щуплый мужчина предпенсионного возраста в роговых очках и пиджаке, которому явно шел не первый десяток лет. Пиджак был чистым, но затертым и изношенным почти до дыр. На ногах были столь же старые осенние туфли и вельветовые брюки того фасона, мода на который прошла еще в конце семидесятых. Редкие седые волосы этот человек зачесывал назад. Его высокий лоб был пересечен глубокими морщинами, даже очки не могли скрыть усталых складок под глазами. Услышав свое имя, мужчина неспешно задвинул ящик с карточками назад в шкаф и повернулся к библиотекарше:
– Здравствуйте, Ирина Павловна.
– Дорогой Пал Палыч, вы ведь искусствовед. Помогите молодому человеку. Он уже целый день мучается.
– Чтобы найти нужную статью, я, бывало, мучился неделями, – искусствовед вытер руку о край пиджака и протянул ее Шереметьеву-младшему: – Павел Павлович Иваницкий.
– Шереметьев Матвей, – ответил тот. Рука искусствоведа была прохладной и чуть влажной.
– Чем могу помочь, молодой человек?
– Я ищу людей, которые изучали одну церковь под Москвой, где-то в восьмидесятых годах. Мне важно знать, фотографировали тогда ее или нет.
– Не частите, молодой человек, – тоном учителя произнес Пал Палыч. – Рассказывайте по порядку и не торопитесь. Вы не на дискотеке.
Матвей постарался рассказать о происшедшем по порядку. И об отце, и о том, как тот восстанавливал храм, и о пожаре, и о фресках, на которых было изображено что-то странное, и, не выдержав, о последней поездке Скопина-Шуйского.
Во время рассказа лицо искусствоведа стало меняться. На смену отстраненному вниманию пришло удивление, затем он скривился, словно от каких-то неприятных воспоминаний. В конце концов, Пал Палыч отвернулся от Матвея и стал смотреть в сторону. И даже когда Шереметьев закончил, далеко не сразу взглянул на него.
– Бывает же, – сказал он и, сняв очки, стал протирать их большим белым носовым платком. – А еще говорят, что судьба – это фикция.
– Я не понимаю. Я сказал что-то не то? – осторожно спросил Матвей потому, что искусствовед снова замолчал.
– Да вы-то тут при чем! – досадливо отмахнулся Пал Палыч. – Хотя… Вы уверены, что вам никто не говорил обо мне?
– О вас? – Матвей пожал плечами. – Мы с вами определенно раньше не встречались. И мне о вас определенно никто не говорил.
– Слишком удачное совпадение. Удачное ли? Не знаю, – разговаривал сам с собой искусствовед. – Не переживайте, молодой человек. Я в своем уме. Я смогу вам кое-что рассказать. Только не сейчас и не здесь. У вас есть бумага и карандаш? Тогда записывайте адрес, – Пал Палыч продиктовал улицу, дом, номер квартиры, телефон. – Приезжайте завтра. Вечером. Звонить заранее не надо – все равно я буду дома…
Варя попросила Матвея взять ее с собой.
– Я тоже люблю загадки, – сказала она, улыбаясь. – Точнее – разгадки.
Матвей не мог скрыть, что его обрадовала ее просьба.
– Этот Павел Павлович странный, имей в виду, – сказал он девушке. – Не знаю, как точнее это объяснить, но, по-моему, он напуган. По жизни напуган. Многие из тех людей, которые начали делать карьеру на закате советской власти, а потом оказались выкинуты на обочину по причине их ненужности для нового государства, воспринимают все происходящее как заговор. Заговор лично против них. Иваницкий, похоже, активно занимался наукой – до 1991 года. А потом его несколько лет морили безденежьем, в его учреждении закрывали отделы и кафедры. Гранты расхватывали другие, потому как кому он нужен с его искусствознанием? Экспертом у антикваров и барахольщиков он не стал. А память о претензиях осталась. Поэтому и думает, что весь мир в заговоре против него.
