«А для тех, кто там не были и ничего не видел, она и вовсе неотразима… Постой, может, все-таки что-то есть, оно и мерцает? И непрозрачность эта… Но масса в десятки миллиардов тонн?… Чушь!»
– И кстати, раз уж зашла речь об электрических полях и зарядах, – завершал докладчик свои построения, – то не могу не заметить, что мы излишне увлеклись теорией Валерьяна Вениаминовича Пеца (несомненно, замечательной), особенно тем ее положением, что НПВ может порождать электрическое поле в силу факта» своей неоднородности. Настолько увлеклись, что упускаем из виду обычное классическое толкование: раз в Шаре есть заряд, то должно быть и заряженное тело… Все. Прошу задавать вопросы. Он мог бы и не просить.
– Как вы объясните, что «тело» в Шаре не падает на землю?
– И как удалось тело столь огромной массы транспортировать в воздухе из предгорий сюда?
– Да еще придерживать сверху сетями, чтобы оно не улетело!
Бор Борыч поворачивался к каждому спрашивающему всем туловищем, как медведь. Поднял руку:
– Обсуждение этих вопросов может завести вас весьма далеко. Но если вы настаиваете… мы знаем немало тел, которые различным образом преодолевают тяготение: птицы, летательные аппараты, ракеты, спутники…
Тут не выдержал и Корнев:
– Борис Борисович, если вы полагаете, что там, – он указал вверх, – парит космический корабль, то так и скажите!
– И этот корабль первой посадочной площадкой выбрал город Таращанск… – подал кто-то реплику.
– Я же предупреждал, что обсуждение вопроса заведет нас далеко! – отбивался Мендельзон. – Докажите вы мне, что там ничего нет!
– Одну минуту, – поднялся Васюк-Басистов, – я сформулирую суть разногласий. Речь не о том, что там ничего нет: физическое пространство само по себе есть нечто и весьма плотное нечто. Речь о большом теле, искажающем тяготение. Раз оно искажает, то подчиняется законам тяготения, так? А раз подчиняется, то, будучи неподвижным относительно Земли, должно на нее… на нас, собственно, – упасть. А раз не падает – значит, обладает возможностью игнорировать тяготение. Неважно, как мы назовем эту компенсацию: антигравитацией, антиинерцией или еще как-то, – важно, что притяжение Земли на это ваше, Борис Борисович, гипотетическое тело воздействовать не должно. А раз так, то и гравитационного прилива вблизи Шара быть не должно. Однако, с одной стороны, оно наличествует, а с другой – ничего сверху не падает. Значит, все не так и дело не в том, – и он сел.
Толюня тоже умел водить бульдозер.
Последний вопрос задал Корнев:
– Борис Борисыч, если я правильно понял, вы считаете, что Шар здесь, а его ядро с «массивным телом» – все еще там, в Овечьем ущелье? (Общее веселье).
– А почему бы и нет, Александр Иванович? – невозмутимо ответил Мендельзон, дождавшись тишины. – Пока оценка физических размеров Шара оставалась в пределах сотен километров, это было проблематично. А теперь… что такое двести километров до ущелья в сравнении с измеренными вами в Шаре тысячами!
На это и Корнев не нашел, что ответить.
III
Поздним вечером того же дня двое – Валерьян Вениаминович и его саратовский знакомец Варфоломей Дормидонтович Любарский, доцент кафедры астрофизики СГУ и делегат закончившейся конференции, – баловались на квартире Пеца чайком. Баловались всласть, по-волжски. На столе высился никелированный самовар, стояли чайники с разными заварками: хошь цейлонский, хошь индийский, хошь грузинский «Экстра» Батумской фабрики, хошь китайский зеленый… блюда с приготовленными Юлией Алексеевной закусками: бутерброды с кетой, с острым сыром, с икрой, пирожки, булочки; банки с вареньем (малиновое, смородиновое, вишневое, ежевичное – все изготовления опять-таки Юлии Алексеевны). Словом, шло не чаепитие, а чаевный загул. Склонность почаевничать возникла у Валерьяна Вениаминовича в Средней Азии, укрепилась в Саратове. Она же – помимо сходства научных интересов и житейских взглядов – сблизила его с доцентом Любарским.
