Дело происходило во второй половине рабочих суток, после многих смен, в течение которых систему собирали, устанавливали, прозванивали и отлаживали.
Людмила Сергеевна была уверена в своем детище и сейчас, сидя рядом с главным инженером в откидном кресле перед белым параллелепипедом с выступом клавиатуры и экраном дисплея (взамен прежнего пульта и штурвальной колонки), спокойно объясняла, что создан не просто автомат, действующий по жестким программам, а – персептрон-гомеостат с обобщенным распознаванием образов и самообучением: если чего он и не умеет сейчас, то, осмотревшись в MB и поднабравшись опыта, сумеет потом. По сторонам кабины во тьме разворачивались белые пластины электродов. Корнев слушал, вникал, кивал.
– Программы как таковой в нем вообще нет, вы задаете цель . Целевой образ – на что должно быть похоже то, что вы ищете. Можно ввести его клавиатурой; номер и индекс согласно каталогам знакомых нам образов MB. Можно – и даже лучше, наглядней – нарисовать на экране… Ну вот, – Люся поглядела вверх и по сторонам, затем на индикаторы. – Система развернулась, можно включать поля. Какой образ будем искать?
– Давайте для начала планеточку, – сказал Корнев.
– Для начала… иголку в стогу сена! – Людмила Сергеевна скосилась на Корнева иронически и несколько высокомерно. – Ах, Александр Иваныч, Александр Иваныч, жестокий вы человек! Вот Любарский или Валерьян Вениаминович никогда бы не позволили себе поставить даму в столь трудное положение. Сразу планету, шестую ступень вселенской иерархии, шутка ли!… Хорошо, какую: марсоподобную, юпитероподобную, лунного типа, венерианского… какую желаете?
– Юпитероподобную.
– Полосатенькую, значит… – Люся сверилась с каталогом, поиграла пальчиками на клавиатуре: на экране дисплея электронный луч вырисовал зеленый размытый шар – чуть сплющенный и в широких полосах вдоль большей оси. – Подойдет?
– А почему размыто?
– Так это и есть обобщенный образ. Если показать в точности Юпитер, автомат будет искать именно его… пока не сгорит. Вряд ли в MB окажется точно такой образ. А машины – существа добросовестные. Конкретная планета не будет размытой, не волнуйтесь.
– Хорошо, давайте.
– Внимание! – Людмила Сергеевна нажала клавишу «Поиск»……и из тьмы над куполом кабины, оттеснив смутную клубящуюся синеву Вселенского шторма, сразу возникла планета. Она была на три четверти освещена голубым светом незримой звезды. Планета была заметно сплющена между полюсами, полосы вдоль экватора – зеленовато-голубые, одни светлые, другие темнее – поуже, чем у Юпитера, но зато просматривались почти до полярных синих сегментов-нашлепок. Одновременно включился пульсирующий шум из динамиков, а на него накладывался женский голос – ее, Люсин, – повторявший с паузами: «Кадр-год… кадр-год…» Планета жила: приэкваториальные полосы ее пульсировали по толщине, белый вихрь газов, отчетливо заметный в нижней из них, в «южной», увеличивался в размерах и смещался к ночной части.
Корнев смотрел, задрав голову; у него сам по себе раскрылся рот.
– Здрасьте! – растерянно сказал он планете. Людмила Сергеевна развернула свое кресло, смотрела на Александра Ивановича – наслаждалась эффектом.
– Ну, Людмила Сергеевна, – главный инженер постепенно приходил в себя, – это уж слишком!
Это действительно было слишком: упрятать в неощутимую паузу отката в импульсных снованиях все маневры (сначала сближение со скоплением Галактик, потом с одной из них, потом с ее участком, с протозвездой…) и поиски. Ведь наверняка персептрон-автомату довелось «перелистать» немало звездо-планетных систем, чтобы найти шар заданного облика. И все за нечувствуемый миг! А он-то рассчитывал смутить Малюту трудным заданием.
– Так ведь микропроцессоры, электронное быстродействие, – развела та руками. – В сотни тысяч раз быстрее, чем смекаем мы с вами. Могу так вывести и на следующие две ступени сближения: часть планеты типа «материк» и часть типа «горный хребет».