– Если ты думаешь, что отговариваешь меня, то ошибаешься, – рассмеялась Варя. – Ты забыл, из какой я семьи. Обиженные жизнью гуманитарии в последние годы приходили в отцовскую квартиру нередко. Самое смешное, что некоторые из них даже пытались ухаживать за мной.
Матвей почувствовал легкий укол ревности, но не стал расспрашивать девушку о прошлых ухажерах. В конце концов, прошлая личная жизнь Вари – это ее личное дело. Пока.
Иваницкий жил в центре города, в большой, но запущенной квартире. Пока он искал Матвею и Варе тапки, пока показывал, куда повесить куртки, Шереметьев успел оглядеться. Ремонт в квартире делался много-много лет назад. Обои потемнели, кое-где оборвались. Потолок осыпался, шахматная последовательность белых и синих квадратиков линолеума кое-где нарушалась бурыми проплешинами.
Отчего-то Матвей подумал, что Иваницкий происходил из семьи медиков: ему доводилось бывать в больших, богатых квартирах медиков, которые сделали карьеру в прошлые десятилетия. Но, в отличие от них, изменивший призванию родителей Павел Павлович поддерживать ощущение достатка не мог, да и не хотел.
– Заходите, – потянул за собой гостей Павел Павлович. – Живу один, жена ушла… много лет назад. Судится из-за квартиры, да куда ей, – по его губам скользнула желчная улыбка. – Так что не смущайтесь, если что. Порядок у меня мужской.
Он привел их в рабочий кабинет, стены в котором были заставлены книжными шкафами. Две трети в них занимали книги и альбомы на самых разнообразных языках. Оставшуюся треть – папки, картонные и пластиковые. Из них торчали листы с какими-то рукописями, машинописью, ксероксами, вырезками из журналов. Перед окном стоял стол, на котором компьютер мирно соседствовал с портативной печатной машинкой. Они сели на стулья, находившиеся близ стола, и Матвей посмотрел на тускло светящие сквозь давно не мытое стекло огни фонарей. Чая и кофе им не предлагали.
– Буду откровенен, Матвей Иванович, – произнес хозяин. – Даже и не знаю, зачем я пригласил вас сюда. Наверное, стоило побеседовать там, в библиотеке. Я… не предлагаю вам приятельских отношений. Хотя с храмом вашего отца у меня в жизни были связаны важные вещи.
– Какие? – спросил Матвей.
– Пятнадцать лет назад я готовил… одну научную работу. Она была связана с живописью времен Ивана Грозного. Мне нужен был новый материал, и я ездил по храмам, которые были расписаны в то время. Не стану утомлять вас деталями, чему эта работа была посвящена. Это все специальное. Не поймете, а если что и поймете – то не так, – Пал Палыч раздраженно повел плечом. – Со мной такое уже бывало.
– Как вам будет угодно, – ответил Матвей.
– Ну и хорошо. Я к тому времени печатался. Часто. В научных сборниках обычно. Но несколько раз помогал одному большому издательству – сейчас его уже нет, вы, молодые люди, даже не помните его названия. «Искусствознание» – это было большое издательство. В нем работало множество талантливых людей. Профессионалов.
Матвей не стал говорить, что несколько альбомов «Искусствознания» из материнской библиотеки хранятся в его книжном шкафу. Похоже, хозяина такие уточнения только раздражали бы. Варя переглянулась с Матвеем, но тоже смолчала.
– Узнав о том, над чем я работаю, один из начальников отделов в «Искусствознании» предложил мне подготовить к изданию альбом: «Русская фресковая живопись XVI века». Я был обрадован и польщен – чего тут скрывать. Сделав такое издание, можно считать план на жизнь выполненным. Мне выделили деньги на командировки, дали фотографов. Я занимался этим более двух лет! Это было лучшее время в моей жизни.
