Буров . Растут люди…
Любарский . Вот видите, выходит, Энгельс таки был прав в своей уничижительной трактовке нашей жизни как процесса питания и выделения. Куда от этого денешься, раз мы не цельности, а части среды!
Панкратов . Да-да, главное, чтоб классик был прав, а что мы такое на самом деле – дело десятое!
Вникали, отметали, поправками «то» – «не то» и дополнительной информацией о земной жизни все более настраивали персептрон на поиск сложной целесообразной деятельности.
Ящеры – это была наибольшая удача.
III
Оставшийся за изгородью ящер притянул вплотную к ней волокушу, перепрыгнул через жерди, легко двинулся навстречу первому, принял от него груз. Тот вернулся к двускатной крыше. А этот уложил на волокушу каплю-бурдюк, опять кинулся встретить товарища, который вынес еще более крупный бурдюк. Оба то и дело посматривали вдаль и на стоявшего на углу третьего.
Все было диковинно в съемке, экзотично, инопланетно: многоствольные деревья с листьями-пиявками на конических ветвях, розово-голубое освещение от невидимого за облачной мутью светила, лоснящиеся скаты неровных длинных крыш, облик существ и перламутровый блеск их чешуи. Но смысл их осторожных, с оглядками движений был целиком понятен. Наблюдателей роднил с наблюдаемым масштаб 1:1 во времени и пространстве. Если бы сотрудники лаборатории MB орудовали у той изгороди, они управились бы за такое же время, может, даже малость быстрее.
– Воруют, подлецы, – негромко молвил Буров.
– А того малого на шухере поставили, – добавил Ястребов. – Во дают!
…Накидав в волокушу десятка два капель-бурдюков, два крупных ящера перескочили изгородь и взялись за оглобли. Третий подталкивал волокушу сзади. Процессия удалилась в лес.
И дальше пошло несущественное: материк с заоблачной дистанции, меняющийся-живущий в темпе «кадр-год», планета в сверкающем вихревом облаке ионосферы, изменившаяся в эллипсоидную Галактика с огромным ядром, мерцающие вспышки сверхновых на ее краях… Пленка кончилась, зажегся свет.
Некоторое время все молчали. Собирались с мыслями и пытались справиться с чувствами.
– Нет, ну что… – нерешительно потер лысину Варфоломей Дормидонтович, возвел брови. – Сложная организованная деятельность с распределением функций, животные так не могут. Наличествуют сооружения, изделия. Развито понятие собственности. Цивилизация?…
– «Собственность есть кража», как говорил Прудон, – добавил Миша Панкратов. – Так это или нет, но наличие собственности можно установить по факту кражи.
– Если бы не катаклизм миллионы лет назад, то, весьма вероятно, и на Земле разумной формацией сейчас оказались бы ящеры, – развивал мысль Любарский. – Гуляли бы с магнитолами по паркам, смотрели кино, пили пиво…
– Вы не о том… нет-нет! – Буров в волнении поднялся с кресла, принялся ходить вдоль стены. – Как хотите, но, по-моему, это апофеоз… или апогей? Словом, вершина, Маттегорн, Джомолунгма всей нашей деятельности. Нет-нет, Александр Иванович и все, не прерывайте, я должен высказаться – иначе я взорвусь и заляпаю стены! Смотрите: героическими действиями захватывают Шар, глыбу неоднородной материи – более общий случай пространства-времени согласно великой теории. Осваиваем, изучаем, героическим трудом сооружаем полукилометровую башню, геройским рывком – аэростатную кабину. Наблюдениями и страшным усилием мысли открываем Мерцающую Вселенную – первичную вселенскую Книгу Бытия, написанную микроквантами в Вечности-Бесконечности… – Похоже было, что Виктор Федорович действительно разозлился: говорил сильным грудным голосом, к месту жестикулировал, сами приходили слова – гнев выливался в речь. – Новая героика мысли и инженерного труда: изобрели способ полевого управления барьером в НПВ, создаем систему ГиМ, затем и пространственные линзы, и метод синхронизации… можем в Меняющейся Вселенной исследовать и понять все !… И как же мы используем потрясную возможность исследовать и понять мир?
Он оглядел всех.