Сейчас они сидели друг напротив друга: Пец в теннисной сетке, сквозь крупные ячейки которой на груди выбивались седые волосы, Варфоломей Дормидонтович в пижамной куртке – блаженствовали. Хозяйка, наготовив им всего впрок, ушла в свою комнату читать. Пили, как подобает любителям, не из стаканов, а из пиал хорошей вместимости. Лица у обоих были розовые. Любарский был лет на десять моложе Пеца, но жизнь его тоже изрядно укатала, наградив и обширной лысиной, и обилием морщин – резких и преимущественно вертикальных – на удлиненном лице, и вставными зубами.
– Ну, Валерьян Вениаминович дорогой, – размягченно говорил доцент, – сражен, пленен и очарован. Я и, когда ехал, ожидал необычного, но действительность, как говорится, все превзошла: полный триумф идеи вашей. Просто блистательный триумф!
– Триумф-то триумф, – Пец поставил чашку под самовар, – да только идеи ли? А если б не Шар – как обернулось бы с идеей, с теорией? Вы же помните, как ее принимали?
– Ну как же, как же! – Варфоломей Дормидонтович осанисто выпрямил спину, изменил выражение лица, пророкотал авторитетным баском: – Ваша теория, Валерьян Вениаминович, отстоит от нужд современной физики гораздо дальше, нежели общая теория относительности от нужд практической механики.
– Шокин Иван Иванович, – с удовольствием узнал Пец. – Как он там?
– Кланяться велел, кафедру вашу занимает… А это? – Любарский снова преобразился и заговорил манерно, высоким голосом: – «Ваш закон сохранения материи-действия, Валерьян Вениаминович, возможно и фундаментален, но он куда более фундаментален, чем это необходимо естественным наукам…»
– Анна Пантелеевна с кафедры философии.
– Она нынче в Москве… Да что таить, Валерьян Вениаминович, я и сам тогда очень косвенно смотрел на вашу теорию. Особенно это электрическое поле смущало меня – от знаменателя.
Астрофизик подвинул свою пиалу к самовару, наполнил кипятком, посмотрел на чайники: «Ахну-ка я теперь зелененького!» – долил заварки погуще.
– С вами чаевничать, Варфоломей Дормидонтович, – сказал Пец, сочиняя себе смесь цейлонского с грузинским, – сплошная радость сердца. Кто нынче так скажет: ахну-ка я чайку! Как говаривал незабвенный Паниковский: «Таких людей уже нет и скоро совсем не будет».
– Ну почему? – возразил доцент. – Сейчас в ходу и более энергичные глаголы. Например, дербалызнуть.
– Так то не про чай. Кстати, если желаете…
– Нет, что вы, кто же смешивает то и другое! Некоторое время благодушествовали молча.
– По обычным меркам мне действительно надо быть глубоко довольным, – задумчиво сказал Пец. – Еще бы: в половине докладов и сообщений поминали если не теорию Пеца, то полевое соотношение Пеца, то его закон сохранения, то уравнения преобразования пространства-времени.
– Не в половине, почти во всех.
– Вот видите. Признание есть. А удовлетворенности нет. Не понимаем мы здесь, Варфоломей Дормидонтович, ужасно много. И главное, по мере освоения Шара, углубления в него башней, вертолетами, аэростатами – понимание наше не растет. Боюсь, что оно даже уменьшается – из-за того, что обжились в НПВ, утратили чувство новизны, чувство проблемы. Не по себе, знаете, от этого становится… Решаем мы «проблемы», как же: сооружение вон какое выгнали на полкилометра, ускоренные испытания на надежность и сроки службы проводим с большой выгодой, асфальтовые дорожки в зоне накатали, вахтеров поставили, инструкции по технике безопасности при работе в НПВ сочинили… да мало ли! И необходимые термины появились: «уровни», «коэффициенты неоднородности», «краевые искажения» – что хотите. Словом, освоились, можем что-то делать в Шаре – и возникает иллюзия понятности того, что просто стало привычным.