На мгновение Иваницкий закрыл глаза, и уголки его губ дернулись.
– Церковь Александра Невского я обрабатывал в последнюю очередь. Потому, что хотел сделать ее перлом своего альбома. Ведь о ней не писали и не публиковали ее фотографий. Только извне – да и то раньше, в царские времена. А фрески были интересными, очень интересными. Нетипичными. Поэтому я заставлял фотографировать их много, тщательно. Так что я, Матвей Иванович, именно тот человек, которого вы искали.
– Вы были правы, Павел Павлович, это судьба, – возбужденно произнес Шереметьев. – Как, оказывается, все просто! Прийти в библиотеку и…
– Не просто, молодой человек, – усмехнулся Иваницкий. – Вы наверняка хотели бы увидеть этот альбом?
– Безусловно.
– Это невозможно. Альбом так и не был опубликован. Дело даже не дошло до верстки. Работа остановилась в конце восьмидесятых. Перестройка, безденежье, развал. Все это началось уже тогда. И сразу ударило по крупным издательствам. Все материалы – написанные мной, отснятые фотографами – залегли в архивах «Искусствознания».
– Где эти архивы сейчас? – спросил Матвей, уже предчувствуя неладное.
– Издательство «Искусствознание» приказало долго жить в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году. Долго не мучалось, в отличие от других издательств. Архивы переворошили новые русские от книжного дела. Что-то посчитали ценным, а остальное свалили в подвал здания, которое когда-то занимало «Искусствознание».
Матвей покачал головой:
– Согласен, это возмутительно. Можно представить, в каком состоянии это находится сейчас.
Иваницкий засмеялся.
– А ничего уже нет, Матвей Иванович. Здание в центре города. Подвалы – даже подвалы – стоят там баснословно дорого. Пивная, зал игральных автоматов, – да мало ли способов «правильного», по нынешним понятиям, их использования! Вечно останки издательского архива лежать там не могли… Два месяца назад, при испытании системы отопления, подвал залило. Вообразите, какая вода течет по нашим батареям. И вот она – грязный обжигающий кипяток – заполнила весь архив. По самые, так сказать, ноздри. Погибло все. Все. Два самосвала раскисших, расползшихся негативов и рукописей вывезли на городскую свалку. Два самосвала труда и мысли сотен людей, черт побери… А сейчас там идет срочный ремонт. Весной будет шалман…
Матвею показалось, что на веках Павла Павловича блеснула слеза. Но через мгновение он понял, что это не так. Искусствовед посмотрел ему прямо в глаза и сухо произнес:
– Наш век закончился, и мир преходит. На нашем месте теперь одни мелкие бесы. В красных пиджаках и в немецких машинах.
Внутренне поежившись, Матвей попытался смягчить хозяина.
– Я родился почти тридцать лет назад. Я вас понимаю… во многом, по крайней мере.
– Едва ли, – твердо повторил Иваницкий.
– Хорошо, не мне, видно, об этом судить. Но вы запомнили, что было изображено на фресках?
– Запомнил ли я? – Пал Палыч снова рассмеялся. – Я же искусствовед. Я готовился писать об этом.
– Вы расскажете нам?
Хозяин замолчал и задумался. Затем встал и подошел к шкафам с папками. Вынул одну из них – полузакрыв глаза, словно наудачу, словно гадая. Раскрыл, посмотрел, помотал головой, поставил на место. Затем точно так же извлек вторую, третью. Содержание этих папок тоже не удовлетворило его.
– Пожалуй… нет. Архивы погибли, церковь сгорела. Почем я знаю, не вы ли сами ее сожгли?
Шереметьев начал возмущаться, но Иваницкий жестом заставил его умолкнуть.
– Я вас не знаю. Я вчера увидел вас впервые. Может, я вообще напрасно вас пригласил к себе домой? И девушка ваша… зачем вы ее привели? Помолчать, глядя на меня?