– Люся, вы сами понимаете, что это перебор, вы ведь человек со вкусом. Это уже не автоматизация, а, извините, какой-то кибернетический разврат. В обычной-то Вселенной пока только на Луну высадились, автоматические станции к дальним планетам ушли. Мало того, что мы системой ГиМ выделываем в MB, что хотим, сигаем в пространстве и во времени, так теперь совсем… Я знаете кем себя почувствовал? Будто сижу в подштанниках перед цветным теликом, левой рукой брюхо почесываю, а правой нажимаю дистанционный переключатель – перехожу с хоккея на «Лебединое озеро», с него на футбол, затем, позевывая, на МВ-планетку… и скучно мне, хоть вой.
Людмила Сергеевна расхохоталась звонко и от души, даже ухватила Корнева за плечо:
– Ой, Александр Иваныч, вы просто прелесть!… Хорошо, этот кибернетический разврат… хи! – я устраню элементарно, вводом простой команды, – она положила пальцы на клавиши дисплея, но выгнула в раздумье брови: – Вот только надо ли? Сразу на цель выходить проще, рациональней. Может, привыкнете – как привыкли граждане смотреть в подштанниках «Лебединое озеро»?
– Надо, Люся, надо. («Что ей объяснять: что иррациональное первичней нашего куцего рационализма, выведенного из пользы? Что надо постоянно держать в уме вселенские цельности, помнить, что мы – малая часть их, подробность? Поток, живой образ, застывшее мертвое – три облика одного и того же…»)
– Что ж, пожалуйста! – Малюта поиграла пальцами: исчезла заданная модель на экране и сразу вслед за ней – планета над кабиной. – Какую вы теперь заказываете?
– Давайте… что-то между землеподобной и марсоподобной. Кстати, Люся, я вас спрашивал, куда летит Земля?
– Спрашивали, Александр Иванович. – Она посмотрела на Корнева с ироническим любопытством. – И я тоже срезалась. Кстати – куда?
– Вверх. Вперед – и выше.
– Кто б мог подумать!
(У Людмилы Сергеевны тоже было немало своего в мыслях и чувствах, в подтексте. Этот ее стиль «запросто»… Она не чувствовала себя здесь запросто, нет. Всякий раз при подъеме в Меняющуюся Вселенную душа ее съеживалась и трепетала; хотелось скорее обратно, вниз, в нормальный мир. Не такой он и там нормальный, тоже НПВ – но все-таки… И сейчас Люся старалась скомпенсировать эту, как она считала, бабью неполноценность не только демонстрацией наведенного ею в системе ГиМ электронного сервиса, но и кокетливой бойкостью. Звезды звездами, миры мирами, а она еще молода, хороша собой, женственна. Во Вселенной только тогда все в надлежащем порядке, когда мужчина – интересный, надо признать, мужчина! – это восчувствует. И оживет. И увлечется. И вообще…)
Теперь автоматический поиск планет в MB выглядел приличней. Скопление Галактик – Галактика – ее развертывание в звездное небо – протозвезда или звезда с планетами (и та, и другая имели характерные биения траектории) – все это появлялось и сменялось над куполом кабины хоть и быстро, подобно необязательным начальным кадрам в кинофильмах, идущим под титры, но все-таки наличествовало. Правда, придирчиво отметил про себя Корнев, импульсные основания кабины в пространстве-времени автомат подобрал настолько размашистые, настолько приближал наблюдателей ко времени объектов, что все они, от Галактик до планет, приобретали привычный учебниковый вид: застывшие мертвые образы. Но говорить об этом Людмиле Сергеевне не имело смысла: повинен не автомат, а школярский взгляд на Вселенную ее и других разработчиков; перепрограммировать надо их. «Ладно, сообразим потом что-нибудь сами».
…Только в девятнадцатой попытке автомат нашел планету подходящего облика – четвертую от светила. Наверно, благоприятствовало то, что Галактика вступила в своем развитии в экстремальную фазу, когда все космические образы приобретают наибольшую выразительность и устойчивость. Четкий, даже на взгляд плотный шар, слегка затуманенный по краям сизой пеленой атмосферы, повис над кабиной. По рельефу освещенной левой стороны он более походил на Марс и Луну, нежели на Землю: хребты с розово-белыми ребристыми спинами, серые плато все в округлых воронках «цирков»; их края отбрасывали неровные тени. Автомат сам изменил частоту синхронизации, прокрутил планету, показал шар со всех сторон: нигде не оказалось гладких пятен водоемов и белых циклонных вихрей в атмосфере. Только бело-розовые нашлепки на противоположных сторонах планеты стали понятней: это были приполярные области.
– Редки землеподобные-то, – разочарованно сказал Корнев, – а нам их более всего и надо.
– Надеюсь, это претензии не ко мне?