– Так нам кажется понятным земное тяготение, – кивнул доцент.
– Вот именно. И эта конференция… – разгоряченный Валерьян Вениаминович отставил чашку. – Знаете, по-моему, основным итогом ее окажется то, что наше непонимание Шара, не уменьшившись, приобретет черты строгой науки.
– Ну уж!… – поднял брови Любарский.
– Да-да. Даже многих наук… – Пец встал, подошел к рабочему столу, раскрыл папку с материалами конференции, нашел программу. Любарский тоже подошел с пиалой в руке. – Вот, пожалуйста: Тетросян, доктор наук из Еревана, «Обобщение основных принципов теормеханики на случай НПВ». Вот Зискинд и Будылев, наши архитекторы, «Методы расчета и проектирования статично напряженных конструкций в НПВ», вот Сидоров и Петровский, тоже наши: «Специфика конструирования механизмов, работающих в НПВ»… Это уже обобщения сопромата для неоднородного мира. Тут есть и обобщения электродинамики, теории излучений, даже квантовой механики…
– Я, кстати, тоже подумывал выступить с обобщением, – сказал Любарский. «Обобщение астрофизических наблюдений на случай НПВ», чем не тема! Ведь все наблюдаемое мы сейчас интерпретируем для однородной Вселенной. На какие только ухищрения не пускаемся, чтобы втиснуть все в привычную однородность! Заметили «красное смещение» – это непременно эффект Допплера от удаления звезд и Галактик. А у вас тут и красное, и фиолетовое – без всяких разбеганий и сближений. Знаем, что в ускорителях можно разгонять заряженные частицы – и быстрые космические частицы объясняем циклотронным эффектом. За уши притягиваем… Нет, правда: куда более естественной станет картина мира, если предположить в ней области НПВ.
– Истинная картина мира какой была, такой и останется, – наставительно заметил Пец. – Наши представления приблизятся к ней… Видите, и вы с обобщением – как все.
– Так разве плохо, Валерьян Вениаминович? И отлично!
– Да где же отлично? Смотрите: раз наш опыт… только опыт, ползучую эмпирику! – перенимают во всех науках, то нам уже неудобно – нам, таким умным – обнаруживать свое недоумение о многих фактах в Шаре. Вот и маскируем его туманными понятиями «феномен непрозрачности», «схождение гравитационных линий», «мерцания» (у этих даже подвиды есть: «вихревые», «штриховые», «вибрионные»). А что они и почему?… – Валерьян Вениаминович развел руками.
Они вернулись к самовару. Любарский допил свою пиалу, перевернул на блюдце:
– Нет, вода здесь не та, не наша, не волжская. Та легкая – сколько ни пей, вся потом выйдет. А здесь… три чашки – и баста.
– Хлорируют сильно, перестраховочно, – отозвался хозяин. – Если несколько человек умрет от какой-нибудь заразы – скандал на весь Союз. А что хлорка отнимает у каждого горожанина пару лет жизни, это медикам все равно. За это их наука не ответственна.
– У них, как у всех, Валерьян Вениаминович.
– Да… Так что же вы не выступили со своим сообщением? Интересно и стоило.
– А по причине, которую вы и сами заметили: слишком прикладной, приземленный характер носила конференция. Будто и не из космоса залетел к нам Шар, будто его на заводе в Мытищах сделали… помните, как та газетка писала! – и надо эксплуатировать. Не в тон попало бы мое выступление.
