Бишоп вспомнил, как Морли ходил из угла в угол. Он сказал, что надо
вставить ногу, чтобы дверь не могла закрыться. Найти способ разобраться в
кимонцах. Найти способ понимать их. Узнать самую малость... тут уж не до
большого. Узнать самую малость. Пусть это окажется чем угодно, но только
бы увидеть что-нибудь еще, кроме бесстрастного лика Кимона, обращенного к
землянам.
Письмо надо как-нибудь кончить. Нельзя оставлять его так. Он снова
сел за машинку.
"Позже я напишу тебе более подробно. Сейчас я очень тороплюсь".
Бишоп нахмурился. Но что бы он ни написал, все будет вранье. Это не
хуже десятка других отговорок;
"Спешу на заседание... У меня свидание с клиентом... Надо срочно
просмотреть бумаги..." Все это вранье.
Бишоп написал: "Часто думаю о тебе. Напиши мне, когда сможешь".
Морли напишет ему. Восторженное письмо, письмо, слегка окрашенное
завистью, письмо человека, который хотел бы поехать на Кимон, но не может.
Нельзя говорить правду, когда всякий отдал бы правую руку, чтобы
поехать на Кимон.
Нельзя говорить правду, раз тебя считают героем. Иначе тебя станут
считать омерзительнейшим из негодяев Галактики.
А письма из дому? И гордые, и завистливые, и дышащие счастьем оттого,
что тебе живется хорошо, - все это только дополнительные цепи, которые
приковывают к Кимону и кимонской лжи.
- Нельзя ли чего-нибудь выпить? - спросил у шкафа Бишоп.
- Пожалуйста, сэр, - сказал шкаф. - Сейчас будет, сэр.
- Налейте побольше и покрепче.
- Да, сэр. Побольше и покрепче...

Бишоп встретил ее в баре.
- Это опять вы, - сказала она таким тоном, будто они встречались
очень часто.
Он сел на табурет рядом с ней.
- Неделя почти кончилась, - напомнил Бишоп.
Максайн кивнула.
- Мы наблюдали за вами. Вы держитесь хорошо.
- Вы обещали что-то сказать мне.
- Забудьте это, - сказала девушка. - Что говорить... Вы мне
показались умным, но не совсем зрелым человеком. Мне стало жаль вас.
- Скажите, - спросил Бишоп, - почему на Земле ничего не известно? Я,
конечно, тоже писал письма. Но не признался в том, что происходит со мной.
И вы не писали о своем состоянии. Никто из окружающих не писал. Но кто-то
же из людей за все эти годы...
- Все мы одинаковы, - сказала Максайн. - Как горошины в стручке. Мы
все тут как на подбор упрямы, тщеславны, трусливы. Мы прошли огонь, воду и
медные трубы, чтобы попасть сюда. Мы оттерли других. И они уже никогда не
оправятся от этого. Неужели вы не понимаете? У них тоже есть гордость, и
она попрана. Но с чем можно было бы сравнить их радость, если бы они
узнали всю правду! Именно об этом и думаем все мы, когда садимся писать
письма. Мы думаем, как будут надрываться от смеха тысячи наших
конкурентов. Мы прячемся за чужие спины, стараемся сжаться, чтобы никто не
заметил нас...
Она сжала кулачок и постучала себя по груди.
- Вот вам и ответ, - продолжала она. - Вот почему мы никогда не пишем
правду. Вот почему мы не возвращаемся.
- Но это продолжается многие годы. Почти сотню лет. За это время
кто-нибудь да должен был проговориться...
- И потерять все это? - спросила Максайн. Потерять легкий заработок?
Быть исключенным из братства пропащих душ? Потерять надежду? Не забывайте
этого. Мы всегда надеемся, что Кимон раскроет свои секреты.
- А он их раскроет?
- Не знаю. Но на вашем месте я бы на это не надеялась.
- Но ведь такая жизнь не для достойных...
- Не говорите этого. Какие же мы достойные люди! Мы трусливы и слабы,
все мы!
- Но жизнь, которую...
- Вы хотите сказать, что здесь нам хорошо живется? У нас нет прочного
положения. А дети? Немногие из нас имеют детей. Детям не так плохо, как
нам, потому что они ничего иного и не знают. Ребенок, родившийся рабом, не
так страдает, как взрослый человек, некогда бывший свободным.
- Мы не рабы, - сказал Бишоп.
- Конечно, нет, - согласилась Максайн. - Мы можем уехать отсюда,
когда захотим. Нам достаточно подойти к местному жителю и сказать: "Я хочу
обратно на Землю". Вот и все. Любой из них может отослать вас обратно...
точно так, как они отправляют письма, точно так, как они доставляют вас к
месту работы или в вашу комнату.