– Вы не правы, – мягко произнесла Варя. – Если нужно подтвердить, кто мы такие, можно показать паспорта. Мы можем пригласить вас в Алексеевскую?
– А вы уверены, что я на самом деле тот искусствовед, который некогда был там? – Иваницкий изобразил нечто вроде сатанинского смешка. – Ладно, давайте закончим разговор мирно.
Он открыл выдвижной ящик стола и достал оттуда чистый лист бумаги.
– Записывайте имя. Олег Викторович. Это тот человек, который делал фотографии вашего храма. А вот его телефон. Позвоните, поговорите. Может, он вам что-то расскажет. У него нюх на людей. Если он вам доверится, то… быть может, и я помогу. Быть может…
– Какой кошмар, – сказала Варя, выйдя на улицу.
– Не говори, – пробормотал Матвей. – Похоже, наш искусствовед на грани. Ему бы в санаторий, а не в Ленинку ходить.
– А если и фотограф такой же?
– Поговорю с Сиреневым Жакетом. Он знает множество людей, может, нам и повезет. – Матвей невесело улыбнулся. – Еще раз повезет.
* * *
Матвей и Варя не без труда нашли нужную им «хрущобу». Девушка посмеивалась над московской манерой нумерации домов: «Где это видано, чтобы у дома было семь корпусов!» Матвей вяло отшучивался, вспоминая «С легким паром» и утверждая, что в Питере обязательно найдется такая же Ярославская улица с домом номер 40, у которого будет семь корпусов.
На подъезде стоял домофон – редкость в здешних местах. Набрав номер квартиры, Матвей несколько секунд слушал музыкальные переливы, напомнившие ему «Чижика-пыжика». Затем хриплый мужской голос спросил: «Кто там?»
– Олег Викторович? Мы вам звонили. Это по поводу фресок из сгоревшей церкви.
– Матвей и Варвара?
– Именно так.
Поднявшись на третий этаж, Матвей оказался перед массивной железной дверью. В последние годы таких ставили в «хрущобах» немало. Не понимая при этом, что гнилые стены брежневских времен не позволяют никаким штырям и упорам намертво закрепить дверную коробку. Профессионал снимает подобные двери за минуту при помощи ломика или фомки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Здравствуйте, Ирина Павловна.
– Дорогой Пал Палыч, вы ведь искусствовед. Помогите молодому человеку. Он уже целый день мучается.
– Чтобы найти нужную статью, я, бывало, мучился неделями, – искусствовед вытер руку о край пиджака и протянул ее Шереметьеву-младшему: – Павел Павлович Иваницкий.
– Шереметьев Матвей, – ответил тот. Рука искусствоведа была прохладной и чуть влажной.
– Чем могу помочь, молодой человек?
– Я ищу людей, которые изучали одну церковь под Москвой, где-то в восьмидесятых годах. Мне важно знать, фотографировали тогда ее или нет.
– Не частите, молодой человек, – тоном учителя произнес Пал Палыч. – Рассказывайте по порядку и не торопитесь. Вы не на дискотеке.
Матвей постарался рассказать о происшедшем по порядку. И об отце, и о том, как тот восстанавливал храм, и о пожаре, и о фресках, на которых было изображено что-то странное, и, не выдержав, о последней поездке Скопина-Шуйского.
Во время рассказа лицо искусствоведа стало меняться. На смену отстраненному вниманию пришло удивление, затем он скривился, словно от каких-то неприятных воспоминаний. В конце концов, Пал Палыч отвернулся от Матвея и стал смотреть в сторону. И даже когда Шереметьев закончил, далеко не сразу взглянул на него.
– Бывает же, – сказал он и, сняв очки, стал протирать их большим белым носовым платком. – А еще говорят, что судьба – это фикция.
– Я не понимаю. Я сказал что-то не то? – осторожно спросил Матвей потому, что искусствовед снова замолчал.