– Ну, знаете, в тон, не в тон! Эдак если ждать… Готовьте статью, дадим в сборник «Проблемы НПВ». Кстати, Варфоломей Дормидонтович, – Пец поглядел на гостя со значением, – многие делегаты интересовались условиями работы, перспективами, высказывали намерение перебраться к нам… А?
– Что? – не понял тот.
– Так ведь – займут все хорошие, интересные места.
Любарский наконец сообразил, рассмеялся со вкусом:
– О, Валерьян Вениаминович, да у вас, оказывается, хватка! Не просто переходи, мол, к нам работать – а затронули самое ретивое научного работника в современной гонке. Раньше вы таким не были… Астрофизик я, что мне у вас делать!
– Астро-, тепло-, электро– и тому подобное – лишь приставки к слову «физик», которое означает, если помните, «исследующий природу вещей». Вы физик – и с ясным мышлением, широкими взглядами. Нам таких надо… Хорошо, искушать не буду, но подумайте.
Любарский поблагодарил за чай, вылез из-за стола. Валерьян Вениаминович на правах хозяина собрал чашки, блюдца, остатки снеди, чтобы, не тревожа жену (она, наверное, легла), отнести все на кухню. Когда он вернулся, Варфоломей Дормидонтович, наклонясь над его рабочим столом, рассматривал что-то в папке.
– Не совсем удачные снимки, но угадать можно, – сказал он Пецу. – Ну-ка… ага, это Галактика из созвездия Рыб, хоть и немного смазанная. А это. – он взял другой снимок, повернулся к свету, – м-м… скорее всего М-81. Хотя у той нет такого бокового завитка… Странно!
– О чем вы? – не понял директор.
– Квалифицированный астроном обязан узнавать Галактики – во всяком случае, ближние – как старый морской волк корабли. А с этой у меня осечка, не могу опознать. Занятно: явно ближняя, снимок крупный, такие все наперечет. А эта? О, да у вас здесь их много! Я и не знал, что вы астрономией увлекаетесь, Валерьян Вениаминович.
Пеца будто по голове ударило. Он как стоял с двумя чайниками в руке, так и сел на стул, который перед этим занимал гость:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– И кстати, раз уж зашла речь об электрических полях и зарядах, – завершал докладчик свои построения, – то не могу не заметить, что мы излишне увлеклись теорией Валерьяна Вениаминовича Пеца (несомненно, замечательной), особенно тем ее положением, что НПВ может порождать электрическое поле в силу факта» своей неоднородности. Настолько увлеклись, что упускаем из виду обычное классическое толкование: раз в Шаре есть заряд, то должно быть и заряженное тело… Все. Прошу задавать вопросы. Он мог бы и не просить.
– Как вы объясните, что «тело» в Шаре не падает на землю?
– И как удалось тело столь огромной массы транспортировать в воздухе из предгорий сюда?
– Да еще придерживать сверху сетями, чтобы оно не улетело!
Бор Борыч поворачивался к каждому спрашивающему всем туловищем, как медведь. Поднял руку:
– Обсуждение этих вопросов может завести вас весьма далеко. Но если вы настаиваете… мы знаем немало тел, которые различным образом преодолевают тяготение: птицы, летательные аппараты, ракеты, спутники…
Тут не выдержал и Корнев:
– Борис Борисович, если вы полагаете, что там, – он указал вверх, – парит космический корабль, то так и скажите!
– И этот корабль первой посадочной площадкой выбрал город Таращанск… – подал кто-то реплику.
– Я же предупреждал, что обсуждение вопроса заведет нас далеко! – отбивался Мендельзон. – Докажите вы мне, что там ничего нет!
