Эта новость
вызовет бурю ликования во всем мире, миллионы людей потребуют, чтобы их
правительства немедля согласились на это единственное выставленное
пришельцами условие, и никто не станет слушать никаких здравых и трезвых
советов.
Любое соглашение между нами и пришельцами, если это не пустые слова,
а договор, который можно осуществить на деле, непременно должно бы
строиться на практической, реальной основе, чтобы было какое-то равновесие
и возможность проверки. Каждая сторона обязуется внести свой вклад - и
твердо знает, что, нарушив обязательства, неминуемо должна будет понести
определенное наказание. А теперь конец всякому равновесию и всякой
проверке, дорога пришельцам открыта. Они предложили то единственное, чего
жаждали народы - не правительства, а именно народы, во всяком случае,
верили, что жаждут этого превыше всего на свете - и, конечно, будут этого
требовать, и ничем их не остановишь.
И все это обман. Меня обманом заставили пронести на Землю ту машинку,
меня прижали к стене, так что поневоле пришлось просить о помощи, - и
помощь явилась в лице этого самого Смита, по крайней мере он в ней
участвует. И его сообщение о единственном условии пришельцев тоже едва ли
не обман. Все это старо, как мир. Люди ли, пришельцы ли - все одинаковы.
Если чего захочется позарез - добывают правдами и неправдами, не
стесняются, тут уж все средства хороши.
Где нам с ними тягаться. Они с самого начала умели нас перехитрить, а
теперь мы и вовсе выпустили вожжи из рук, и на этом Земле - крышка.
Смит удивленно смотрит вслед убегающим репортерам.
- Что такое?
Будто не понимает. Ох, свернуть бы ему шею...
- Идем, - сказал я. - Отведу вас в муниципалитет. Ваш приятель сейчас
там лечит людей.
- Но почему так бегут? Почему так кричат? Какая причина?
- Еще спрашивает! - сказал я. - Вы же сами заварили эту кашу.

23
Я вернулся домой - и застал там Нэнси, она ждала меня, сидя на
крыльце. Она вся сжалась, затаилась, одна против всего мира. Я увидал ее
издали и ускорил шаг, никогда в жизни я так ей не радовался. Во мне все
смешалось: и радость, и смирение, и такая нахлынула безмерная, еще ни разу
не испытанная нежность, что я едва не задохнулся.
Бедная девочка! Нелегко ей. Дня не прошло, как она вернулась домой, и
вдруг в ее родном доме, в том Милвилле, какой она помнила и любила, все
полетело в тартарары.
Из сада, где, наверно, все еще росли на кустиках крохотные
пятидесятидолларовые бумажки, донесся крик.
Я отворил калитку, услыхал этот яростный вопль да так и застыл.
Нэнси подняла голову и увидела меня.
- Это ничего, Брэд, - успокоила она. - Это просто Хайрам. Хигги велел
ему сторожить деньги. А в сад все время лезут ребятишки, знаешь, мелюзга
лет по восемь, по десять. Им только хочется сосчитать, сколько денег на
каждом кусте. Они ничего плохого не делают. А Хайрам все равно их гоняет.
Знаешь, иногда мне его жалко.
- Хайрама жалко? - изумился я. Вот уж не ждал: по-моему, можно
пожалеть кого угодно, только не Хайрама. - Да он же просто болван и гад.
- Но этот болван и гад что-то хочет доказать всему свету, а что - и
сам не знает.
- Что у него силы, как у быка...
- Нет, - сказала Нэнси, - совсем не в том суть.
Из сада во весь дух выбежали два мальчугана и мигом скрылись в конце
улицы. Хайрама не было видно. И вопли затихли. Он свое дело сделал:
прогнал мальчишек.
Я сел на ступеньку рядом с Нэнси.
- Брэд, - сказала она. - Все очень нехорошо. Все идет как-то не так.
Я только головой мотнул: конечно, она права.
- Я была в муниципалитете, - продолжала Нэнси. - Там это ужасное
существо, эта сморщенная обезьяна всех лечит. Папа тоже там. Помогает. А я
просто не могла оставаться. Это невыносимо.
- Ну, что уж тут такого плохого? Этот... это существо - называй как
хочешь, - вылечил нашего дока Фабиана. Док опять на ногах, бодрый, будто
заново родился. И у Флойда Колдуэлла больше не болит сердце, и...
Ее передернуло.
- Вот это и ужасно. Они все как будто заново родились. Стали крепче и
здоровей, чем когда-либо. Он их не лечит, Брэд, он их чинит, как машины.