– Не к вам, Люся, не к вам. Ко Вселенной.
В режиме «кадр-год» планета выглядела неподвижной. Автомат сам переключился на «кадр-десятилетие» (эти слова так же с паузами говорил из динамиков Люсин голос): поверхность чуть оживилась, но снова застыла. «А какой у нее год?» – задумчиво спросил Александр Иванович. «Может, меньше земного, а может, и больше – кто знает. Оборот вокруг светила, и все… И про ее сутки мы знаем не больше». Застывание повторилось и в режиме «кадр-век». И только когда пришпорили время до «кадр-тысячелетие», ощутимы стали миллионы лет-оборотов планеты по орбите – они неоспоримо увидели живое тело в космосе MB: рельеф шара дышал, то вздыбливаясь горными странами, то опадая, шевелился, будто под кожей планеты напрягались и расслаблялись бугры и свивы мышц, пульсировали потоки-жилы протяженностями в материк.
Темп оживления нарастал, автомат вернулся к «кадрам в век», затем к «кадрам в десятилетие» и к «кадрам в год». Утолщалась и мутнела атмосфера планеты, твердь ходила ходуном, пузырилась, в теневой части возникли и множились блики света… Затем и в годовом темпе все смазалось. Автомат отдалил кабину: планетный шар съежился в освещенную серпиком горошинку, в искорку, показалось бело-голубое светило. Последнее, что они увидели до полного отката: как оно разбухает в сверхновую, охватывает всепожирающими выбросами ядерного огня орбиты планет.
И хоть далее снова пошли финальные «титровые» кадры звездного неба, удаляющейся Галактики, но впечатление о виденной только что жизни и гибели большого мира-планеты ими не смазалось. Такое невозможно смазать, к такому невозможно привыкнуть.
Несколько минут они сидели молча, ошеломленные. Автомат продолжал отводить кабину, в ней становилось сумеречно; над куполом угасал очередной Шторм-цикл.
– Так-с… – Александр Иванович первым овладел собой. – Надо продумать автоматическую синхронизацию чаще кадра в год. Это сложно, я понимаю, планета меняет места на орбите. Но… иначе мы много интересного упустим, особенно в максимальных сближениях.
– Хорошо, Александр Иванович, – со вздохом сказала Люся. – Дождемся сейчас нового Шторма, попробуем. Ну, а вообще-то как?…
– Замечательно, Люся, о чем говорить! Если схватить первого попавшегося ученого-астронома, дважды лауреатного, трижды заслуженного… фамилию забыл, как говорит Райкин, – и поместить в нашу кабину, то он или умрет от черной зависти, или тронется рассудком. Только что пощупать звезды не можем, а так – почти все.
– Во-от!… – удовлетворенно сказала Малюта; голос ее повеселел. – А не намекнула, то и не похвалил бы, не догадался. Ох, какие вы все затурканные!… Вот у нас час времени до нового Шторма – что нужно вам делать?
– Что, Люся?
– Ну, хоть поухаживать, что ли! Сидим, как неродные… Не мне же за вами! Ну, мужчины нынче пошли – головастики!
Главный инженер повернул кресло, с любопытством посмотрел на Малюту. Рядом сидела красивая – и к тому же прелестно разгорячившаяся от своей храбрости – женщина. Сумерки в кабине скрадывали морщинки и тени, которые могли бы повредить ее облику, но зато выигрышно выделили профиль с прямым четким носиком, капризным изгибом губ, высокую прическу над выпуклым лбом; во всем этом колеблющийся, зыбкий полусвет MB как-то усилил женственную воздушность, недосказанность, интим. Александр Иванович вспомнил, что не раз при встречах любовался фигуркой главкибернетика, всегда умеренно обтянутой джинсами, свитером или халатиком, ее походкой («Идет, как пишет»), даже хотел подбить клинья, да все отвлекали дела. Вспомнил и про то, что с женой опять нелады, а замену ей – из-за той же предельной занятости, будь она неладна! – он не сыскал… короче, вспомнил и почувствовал, что он мужчина. Не головастик – или, точнее, не только головастик.