– Одну минуту, – поднялся Васюк-Басистов, – я сформулирую суть разногласий. Речь не о том, что там ничего нет: физическое пространство само по себе есть нечто и весьма плотное нечто. Речь о большом теле, искажающем тяготение. Раз оно искажает, то подчиняется законам тяготения, так? А раз подчиняется, то, будучи неподвижным относительно Земли, должно на нее… на нас, собственно, – упасть. А раз не падает – значит, обладает возможностью игнорировать тяготение. Неважно, как мы назовем эту компенсацию: антигравитацией, антиинерцией или еще как-то, – важно, что притяжение Земли на это ваше, Борис Борисович, гипотетическое тело воздействовать не должно. А раз так, то и гравитационного прилива вблизи Шара быть не должно. Однако, с одной стороны, оно наличествует, а с другой – ничего сверху не падает. Значит, все не так и дело не в том, – и он сел.
Толюня тоже умел водить бульдозер.
Последний вопрос задал Корнев:
– Борис Борисыч, если я правильно понял, вы считаете, что Шар здесь, а его ядро с «массивным телом» – все еще там, в Овечьем ущелье? (Общее веселье).
– А почему бы и нет, Александр Иванович? – невозмутимо ответил Мендельзон, дождавшись тишины. – Пока оценка физических размеров Шара оставалась в пределах сотен километров, это было проблематично. А теперь… что такое двести километров до ущелья в сравнении с измеренными вами в Шаре тысячами!
На это и Корнев не нашел, что ответить.
III
Поздним вечером того же дня двое – Валерьян Вениаминович и его саратовский знакомец Варфоломей Дормидонтович Любарский, доцент кафедры астрофизики СГУ и делегат закончившейся конференции, – баловались на квартире Пеца чайком. Баловались всласть, по-волжски. На столе высился никелированный самовар, стояли чайники с разными заварками: хошь цейлонский, хошь индийский, хошь грузинский «Экстра» Батумской фабрики, хошь китайский зеленый… блюда с приготовленными Юлией Алексеевной закусками: бутерброды с кетой, с острым сыром, с икрой, пирожки, булочки; банки с вареньем (малиновое, смородиновое, вишневое, ежевичное – все изготовления опять-таки Юлии Алексеевны). Словом, шло не чаепитие, а чаевный загул. Склонность почаевничать возникла у Валерьяна Вениаминовича в Средней Азии, укрепилась в Саратове. Она же – помимо сходства научных интересов и житейских взглядов – сблизила его с доцентом Любарским.
Сейчас они сидели друг напротив друга: Пец в теннисной сетке, сквозь крупные ячейки которой на груди выбивались седые волосы, Варфоломей Дормидонтович в пижамной куртке – блаженствовали. Хозяйка, наготовив им всего впрок, ушла в свою комнату читать. Пили, как подобает любителям, не из стаканов, а из пиал хорошей вместимости. Лица у обоих были розовые. Любарский был лет на десять моложе Пеца, но жизнь его тоже изрядно укатала, наградив и обширной лысиной, и обилием морщин – резких и преимущественно вертикальных – на удлиненном лице, и вставными зубами.
– Ну, Валерьян Вениаминович дорогой, – размягченно говорил доцент, – сражен, пленен и очарован. Я и, когда ехал, ожидал необычного, но действительность, как говорится, все превзошла: полный триумф идеи вашей. Просто блистательный триумф!
– Триумф-то триумф, – Пец поставил чашку под самовар, – да только идеи ли? А если б не Шар – как обернулось бы с идеей, с теорией? Вы же помните, как ее принимали?
– Ну как же, как же! – Варфоломей Дормидонтович осанисто выпрямил спину, изменил выражение лица, пророкотал авторитетным баском: – Ваша теория, Валерьян Вениаминович, отстоит от нужд современной физики гораздо дальше, нежели общая теория относительности от нужд практической механики.
– Шокин Иван Иванович, – с удовольствием узнал Пец. – Как он там?
– Кланяться велел, кафедру вашу занимает… А это? – Любарский снова преобразился и заговорил манерно, высоким голосом: – «Ваш закон сохранения материи-действия, Валерьян Вениаминович, возможно и фундаментален, но он куда более фундаментален, чем это необходимо естественным наукам…»
– Анна Пантелеевна с кафедры философии.