– Да вы-то тут при чем! – досадливо отмахнулся Пал Палыч. – Хотя… Вы уверены, что вам никто не говорил обо мне?
– О вас? – Матвей пожал плечами. – Мы с вами определенно раньше не встречались. И мне о вас определенно никто не говорил.
– Слишком удачное совпадение. Удачное ли? Не знаю, – разговаривал сам с собой искусствовед. – Не переживайте, молодой человек. Я в своем уме. Я смогу вам кое-что рассказать. Только не сейчас и не здесь. У вас есть бумага и карандаш? Тогда записывайте адрес, – Пал Палыч продиктовал улицу, дом, номер квартиры, телефон. – Приезжайте завтра. Вечером. Звонить заранее не надо – все равно я буду дома…
Варя попросила Матвея взять ее с собой.
– Я тоже люблю загадки, – сказала она, улыбаясь. – Точнее – разгадки.
Матвей не мог скрыть, что его обрадовала ее просьба.
– Этот Павел Павлович странный, имей в виду, – сказал он девушке. – Не знаю, как точнее это объяснить, но, по-моему, он напуган. По жизни напуган. Многие из тех людей, которые начали делать карьеру на закате советской власти, а потом оказались выкинуты на обочину по причине их ненужности для нового государства, воспринимают все происходящее как заговор. Заговор лично против них. Иваницкий, похоже, активно занимался наукой – до 1991 года. А потом его несколько лет морили безденежьем, в его учреждении закрывали отделы и кафедры. Гранты расхватывали другие, потому как кому он нужен с его искусствознанием? Экспертом у антикваров и барахольщиков он не стал. А память о претензиях осталась. Поэтому и думает, что весь мир в заговоре против него.
– Если ты думаешь, что отговариваешь меня, то ошибаешься, – рассмеялась Варя. – Ты забыл, из какой я семьи. Обиженные жизнью гуманитарии в последние годы приходили в отцовскую квартиру нередко. Самое смешное, что некоторые из них даже пытались ухаживать за мной.
Матвей почувствовал легкий укол ревности, но не стал расспрашивать девушку о прошлых ухажерах. В конце концов, прошлая личная жизнь Вари – это ее личное дело. Пока.
Иваницкий жил в центре города, в большой, но запущенной квартире. Пока он искал Матвею и Варе тапки, пока показывал, куда повесить куртки, Шереметьев успел оглядеться. Ремонт в квартире делался много-много лет назад. Обои потемнели, кое-где оборвались. Потолок осыпался, шахматная последовательность белых и синих квадратиков линолеума кое-где нарушалась бурыми проплешинами.
Отчего-то Матвей подумал, что Иваницкий происходил из семьи медиков: ему доводилось бывать в больших, богатых квартирах медиков, которые сделали карьеру в прошлые десятилетия. Но, в отличие от них, изменивший призванию родителей Павел Павлович поддерживать ощущение достатка не мог, да и не хотел.
– Заходите, – потянул за собой гостей Павел Павлович. – Живу один, жена ушла… много лет назад. Судится из-за квартиры, да куда ей, – по его губам скользнула желчная улыбка. – Так что не смущайтесь, если что. Порядок у меня мужской.
Он привел их в рабочий кабинет, стены в котором были заставлены книжными шкафами. Две трети в них занимали книги и альбомы на самых разнообразных языках. Оставшуюся треть – папки, картонные и пластиковые. Из них торчали листы с какими-то рукописями, машинописью, ксероксами, вырезками из журналов. Перед окном стоял стол, на котором компьютер мирно соседствовал с портативной печатной машинкой. Они сели на стулья, находившиеся близ стола, и Матвей посмотрел на тускло светящие сквозь давно не мытое стекло огни фонарей. Чая и кофе им не предлагали.