(Не в одном этом, если доискиваться до глубин, было дело. В кабине сейчас находился не прежний Корнев, научный флибустьер, хозяин жизни и всех дел в Шаре, а человек сомневающийся, несколько растерянный – ослабевший. Трудами, идеями и подвигами в освоении Меняющейся Вселенной Александр Иванович подсознательно стремился утвердить то же, что и в других делах, – свою исключительность. Не только, впрочем, свою, не такой он был эгоцентрист – и товарищей по работе, вообще умных, знающих и даровитых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Людмила Сергеевна была уверена в своем детище и сейчас, сидя рядом с главным инженером в откидном кресле перед белым параллелепипедом с выступом клавиатуры и экраном дисплея (взамен прежнего пульта и штурвальной колонки), спокойно объясняла, что создан не просто автомат, действующий по жестким программам, а – персептрон-гомеостат с обобщенным распознаванием образов и самообучением: если чего он и не умеет сейчас, то, осмотревшись в MB и поднабравшись опыта, сумеет потом. По сторонам кабины во тьме разворачивались белые пластины электродов. Корнев слушал, вникал, кивал.
– Программы как таковой в нем вообще нет, вы задаете цель . Целевой образ – на что должно быть похоже то, что вы ищете. Можно ввести его клавиатурой; номер и индекс согласно каталогам знакомых нам образов MB. Можно – и даже лучше, наглядней – нарисовать на экране… Ну вот, – Люся поглядела вверх и по сторонам, затем на индикаторы. – Система развернулась, можно включать поля. Какой образ будем искать?
– Давайте для начала планеточку, – сказал Корнев.
– Для начала… иголку в стогу сена! – Людмила Сергеевна скосилась на Корнева иронически и несколько высокомерно. – Ах, Александр Иваныч, Александр Иваныч, жестокий вы человек! Вот Любарский или Валерьян Вениаминович никогда бы не позволили себе поставить даму в столь трудное положение. Сразу планету, шестую ступень вселенской иерархии, шутка ли!… Хорошо, какую: марсоподобную, юпитероподобную, лунного типа, венерианского… какую желаете?
– Юпитероподобную.
– Полосатенькую, значит… – Люся сверилась с каталогом, поиграла пальчиками на клавиатуре: на экране дисплея электронный луч вырисовал зеленый размытый шар – чуть сплющенный и в широких полосах вдоль большей оси. – Подойдет?
– А почему размыто?
– Так это и есть обобщенный образ. Если показать в точности Юпитер, автомат будет искать именно его… пока не сгорит. Вряд ли в MB окажется точно такой образ. А машины – существа добросовестные. Конкретная планета не будет размытой, не волнуйтесь.
– Хорошо, давайте.
– Внимание! – Людмила Сергеевна нажала клавишу «Поиск»……и из тьмы над куполом кабины, оттеснив смутную клубящуюся синеву Вселенского шторма, сразу возникла планета. Она была на три четверти освещена голубым светом незримой звезды. Планета была заметно сплющена между полюсами, полосы вдоль экватора – зеленовато-голубые, одни светлые, другие темнее – поуже, чем у Юпитера, но зато просматривались почти до полярных синих сегментов-нашлепок. Одновременно включился пульсирующий шум из динамиков, а на него накладывался женский голос – ее, Люсин, – повторявший с паузами: «Кадр-год… кадр-год…» Планета жила: приэкваториальные полосы ее пульсировали по толщине, белый вихрь газов, отчетливо заметный в нижней из них, в «южной», увеличивался в размерах и смещался к ночной части.
Корнев смотрел, задрав голову; у него сам по себе раскрылся рот.
– Здрасьте! – растерянно сказал он планете. Людмила Сергеевна развернула свое кресло, смотрела на Александра Ивановича – наслаждалась эффектом.
– Ну, Людмила Сергеевна, – главный инженер постепенно приходил в себя, – это уж слишком!
Это действительно было слишком: упрятать в неощутимую паузу отката в импульсных снованиях все маневры (сначала сближение со скоплением Галактик, потом с одной из них, потом с ее участком, с протозвездой…) и поиски. Ведь наверняка персептрон-автомату довелось «перелистать» немало звездо-планетных систем, чтобы найти шар заданного облика. И все за нечувствуемый миг! А он-то рассчитывал смутить Малюту трудным заданием.
– Так ведь микропроцессоры, электронное быстродействие, – развела та руками. – В сотни тысяч раз быстрее, чем смекаем мы с вами. Могу так вывести и на следующие две ступени сближения: часть планеты типа «материк» и часть типа «горный хребет».
– Люся, вы сами понимаете, что это перебор, вы ведь человек со вкусом. Это уже не автоматизация, а, извините, какой-то кибернетический разврат. В обычной-то Вселенной пока только на Луну высадились, автоматические станции к дальним планетам ушли. Мало того, что мы системой ГиМ выделываем в MB, что хотим, сигаем в пространстве и во времени, так теперь совсем… Я знаете кем себя почувствовал? Будто сижу в подштанниках перед цветным теликом, левой рукой брюхо почесываю, а правой нажимаю дистанционный переключатель – перехожу с хоккея на «Лебединое озеро», с него на футбол, затем, позевывая, на МВ-планетку… и скучно мне, хоть вой.