– Вселенская Метапульсация и Ее турбулентный Шторм – не то: нам бы что помельче, привычнее, начиная хотя бы с Галактик… Хотя нету их самих по себе, лишь вихревая видимость на незримой галактической струе-волне! И звезды такие видимости, и планеты. Но и Галактики «не то», и звезды, и звездо-планетные системы в целом… Пренебрегаем несчитанными миллиардами Галактик, миров, листаем вселенные, как скучающий интурист проспекты: не то, не то… Нам бы планетку, да не всякую, а землеподобную – что понять то, что у нас, через такое, как у нас!… На этом уровне незачем держать в уме идеи Валерьяна Вениаминовича и Варфоломея Бармалеича о первичности Метапульсаций, о несущих нас и все миры потоках материи-времени – ага, вот есть планетный шар с материками, атмосферой, скоплениями жидкости, суточным и годовым вращением… как у нас! Но и этого для нас много, мы записываем в «не то» жизнь планеты в целом, жизнь, выражающую себя движением материков и океанов, горных стран, полюсов, катаклизмами, оледенениями, – ищем проявления нашей органической жизни. Находим. Однако и биологические явления в полном масштабе – как ни жалки эти масштабы в сравнении с жизнью планет – «не то». Настраиваем «микроскоп» ГиМ еще тоньше, чтобы обнаружить знакомые нам формы животной жизни и целесообразного – то есть самого низменного, если прямо смотреть, сделочного, обменного «я-тебе-ты-мне»… но зато понятного нам всеми фибрами и печенками – поведения. Технику предельно совершенствуем, на риск идем. А вот если бы обнаружить разум , лелеем при этом мечту, самое что ни на есть высшее !… И вот – раздайтесь во все стороны Штормы, Метапульсаций, Галактики, мегапарсеки, миллиарды лет, звездишки всякие, материки и океаны! – опушка леса, склад за изгородью, три перламутровых хвостатых жулика воруют не то вино, не то пшено. Ура, вот это то, разумная жизнь, цивилизация, все как у нас: двое перекидывают через забор, третий стоит на стреме! Потрясающее завершение усилий понять мир и себя!
Он замолк, достал платок, вытер разгоряченное лицо.
– Да ты, никак, обвиняешь, прокурор Буров? – Сидевший согнувшись Корнев распрямился, взглянул на него исподлобья: – Кого и в чем?
– Что вы, Александр Иванович, могу ли я! – ответил тот, складывая платок. – Не я… это, как говорят газетчики, факты обвиняют.
– Нет, ну… – Любарский опять погладил лысину. – Если так смотреть, то и системы ГиМ не надо было. Из аэростатной кабины на двух километрах мы – когда поняли, что к чему – как раз и наблюдали все . А чем более внедрялись в MB, тем, по необходимости, отбрасывали все большую часть Вселенского Целого, чтобы докопаться… тут вы правы, Виктор Федорович, – до своих подробностей бытия.
Ястребов, который не вмешивался в разговор и, казалось, задремал в своем кресле (он уже был старик – седой, неповоротливый, добродушный), вдруг захмыкал, покачал головой, повернулся к Корневу:
– Высокоорганизованная разумная деятельность, хе-хе!… Такую деятельность, Александр Ива, которая животным не по плечу, можно и без вашей системы наблюдать, без телескопов. Ночью около зоны прогуляйтесь, не в первый, так во второй заход что-то в этом роде увидите. Только подкатывают к ограде не волокушу, а мотоцикл с коляской. А то и грузовик.
– Да уж по такому сорту деятельности ты знаток, что и говорить! – искоса взглянув на механика, сказал главный инженер, сказал жестко, с явным намерением обидеть.
– Эт вы… эт вы о чем? – опешил Герман Иванович.
– Да о том самом.
– Н-ну… раз такой разговор. – И без того красное лицо механика сделалось багровым. Он тяжело поднялся. – Раз уж такое поминаете, то… извините! – И вышел, сутулясь и шаркая ногами.
Все недоуменно смотрели на Корнева.
– Александр Иванович! – звучно заговорил Буров, и уголки рта у него дергались как-то независимо от произносимых слов. – Мы здесь все накоротке, запросто, высказываемся без околичностей… Но я лично сожалею, что не выработал еще столь короткое отношение к вам, чтобы влепить сейчас по физиономии!
– Ну, уж это… – неодобрительно пробормотал Любарский.
Толюня смотрел на своего шефа и друга с грустным удивлением.
Главный инженер поглядел на Бурова, затем на остальных как-то рассеянно-равнодушно, без эмоций, поднялся и вышел из зала. Несколько минут все думали, что он пошел догнать Ястребова, ждали, что они, помирившись, оба вернутся. Но Корнев, как потом выяснилось, поднялся на крышу, двинулся один в Меняющуюся Вселенную.