Колдовство какое-то. Даже непристойно. Какой-то сухой, морщинистый карлик
оглядывает людей, не говоря ни слова, просто обходит кругом и оглядывает
со всех сторон, и совершенно ясно, что он их не снаружи осматривает, а
заглядывает в самое нутро. Я это чувствую. Не знаю как, но чувствую. Как
будто он залезает к нам внутрь и... - Она вдруг оборвала на полуслове. -
Ты меня прости. Напрасно я так говорю. Это даже как-то не очень прилично.
- Вообще наше положение не очень приличное, - сказал я. - Пожалуй,
придется менять свои понятия о том, что прилично, а что неприлично.
Пожалуй, очень многое придется менять и самим меняться. И это будет не
слишком приятно.
- Ты говоришь так, как будто все уже решено.
- Боюсь, что так оно и есть.
И я повторил ей то, что Смит сказал репортерам. На душе немного
полегчало. Больше я ни с кем не мог бы поделиться. Слишком угнетало
ощущение собственной вины, всякому другому, кроме Нэнси, я постыдился бы
хоть словом обмолвиться.
- Зато теперь не бывать войне, - сказала Нэнси. - Во всяком случае,
такой войне, какой все на свете боялись.
- Да, войне не бывать. - Меня это почему-то не очень утешало. - Но с
нами может случиться что-нибудь еще похуже войны.
- Хуже войны ничего не может быть.
Ну, конечно, так будут говорить все и каждый. Может быть, они и
правы. Но теперь на нашу Землю явятся пришельцы - и, раз уж мы это
допустили, мы в их власти. Они нас провели, и нам нечем защищаться. Цветам
довольно к нам проникнуть - и они могут вытеснить, подменить собою все
растения на всей Земле, а мы и знать ничего не будем, не в наших силах это
обнаружить. Стоит их впустить - и мы уже никогда ничего не будем знать
наверняка. А с той минуты, как они заменят наши растения, они наши хозяева
и повелители. Ибо весь животный мир на Земле, в том числе и человек,
существует только благодаря земным растениям.
- Одного не пойму, - сказал я. - Ведь они могли всем завладеть и без
нашего ведома. Немного времени, немного терпения - и они все равно
захватили бы всю Землю, а мы бы ничего и не подозревали. Ведь некоторые
уже попали в Милвилл, пустили здесь корни. Им необязательно оставаться
цветами. Они могут обратиться во что угодно. За сто лет они подменили бы
собой каждую ветку и листок, каждую травинку...
- Может быть, тут важно время, какой-то срок, - сказала Нэнси. -
Может быть, им почему-то нельзя ждать так долго.
Я покачал головой.
- Времени у них вдоволь. А захотят - так добудут еще, они умеют им
управлять.
- Ну, а если им что-то нужно от людей? Вдруг у вас есть что-то такое,
чего им не хватает? Общество, состоящее из растений, само по себе ровно
ничего не может. Они не передвигаются, и у них нет рук. Накопить бездну
знаний - это они могут, и мыслить, и обдумывать, строить любые планы. А
вот осуществить эти планы и замыслы им не под силу. Для этого им нужны
товарищи и помощники.
- Помощники у них и сейчас есть, - напомнил я. - Сколько угодно.
Кто-то смастерил же для них ту машинку - "машину времени". А доктор,
похожий на обезьянку? А верзила Смит? Нет, помощников и сотрудников Цветам
хватает. Тут кроется что-то другое.
- Может быть, жители тех миров - обезьянки, великаны - не то, что им
нужно, - сказала Нэнси. - Может, они переходят из одного мира в другой
потому, что ищут какое-то другое человечество. Самое подходящее для них.
Ищут подходящих товарищей и сотрудников. Вдруг мы и есть самые подходящие.
- Наверно, все другие оказались недостаточно злыми и подлыми, -
вырвалось у меня. - Возможно, они ищут злобное племя, племя убийц. А мы и
есть убийцы. Может, им нужны такие, чтоб набрасывались, как бешеные, на
новые миры и всюду несли разорение и гибель, - беспощадное племя,
свирепое, ужасное. Ведь если вдуматься, мы ужасны. Наверно, Цветы так и
рассчитали, что, если они объединятся с нами, их уже никто и ничто не
остановит. Вероятно, они правы. У них - богатейшие запасы знаний,
могущественный разум, а у нас - понимание физических законов, чутье ко
всякой технике: если все это объединить, для них и для нас не останется
ничего невозможного.