Людмила Сергеевна расхохоталась звонко и от души, даже ухватила Корнева за плечо:
– Ой, Александр Иваныч, вы просто прелесть!… Хорошо, этот кибернетический разврат… хи! – я устраню элементарно, вводом простой команды, – она положила пальцы на клавиши дисплея, но выгнула в раздумье брови: – Вот только надо ли? Сразу на цель выходить проще, рациональней. Может, привыкнете – как привыкли граждане смотреть в подштанниках «Лебединое озеро»?
– Надо, Люся, надо. («Что ей объяснять: что иррациональное первичней нашего куцего рационализма, выведенного из пользы? Что надо постоянно держать в уме вселенские цельности, помнить, что мы – малая часть их, подробность? Поток, живой образ, застывшее мертвое – три облика одного и того же…»)
– Что ж, пожалуйста! – Малюта поиграла пальцами: исчезла заданная модель на экране и сразу вслед за ней – планета над кабиной. – Какую вы теперь заказываете?
– Давайте… что-то между землеподобной и марсоподобной. Кстати, Люся, я вас спрашивал, куда летит Земля?
– Спрашивали, Александр Иванович. – Она посмотрела на Корнева с ироническим любопытством. – И я тоже срезалась. Кстати – куда?
– Вверх. Вперед – и выше.
– Кто б мог подумать!
(У Людмилы Сергеевны тоже было немало своего в мыслях и чувствах, в подтексте. Этот ее стиль «запросто»… Она не чувствовала себя здесь запросто, нет. Всякий раз при подъеме в Меняющуюся Вселенную душа ее съеживалась и трепетала; хотелось скорее обратно, вниз, в нормальный мир. Не такой он и там нормальный, тоже НПВ – но все-таки… И сейчас Люся старалась скомпенсировать эту, как она считала, бабью неполноценность не только демонстрацией наведенного ею в системе ГиМ электронного сервиса, но и кокетливой бойкостью. Звезды звездами, миры мирами, а она еще молода, хороша собой, женственна. Во Вселенной только тогда все в надлежащем порядке, когда мужчина – интересный, надо признать, мужчина! – это восчувствует. И оживет. И увлечется. И вообще…)
Теперь автоматический поиск планет в MB выглядел приличней. Скопление Галактик – Галактика – ее развертывание в звездное небо – протозвезда или звезда с планетами (и та, и другая имели характерные биения траектории) – все это появлялось и сменялось над куполом кабины хоть и быстро, подобно необязательным начальным кадрам в кинофильмах, идущим под титры, но все-таки наличествовало. Правда, придирчиво отметил про себя Корнев, импульсные основания кабины в пространстве-времени автомат подобрал настолько размашистые, настолько приближал наблюдателей ко времени объектов, что все они, от Галактик до планет, приобретали привычный учебниковый вид: застывшие мертвые образы. Но говорить об этом Людмиле Сергеевне не имело смысла: повинен не автомат, а школярский взгляд на Вселенную ее и других разработчиков; перепрограммировать надо их. «Ладно, сообразим потом что-нибудь сами».
…Только в девятнадцатой попытке автомат нашел планету подходящего облика – четвертую от светила. Наверно, благоприятствовало то, что Галактика вступила в своем развитии в экстремальную фазу, когда все космические образы приобретают наибольшую выразительность и устойчивость. Четкий, даже на взгляд плотный шар, слегка затуманенный по краям сизой пеленой атмосферы, повис над кабиной. По рельефу освещенной левой стороны он более походил на Марс и Луну, нежели на Землю: хребты с розово-белыми ребристыми спинами, серые плато все в округлых воронках «цирков»; их края отбрасывали неровные тени. Автомат сам изменил частоту синхронизации, прокрутил планету, показал шар со всех сторон: нигде не оказалось гладких пятен водоемов и белых циклонных вихрей в атмосфере. Только бело-розовые нашлепки на противоположных сторонах планеты стали понятней: это были приполярные области.
– Редки землеподобные-то, – разочарованно сказал Корнев, – а нам их более всего и надо.
– Надеюсь, это претензии не ко мне?
– Не к вам, Люся, не к вам. Ко Вселенной.