– Она нынче в Москве… Да что таить, Валерьян Вениаминович, я и сам тогда очень косвенно смотрел на вашу теорию. Особенно это электрическое поле смущало меня – от знаменателя.
Астрофизик подвинул свою пиалу к самовару, наполнил кипятком, посмотрел на чайники: «Ахну-ка я теперь зелененького!» – долил заварки погуще.
– С вами чаевничать, Варфоломей Дормидонтович, – сказал Пец, сочиняя себе смесь цейлонского с грузинским, – сплошная радость сердца. Кто нынче так скажет: ахну-ка я чайку! Как говаривал незабвенный Паниковский: «Таких людей уже нет и скоро совсем не будет».
– Ну почему? – возразил доцент. – Сейчас в ходу и более энергичные глаголы. Например, дербалызнуть.
– Так то не про чай. Кстати, если желаете…
– Нет, что вы, кто же смешивает то и другое! Некоторое время благодушествовали молча.
– По обычным меркам мне действительно надо быть глубоко довольным, – задумчиво сказал Пец. – Еще бы: в половине докладов и сообщений поминали если не теорию Пеца, то полевое соотношение Пеца, то его закон сохранения, то уравнения преобразования пространства-времени.
– Не в половине, почти во всех.
– Вот видите. Признание есть. А удовлетворенности нет. Не понимаем мы здесь, Варфоломей Дормидонтович, ужасно много. И главное, по мере освоения Шара, углубления в него башней, вертолетами, аэростатами – понимание наше не растет. Боюсь, что оно даже уменьшается – из-за того, что обжились в НПВ, утратили чувство новизны, чувство проблемы. Не по себе, знаете, от этого становится… Решаем мы «проблемы», как же: сооружение вон какое выгнали на полкилометра, ускоренные испытания на надежность и сроки службы проводим с большой выгодой, асфальтовые дорожки в зоне накатали, вахтеров поставили, инструкции по технике безопасности при работе в НПВ сочинили… да мало ли! И необходимые термины появились: «уровни», «коэффициенты неоднородности», «краевые искажения» – что хотите. Словом, освоились, можем что-то делать в Шаре – и возникает иллюзия понятности того, что просто стало привычным.
– Так нам кажется понятным земное тяготение, – кивнул доцент.
– Вот именно. И эта конференция… – разгоряченный Валерьян Вениаминович отставил чашку. – Знаете, по-моему, основным итогом ее окажется то, что наше непонимание Шара, не уменьшившись, приобретет черты строгой науки.
– Ну уж!… – поднял брови Любарский.
– Да-да. Даже многих наук… – Пец встал, подошел к рабочему столу, раскрыл папку с материалами конференции, нашел программу. Любарский тоже подошел с пиалой в руке. – Вот, пожалуйста: Тетросян, доктор наук из Еревана, «Обобщение основных принципов теормеханики на случай НПВ». Вот Зискинд и Будылев, наши архитекторы, «Методы расчета и проектирования статично напряженных конструкций в НПВ», вот Сидоров и Петровский, тоже наши: «Специфика конструирования механизмов, работающих в НПВ»… Это уже обобщения сопромата для неоднородного мира. Тут есть и обобщения электродинамики, теории излучений, даже квантовой механики…
– Я, кстати, тоже подумывал выступить с обобщением, – сказал Любарский. «Обобщение астрофизических наблюдений на случай НПВ», чем не тема! Ведь все наблюдаемое мы сейчас интерпретируем для однородной Вселенной. На какие только ухищрения не пускаемся, чтобы втиснуть все в привычную однородность! Заметили «красное смещение» – это непременно эффект Допплера от удаления звезд и Галактик. А у вас тут и красное, и фиолетовое – без всяких разбеганий и сближений. Знаем, что в ускорителях можно разгонять заряженные частицы – и быстрые космические частицы объясняем циклотронным эффектом. За уши притягиваем… Нет, правда: куда более естественной станет картина мира, если предположить в ней области НПВ.