- Но никто еще не возвратился.
- Конечно, никто, - подтвердила Максайн. - Запомните, что я вам
сказала. Не думайте. Только так можно жить. Никогда не думайте. И вам
будет хорошо. Вы будете жить спокойно, легко.
- Верно, - сказал Бишоп, - только так можно жить.
Она искоса посмотрела на него.
- Вы начинаете понимать, в чем тут дело.
Они заказали еще по одному коктейлю.
В углу какая-то компания пела хором. Неподалеку ссорилась парочка.
- Тут слишком шумно, - сказала Максайн. - Не хотите ли посмотреть мои
картины?
- Ваши картины?
- То, чем я зарабатываю себе на жизнь. Они довольно плохи, но в этом
никто не разбирается.
- Я бы посмотрел.
- Тогда хватайтесь за меня и держитесь.
- Хватайтесь...
- Мысленно. Не руками, конечно. К чему пользоваться лифтом?
Бишоп удивленно смотрел на нее.
- Учитесь, - сказала Максайн. - В совершенстве вы этим не овладеете
никогда, но двум-трем трюкам научитесь.
- А что мне делать?
- Просто расслабьтесь - сказала Максайн. - Умственно, конечно.
Постарайтесь быть поближе ко мне. Не пытайтесь помогать. Вы не сможете.
Он расслабился и постарался быть поближе к ней, сомневаясь, правильно
ли он все делает.
Вселенная раскололась и соединилась вновь.
Они стояли в другой комнате.
- Я сделала глупость, - сказала Максайн. - Когда нибудь я ошибусь и
засяду в стене или где-нибудь еще.
Бишоп вздохнул, огляделся и присвистнул.
- Как здесь хорошо, - сказал он.
Вдалеке едва виднелись стены, на западе возвышались снежные горы, на
востоке текла река, берега которой поросли густым лесом. Прямо из пола
росли цветы и кусты. В комнате были синеватые сумерки, а где-то вдалеке
играл оркестр.
Послышался голос шкафа:
- Что угодно, мадам?
- Коктейли, - сказала Максайн, - не слишком крепкие. Мы уже раздавили
бутылочку.
- Не слишком крепкие, - повторил шкаф. - Сию минуту, мадам.
- Иллюзия, - сказала Максайн. - Все тут иллюзия. Но прекрасная
иллюзия. Хотите попасть на пляж? Он ждет вас. Стоит только подумать о нем.
Или на Северный полюс. Или в пустыню. Или в старый замок. Все это будет
как по мановению волшебного жезла.
- За ваши картины, должно быть, хорошо платят, - предположил Бишоп.
- Не за картины. За мою раздражительность. Начинайте с этого. Впадите
в черную меланхолию. Начните подумывать о самоубийстве. Тогда все у вас
будет наверняка. Вас быстренько вознесут в номер получше. Сделают все,
лишь бы вы были довольны.
- Вы хотите сказать, что кимонцы сами переместили вас сюда.
- Конечно. Вы еще новичок, и потому у вас не такой номер.
- Мне мой номер нравится, - сказал Бишоп.
Коктейли были готовы.
- Садитесь, - сказала Максайн. - Хотите луну?
Появилась луна.
- Хотите две или три? - продолжала она. - Но это уже будет слишком. С
одной луной совсем как на Земле. Так вроде бы уютней.
- Но ведь должен быть предел, - сказал Бишоп. - Не могут же они
улучшать ваше положение до бесконечности. Должно прийти время, когда даже
кимонцам нельзя уже будет придумать ничего нового и неизведанного.
- На вашу жизнь хватит. Все вы, новички, одинаковы. Вы недооцениваете
кимонцев, в вашем представлении они люди, земные люди, которые знают
чуточку больше нас. Но они совсем другие. Ни в чем не похожие на нас.
Только вид у них человеческий. Они снисходят до общения с нами.
- Но для чего им нужно общаться с нами?
- Вот об этом, - сказала Максайн, - мы никогда не спрашиваем. От
этого можно с ума сойти.
Бишоп рассказал своим кимонцам об обычае людей устраивать пикники.
Эта мысль им никогда не приходила в голову, и они ухватились за нее с
детской радостью.
Они выбрали для пикника уголок в горах, прорезанных глубокими
ущельями, поросшими деревьями и цветами. Тут же была горная речка с водой,
прозрачной, как стекло, и холодной, как лед.
Они устраивали различные игры и боролись. Они плавали, загорали и
слушали рассказы Бишопа, усаживаясь в кружок, отпуская язвительные
замечания, перебивая, споря.
Но Бишоп посмеивался над ними, не открыто, конечно, так как он знал,
что они не хотят оскорбить его, а просто забавляются.