– Буду откровенен, Матвей Иванович, – произнес хозяин. – Даже и не знаю, зачем я пригласил вас сюда. Наверное, стоило побеседовать там, в библиотеке. Я… не предлагаю вам приятельских отношений. Хотя с храмом вашего отца у меня в жизни были связаны важные вещи.
– Какие? – спросил Матвей.
– Пятнадцать лет назад я готовил… одну научную работу. Она была связана с живописью времен Ивана Грозного. Мне нужен был новый материал, и я ездил по храмам, которые были расписаны в то время. Не стану утомлять вас деталями, чему эта работа была посвящена. Это все специальное. Не поймете, а если что и поймете – то не так, – Пал Палыч раздраженно повел плечом. – Со мной такое уже бывало.
– Как вам будет угодно, – ответил Матвей.
– Ну и хорошо. Я к тому времени печатался. Часто. В научных сборниках обычно. Но несколько раз помогал одному большому издательству – сейчас его уже нет, вы, молодые люди, даже не помните его названия. «Искусствознание» – это было большое издательство. В нем работало множество талантливых людей. Профессионалов.
Матвей не стал говорить, что несколько альбомов «Искусствознания» из материнской библиотеки хранятся в его книжном шкафу. Похоже, хозяина такие уточнения только раздражали бы. Варя переглянулась с Матвеем, но тоже смолчала.
– Узнав о том, над чем я работаю, один из начальников отделов в «Искусствознании» предложил мне подготовить к изданию альбом: «Русская фресковая живопись XVI века». Я был обрадован и польщен – чего тут скрывать. Сделав такое издание, можно считать план на жизнь выполненным. Мне выделили деньги на командировки, дали фотографов. Я занимался этим более двух лет! Это было лучшее время в моей жизни.
На мгновение Иваницкий закрыл глаза, и уголки его губ дернулись.
– Церковь Александра Невского я обрабатывал в последнюю очередь. Потому, что хотел сделать ее перлом своего альбома. Ведь о ней не писали и не публиковали ее фотографий. Только извне – да и то раньше, в царские времена. А фрески были интересными, очень интересными. Нетипичными. Поэтому я заставлял фотографировать их много, тщательно. Так что я, Матвей Иванович, именно тот человек, которого вы искали.
– Вы были правы, Павел Павлович, это судьба, – возбужденно произнес Шереметьев. – Как, оказывается, все просто! Прийти в библиотеку и…
– Не просто, молодой человек, – усмехнулся Иваницкий. – Вы наверняка хотели бы увидеть этот альбом?
– Безусловно.
– Это невозможно. Альбом так и не был опубликован. Дело даже не дошло до верстки. Работа остановилась в конце восьмидесятых. Перестройка, безденежье, развал. Все это началось уже тогда. И сразу ударило по крупным издательствам. Все материалы – написанные мной, отснятые фотографами – залегли в архивах «Искусствознания».
– Где эти архивы сейчас? – спросил Матвей, уже предчувствуя неладное.
– Издательство «Искусствознание» приказало долго жить в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году. Долго не мучалось, в отличие от других издательств. Архивы переворошили новые русские от книжного дела. Что-то посчитали ценным, а остальное свалили в подвал здания, которое когда-то занимало «Искусствознание».
Матвей покачал головой:
– Согласен, это возмутительно. Можно представить, в каком состоянии это находится сейчас.
Иваницкий засмеялся.
– А ничего уже нет, Матвей Иванович. Здание в центре города. Подвалы – даже подвалы – стоят там баснословно дорого. Пивная, зал игральных автоматов, – да мало ли способов «правильного», по нынешним понятиям, их использования! Вечно останки издательского архива лежать там не могли… Два месяца назад, при испытании системы отопления, подвал залило. Вообразите, какая вода течет по нашим батареям. И вот она – грязный обжигающий кипяток – заполнила весь архив. По самые, так сказать, ноздри. Погибло все. Все. Два самосвала раскисших, расползшихся негативов и рукописей вывезли на городскую свалку. Два самосвала труда и мысли сотен людей, черт побери… А сейчас там идет срочный ремонт. Весной будет шалман…
Матвею показалось, что на веках Павла Павловича блеснула слеза. Но через мгновение он понял, что это не так. Искусствовед посмотрел ему прямо в глаза и сухо произнес:
– Наш век закончился, и мир преходит. На нашем месте теперь одни мелкие бесы. В красных пиджаках и в немецких машинах.