– Истинная картина мира какой была, такой и останется, – наставительно заметил Пец. – Наши представления приблизятся к ней… Видите, и вы с обобщением – как все.
– Так разве плохо, Валерьян Вениаминович? И отлично!
– Да где же отлично? Смотрите: раз наш опыт… только опыт, ползучую эмпирику! – перенимают во всех науках, то нам уже неудобно – нам, таким умным – обнаруживать свое недоумение о многих фактах в Шаре. Вот и маскируем его туманными понятиями «феномен непрозрачности», «схождение гравитационных линий», «мерцания» (у этих даже подвиды есть: «вихревые», «штриховые», «вибрионные»). А что они и почему?… – Валерьян Вениаминович развел руками.
Они вернулись к самовару. Любарский допил свою пиалу, перевернул на блюдце:
– Нет, вода здесь не та, не наша, не волжская. Та легкая – сколько ни пей, вся потом выйдет. А здесь… три чашки – и баста.
– Хлорируют сильно, перестраховочно, – отозвался хозяин. – Если несколько человек умрет от какой-нибудь заразы – скандал на весь Союз. А что хлорка отнимает у каждого горожанина пару лет жизни, это медикам все равно. За это их наука не ответственна.
– У них, как у всех, Валерьян Вениаминович.
– Да… Так что же вы не выступили со своим сообщением? Интересно и стоило.
– А по причине, которую вы и сами заметили: слишком прикладной, приземленный характер носила конференция. Будто и не из космоса залетел к нам Шар, будто его на заводе в Мытищах сделали… помните, как та газетка писала! – и надо эксплуатировать. Не в тон попало бы мое выступление.
– Ну, знаете, в тон, не в тон! Эдак если ждать… Готовьте статью, дадим в сборник «Проблемы НПВ». Кстати, Варфоломей Дормидонтович, – Пец поглядел на гостя со значением, – многие делегаты интересовались условиями работы, перспективами, высказывали намерение перебраться к нам… А?
– Что? – не понял тот.
– Так ведь – займут все хорошие, интересные места.
Любарский наконец сообразил, рассмеялся со вкусом:
– О, Валерьян Вениаминович, да у вас, оказывается, хватка! Не просто переходи, мол, к нам работать – а затронули самое ретивое научного работника в современной гонке. Раньше вы таким не были… Астрофизик я, что мне у вас делать!
– Астро-, тепло-, электро– и тому подобное – лишь приставки к слову «физик», которое означает, если помните, «исследующий природу вещей». Вы физик – и с ясным мышлением, широкими взглядами. Нам таких надо… Хорошо, искушать не буду, но подумайте.
Любарский поблагодарил за чай, вылез из-за стола. Валерьян Вениаминович на правах хозяина собрал чашки, блюдца, остатки снеди, чтобы, не тревожа жену (она, наверное, легла), отнести все на кухню. Когда он вернулся, Варфоломей Дормидонтович, наклонясь над его рабочим столом, рассматривал что-то в папке.
– Не совсем удачные снимки, но угадать можно, – сказал он Пецу. – Ну-ка… ага, это Галактика из созвездия Рыб, хоть и немного смазанная. А это. – он взял другой снимок, повернулся к свету, – м-м… скорее всего М-81. Хотя у той нет такого бокового завитка… Странно!
– О чем вы? – не понял директор.
– Квалифицированный астроном обязан узнавать Галактики – во всяком случае, ближние – как старый морской волк корабли. А с этой у меня осечка, не могу опознать. Занятно: явно ближняя, снимок крупный, такие все наперечет. А эта? О, да у вас здесь их много! Я и не знал, что вы астрономией увлекаетесь, Валерьян Вениаминович.
Пеца будто по голове ударило. Он как стоял с двумя чайниками в руке, так и сел на стул, который перед этим занимал гость:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70