В режиме «кадр-год» планета выглядела неподвижной. Автомат сам переключился на «кадр-десятилетие» (эти слова так же с паузами говорил из динамиков Люсин голос): поверхность чуть оживилась, но снова застыла. «А какой у нее год?» – задумчиво спросил Александр Иванович. «Может, меньше земного, а может, и больше – кто знает. Оборот вокруг светила, и все… И про ее сутки мы знаем не больше». Застывание повторилось и в режиме «кадр-век». И только когда пришпорили время до «кадр-тысячелетие», ощутимы стали миллионы лет-оборотов планеты по орбите – они неоспоримо увидели живое тело в космосе MB: рельеф шара дышал, то вздыбливаясь горными странами, то опадая, шевелился, будто под кожей планеты напрягались и расслаблялись бугры и свивы мышц, пульсировали потоки-жилы протяженностями в материк.
Темп оживления нарастал, автомат вернулся к «кадрам в век», затем к «кадрам в десятилетие» и к «кадрам в год». Утолщалась и мутнела атмосфера планеты, твердь ходила ходуном, пузырилась, в теневой части возникли и множились блики света… Затем и в годовом темпе все смазалось. Автомат отдалил кабину: планетный шар съежился в освещенную серпиком горошинку, в искорку, показалось бело-голубое светило. Последнее, что они увидели до полного отката: как оно разбухает в сверхновую, охватывает всепожирающими выбросами ядерного огня орбиты планет.
И хоть далее снова пошли финальные «титровые» кадры звездного неба, удаляющейся Галактики, но впечатление о виденной только что жизни и гибели большого мира-планеты ими не смазалось. Такое невозможно смазать, к такому невозможно привыкнуть.
Несколько минут они сидели молча, ошеломленные. Автомат продолжал отводить кабину, в ней становилось сумеречно; над куполом угасал очередной Шторм-цикл.
– Так-с… – Александр Иванович первым овладел собой. – Надо продумать автоматическую синхронизацию чаще кадра в год. Это сложно, я понимаю, планета меняет места на орбите. Но… иначе мы много интересного упустим, особенно в максимальных сближениях.
– Хорошо, Александр Иванович, – со вздохом сказала Люся. – Дождемся сейчас нового Шторма, попробуем. Ну, а вообще-то как?…
– Замечательно, Люся, о чем говорить! Если схватить первого попавшегося ученого-астронома, дважды лауреатного, трижды заслуженного… фамилию забыл, как говорит Райкин, – и поместить в нашу кабину, то он или умрет от черной зависти, или тронется рассудком. Только что пощупать звезды не можем, а так – почти все.
– Во-от!… – удовлетворенно сказала Малюта; голос ее повеселел. – А не намекнула, то и не похвалил бы, не догадался. Ох, какие вы все затурканные!… Вот у нас час времени до нового Шторма – что нужно вам делать?
– Что, Люся?
– Ну, хоть поухаживать, что ли! Сидим, как неродные… Не мне же за вами! Ну, мужчины нынче пошли – головастики!
Главный инженер повернул кресло, с любопытством посмотрел на Малюту. Рядом сидела красивая – и к тому же прелестно разгорячившаяся от своей храбрости – женщина. Сумерки в кабине скрадывали морщинки и тени, которые могли бы повредить ее облику, но зато выигрышно выделили профиль с прямым четким носиком, капризным изгибом губ, высокую прическу над выпуклым лбом; во всем этом колеблющийся, зыбкий полусвет MB как-то усилил женственную воздушность, недосказанность, интим. Александр Иванович вспомнил, что не раз при встречах любовался фигуркой главкибернетика, всегда умеренно обтянутой джинсами, свитером или халатиком, ее походкой («Идет, как пишет»), даже хотел подбить клинья, да все отвлекали дела. Вспомнил и про то, что с женой опять нелады, а замену ей – из-за той же предельной занятости, будь она неладна! – он не сыскал… короче, вспомнил и почувствовал, что он мужчина. Не головастик – или, точнее, не только головастик.
(Не в одном этом, если доискиваться до глубин, было дело. В кабине сейчас находился не прежний Корнев, научный флибустьер, хозяин жизни и всех дел в Шаре, а человек сомневающийся, несколько растерянный – ослабевший. Трудами, идеями и подвигами в освоении Меняющейся Вселенной Александр Иванович подсознательно стремился утвердить то же, что и в других делах, – свою исключительность. Не только, впрочем, свою, не такой он был эгоцентрист – и товарищей по работе, вообще умных, знающих и даровитых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70