- А по-моему, совсем не в том дело. Что с тобой, Брэд? С самого
начала мне казалось, что эти Цветы, на твой взгляд, не так уж плохи.
- Может, они и не плохи. Но они столько раз меня обманывали, и каждый
раз я попадался на удочку. По их милости я - пешка, козел отпущения.
- Так вот что тебя точит.
- Я себя чувствую последним мерзавцем, - признался я.
Мы еще посидели молча. Улица лежала тихая, пустынная. За все время,
пока мы сидели вот так рядом на крыльце, мимо ни разу никто не прошел.
- Не понимаю, как люди могут обращаться к этому чужому доктору, -
вновь заговорила Нэнси. - Меня от одного его вида жуть берет. Кто его
знает...
- Мало ли народу верит знахарям и шарлатанам, - сказал я.
- Но это не шарлатанство. Он и вправду вылечил доктора Фабиана и всех
остальных. Я совсем не думаю, что он жулик, только он страшный,
отвратительный.
- Может быть, мы ему тоже страшны и отвратительны.
- Тут еще другое. Слишком непривычно он действует. Никаких лекарств,
инструментов, никакой терапии. Он просто смотрит на тебя, влезает в самое
нутро - безо всякого зонда, но все равно ты это чувствуешь, - и
пожалуйста, ты совершенно здоров... не просто вылечился от болезни, а
вообще совершенно здоров. Но если он так легко справляется с нашим телом,
как насчет духа? Вдруг он может перекроить и наши души, весь строй наших
мыслей:
- Некоторым гражданам города Милвилла это было бы совсем не вредно.
Хигги Моррису, например.
- Не шути этим, Брэд, - резко сказала Нэнси.
- Ладно. Не буду.
- Ты так говоришь просто, чтобы отогнать страх.
- А ты говоришь об этом так серьезно, потому что стараешься сделать
вид, будто все очень просто и обыкновенно.
Нэнси кивнула.
- Только я зря стараюсь, - призналась она. - Совсем это все не просто
и не обыкновенно.
Она поднялась.
- Проводи меня.
И я проводил ее до дому.

24
Когда стало смеркаться, я пошел к центру города. Сам не знаю, чего
меня туда потянуло. Должно быть, просто я не находил себе места. Слишком
большой и слишком пустой у меня дом - никогда еще он не был так пуст, - и
слишком тихо все по соседству. Ни звука, лишь изредка, урывками, откуда-то
донесется неестественно громкий, механически усиленный голос - то
взволнованный, то наставительный. Во всем Милвилле наверняка нет такого
дома, где не слушали бы сейчас последних известий по радио или по
телевидению.
Но когда я включил было у себя в гостиной телевизор и попробовал
смотреть и слушать, мне стало совсем невмоготу.
Комментатор - один из самых популярных - разглагольствовал с
необычайным хладнокровием и уверенностью:
"...никакой возможности проверить, действительно ли приспособление,
которое сейчас вращается в нашем небе, в состоянии сыграть роль, для
которой, как уверяет наш гость из другого мира, мистер Смит, оно
предназначено. Оно многократно было замечено радарными установками и
всякими наблюдательными пунктами, но похоже, что, по тем или иным
причинам, они сразу же теряют его из виду; были также сообщения, и как
будто вполне достоверные, о случаях визуального наблюдения. Но более
точных и определенных сведений пока получить не удалось.
В Вашингтоне, очевидно, полагают, что неизвестному существу, - а нам
ничего не известно ни о его личности, ни о расовой принадлежности, - едва
ли можно просто поверить на слово. Видимо, сегодня в столице ждут
дополнительных заявлений, исходя из которых возможно будет прийти к более
обоснованным выводам, и лишь после этого, вероятно, будет обнародовано
какое-либо официальное сообщение.
Такова, разумеется, версия для широкой публики: что делается за
кулисами, можно только догадываться. И смело можно сказать, что то же
самое происходит во всех столицах на всем земном шаре.
Совсем иное настроение царит вне правительственных сфер. Новость
повсеместно вызвала бурю восторга. В Лондоне стихийно возникли
манифестации, по улицам движутся веселые, праздничные шествия; Красная
площадь в Москве заполнена шумной, ликующей толпой. Как только новость
распространилась, во всех странах в церкви и храмы начал стекаться народ,
спеша вознести благодарственные молитвы.
В народных массах не чувствуется ни малейших сомнений и колебаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37