Внутренне поежившись, Матвей попытался смягчить хозяина.
– Я родился почти тридцать лет назад. Я вас понимаю… во многом, по крайней мере.
– Едва ли, – твердо повторил Иваницкий.
– Хорошо, не мне, видно, об этом судить. Но вы запомнили, что было изображено на фресках?
– Запомнил ли я? – Пал Палыч снова рассмеялся. – Я же искусствовед. Я готовился писать об этом.
– Вы расскажете нам?
Хозяин замолчал и задумался. Затем встал и подошел к шкафам с папками. Вынул одну из них – полузакрыв глаза, словно наудачу, словно гадая. Раскрыл, посмотрел, помотал головой, поставил на место. Затем точно так же извлек вторую, третью. Содержание этих папок тоже не удовлетворило его.
– Пожалуй… нет. Архивы погибли, церковь сгорела. Почем я знаю, не вы ли сами ее сожгли?
Шереметьев начал возмущаться, но Иваницкий жестом заставил его умолкнуть.
– Я вас не знаю. Я вчера увидел вас впервые. Может, я вообще напрасно вас пригласил к себе домой? И девушка ваша… зачем вы ее привели? Помолчать, глядя на меня?
– Вы не правы, – мягко произнесла Варя. – Если нужно подтвердить, кто мы такие, можно показать паспорта. Мы можем пригласить вас в Алексеевскую?
– А вы уверены, что я на самом деле тот искусствовед, который некогда был там? – Иваницкий изобразил нечто вроде сатанинского смешка. – Ладно, давайте закончим разговор мирно.
Он открыл выдвижной ящик стола и достал оттуда чистый лист бумаги.
– Записывайте имя. Олег Викторович. Это тот человек, который делал фотографии вашего храма. А вот его телефон. Позвоните, поговорите. Может, он вам что-то расскажет. У него нюх на людей. Если он вам доверится, то… быть может, и я помогу. Быть может…
– Какой кошмар, – сказала Варя, выйдя на улицу.
– Не говори, – пробормотал Матвей. – Похоже, наш искусствовед на грани. Ему бы в санаторий, а не в Ленинку ходить.
– А если и фотограф такой же?
– Поговорю с Сиреневым Жакетом. Он знает множество людей, может, нам и повезет. – Матвей невесело улыбнулся. – Еще раз повезет.
* * *
Матвей и Варя не без труда нашли нужную им «хрущобу». Девушка посмеивалась над московской манерой нумерации домов: «Где это видано, чтобы у дома было семь корпусов!» Матвей вяло отшучивался, вспоминая «С легким паром» и утверждая, что в Питере обязательно найдется такая же Ярославская улица с домом номер 40, у которого будет семь корпусов.
На подъезде стоял домофон – редкость в здешних местах. Набрав номер квартиры, Матвей несколько секунд слушал музыкальные переливы, напомнившие ему «Чижика-пыжика». Затем хриплый мужской голос спросил: «Кто там?»
– Олег Викторович? Мы вам звонили. Это по поводу фресок из сгоревшей церкви.
– Матвей и Варвара?
– Именно так.
Поднявшись на третий этаж, Матвей оказался перед массивной железной дверью. В последние годы таких ставили в «хрущобах» немало. Не понимая при этом, что гнилые стены брежневских времен не позволяют никаким штырям и упорам намертво закрепить дверную коробку. Профессионал снимает подобные двери за минуту при помощи ломика или фомки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27