Еще несколько недель назад он обижался, сердился и чувствовал себя
униженным, но постепенно привык... Заставил себя привыкнуть. Если им нужен
клоун, пожалуйста, он будет клоуном. Если уж ему суждено быть придворным
шутом, одетым в разноцветный костюм с бубенчиками, то он должен с
достоинством носить дурацкую одежду и стараться, чтобы бубенчики звенели
весело.
Временами в их поведении была какая-то злобность, какая-то
жестокость, но долго это не продолжалось. С ними можно было ладить, если
только знать, как это делать.
К вечеру они разложили костер и, усевшись вокруг него, разговаривали,
шутили, смеялись, оставив, наконец, Бишопа в покое. Элейн и Бетти были
чем-то встревожены. Джим посмеивался над их тревогой.
- Ни один зверь к костру не подойдет, - сказал он.
- А тут есть звери? - спросил Бишоп.
- Немного есть, - ответил Джим. - Кое-какие еще остались.
Бишоп лежал, глядя на огонь, прислушиваясь к разговору, радуясь, что
его оставили в покое. Наверно, такое же ощущение бывает у собаки, подумал
он. У щенка, который прячется в угол от детишек, которые не дают ему
покоя.
Он смотрел на огонь и вспоминал, как когда-то с друзьями совершал
вылазки за город, как они раскладывали костер и лежали вокруг него, глядя
на небо, на старое знакомое небо Земли.
А здесь другой костер. И пикник. Но костер и пикник - земные, потому
что люди Кимона не имели представления о пикниках. Они не знают и о многом
другом. Народные обычаи Земли им незнакомы.
В тот вечер Морли советовал ему присматриваться к мелочам. Может
быть, они дадут ответ...
Кимонцам нравятся картины Максайн, потому что они примитивны. Это
примитив, но не лучшего сорта. А может быть, до знакомства с людьми Земли
кимонцы тоже не знали, что могут быть такие картины?
В конце концов есть ли в броне, покрывающей кимонцев, какие-нибудь
щели? Пикники, картины и многое другое, за что они ценят пришельцев с
Земли... Может быть, это щели?
Наверно, это зацепка, которую ищет Морли.
Бишоп лежал и думал, забыв, что думать не следует, так как кимонцы
читают мысли.
Голоса их затихли, и наступила торжественная ночная тишина. Скоро,
подумал Бишоп, мы вернемся - они домой, а я в гостиницу. Далеко ли она?
Может быть, до нее полмира. И все же я окажусь там в одно мгновение. Надо
бы подложить в костер дров.
Он встал и вдруг заметил, что остался один.
Бишопа охватил страх. Они ушли и оставили его одного. Они забыли о
нем. Но этого не может быть. Они просто тихонько скрылись в темноте.
Наверно, шутят. Хотят напугать его. Завели разговор о зверях, а потом
спрятались, пока он лежа дремал у костра. Теперь наблюдают из темноты,
наслаждаясь его мыслями, которые говорят им, что он испугался.
Он нашел ветки и подбросил их в костер. Они загорелись и вспыхнули.
Бишопа охватило безразличие, но он почувствовал, что инстинктивно ежится.
Сейчас он впервые понял, насколько чужд ему Кимон. Планета не
казалась чужой прежде, за исключением тех нескольких минут, когда он ждал
в парке после того, как его высадила шлюпка. Но даже тогда она не была
очень чужой, ибо он знал, что его встретят, что кто-то непременно
позаботится о нем.
В том-то все и дело, подумал он. Кто-то должен позаботиться обо мне.
О нас заботятся... хорошо. Прямо-таки окружают заботой. Нас приютили, нас
опекают, нас балуют... да, да, именно балуют. А почему? Сейчас им надоест
эта игра, и они вернутся в круг света. Наверно, я должен полностью
отработать получаемые деньги. Наверно, я должен изображать испуганного
человека и звать их. Наверно, я должен вглядываться в темноту и делать
вид, что боюсь зверей, о которых они говорили. Они говорили об этом,
конечно, не слишком много. Они очень умны для этого, слишком умны.
Упомянули вскользь, что есть звери, и переменили тему разговора. Не
подчеркивали, не пугали. Ничего лишнего не было сказано. Просто высказали
предположение, что есть звери, которых надо бояться.
Бишоп сидел и ждал. Теперь он уже меньше боялся, так как осмыслил
причину страха. "Я сижу у костра на Земле", - твердил он себе. Только то
была не Земля. Только то была чужая планета.
Зашелестели кусты.
Они идут, подумал Бишоп. Они сообразили, что ничего у них не вышло.
1 2 3 4 5 6 7 8