IV
Заученные нажатия клавишей, повороты ручек… Сверхдальний план, дальний, средний, ближний, сверхближний, запредельный. Масштаб от миллионов лет в секунду до 1:1, синхронизация «кадр-век», «кадр-год», «кадр-декада», «кадр-сутки», непрерывное слежение; параметры орбит на экране дисплея, скорости, большая полуось, малая, поперечник планеты, сплюснутость. Но ведь что-то выражает Вселенная турбулентным кипеньем веществ в прозрачно-упругой плоти пространства-времени? Что-то хочет сказать Галактика блеском ядра и рукавов, сверканьем звезд, взрывами новых и сверхновых? Что-то шепчет планета над куполом, шевеля потрескавшимися губами хребтов, какие-то знаки делает она растопыренными пальцами рек? Что? Какие? Кому?
Тревожно, страшно на душе Александра Ивановича.
Неподвижно чужое небо, застыли навсегда странные кляксы морей и горы около. Но измени масштаб – и побережье, ущелья, долины рек сминает вещественное волнение. Вот на равнине мелкие всплески собираются в крупные… Остановил время: теперь здесь горы: На лапах-отрогах «свищи» – беспокойные, излучающие, расплывчатые пятна. Еще ближе к ним в пространстве и во времени – сверхближний план, запредельный, насчет которого подписку давал: мелкая рябь рельефа застывает и вырастает в крупные всплески. Смутные образы наводят в воображении их размытые контуры: не здания ли это со скатами крыш – если не на европейский манер, то на китайский, тибетский, индийский? Не пирамиды ли? Не улицы ли эти темные ровные ущелья?… Но переход на крупный масштаб – и снова все ходуном, нарастает, потом утихает шторм гор; они сникают за секунды-тысячелетия, выравниваются в волнистое плато, а оно опускается в гладь океана.
– Э, надоела! Следующая!
Нажатия клавишей – автомат послушно находит в MB другую «семейную» звезду, подходящий образ планеты около: повисает над кабиной, заслоняя небо, живой, бурлящий, дышащий шар. Нету еще материков и океанов – есть возникновение, уплотнение, набор выразительности. Шаровая волна самоутверждающего действия втягивает в себя пену веществ из окрестной «пустоты».
Синхронизация «кадр-год» – смещаются по боку планеты размытые импрессионистские пятна, их разделяют грубые тени, сочные мазки красок . (Неотразимое впечатление, будто кто-то – сердитый и гениальный – по-крупному набрасывает сюжет будущего мира: здесь выемка для океана, здесь материк, тут водораздельный хребет…) Темп творения замедляется – сближение, проясняются со вкусом вымалеванные детали: речные долины растут в глубь материков плоскими многоветвистыми древами, их дельты, впадая в моря, шевелят протоками, как пальцами; четки и проработаны в полутонах пятна озер и ледников, островов и равнин. Но – перемена режима – все смешалось. Дыхание общепланетных и звездных катаклизмов сотрясает твердь в ритме морского прибоя, меняет облик планеты. И страшно это сходство зыбких, обесцвеченных смещением спектра подробностей с рисунком пены, возникающим на воде после наката волн на пологий берег: рисунок всякий раз определенный, плавно и «закономерно» преобразуется он от колыханий воды, которые объединяют пузырьки в группы, смыкая или разделяя их… Но новая волна все стирает, оставляет после себя иную картину пены, которая преобразуется по новым «законам» – до следующего наката.
Перемены режимов не только от ускоренного до замедленного – от Единства к разнообразию. Перемены, обнажающие нашу связь именно с разнообразием, с мелкими здешними и сиюминутными различиями на глубоком и ровном, огромном и спокойно-мощном.
Просмотрев так с десяток планет, понял Александр Иванович нереальность своих попыток – обнаружить в самом близком и рискованном режиме что-то хоть отдаленно подобное тому, что видел давеча на экране.
Черт знает, сколько персептрон-автомат пересмотрел миров в своих сверхбыстрых поисках, пока снял четко такие кадры: тысячи; сотни тысяч?… Ему с его белковой неповоротливостью это за жизнь не осилить.
«Но ведь кто-то же там есть: возникает, развивается, живет?… Пусть часть от части своей планеты – но живет! Кто? Что? Как?… Что они? И что – мы?…»
Не было теперь для него разных звезд – всюду, во всех Метапульсациях и Галактиках, загоралось и светило, порождало или захватывало планеты Солнце. И не было разных миров – всюду уплотнялась, вращалась, выразительно изменяла облик и жила Земля. И не было разных существ – рождался там, боролся за жизнь, любил, страдал, мечтал, трудился, познавал, заблуждался, покорял природу и покорялся ей, умирал и снова рождался – человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70