Там уже был собран большой митинг в его честь. Лучшие люди страны, рабочие и интеллигенты провожали первого в истории забеременевшего мужчину за границу, где давно еще была учреждена мудрая премия. Какой-то большой начальник громко захлопал при виде Яковлева, на которого еще в машине надели новый корсет и брюки.
— Мы горды тем, что отправляем за деньгами именно тебя! — сказал большой начальник в заключение длинного доклада о сущности происходящих событий.
Яковлев кивнул и помахал ручкой. Собравшиеся люди громко приветствовали его криками и лозунгами. Некоторые скептики кричали: «Покажи голый живот!», но их тут же арестовывали. Наконец митинг закончился, и Яковлева проводили в самолет, который быстро взлетел.
В самолете стюардессы окружили Яковлева вниманием и делились с ним советами об уходе за ребенком.
— Мне это не обязательно! — говорил Яковлев. — Вся страна будет заботиться о моем сыне.
Около двери в туалет к нему однажды подошла молоденькая стюардесса и шепотом спросила его:
— А кто мать ребенка?
— Вас это не касается, — сказал Яковлев, покраснев.
— Я тоже хочу, чтобы мой любовник забеременел, — сказала тогда она, заплакав. — Мне надоело это делать одной!
— Все впереди, — назидательно ответил ей Яковлев и пошел в туалет.
Когда самолет прилетел, вся Америка встречала Яковлева, раскрыв ему объятия. Его тут же посадили в машину марки «Форд» и повезли в какую-то торжественную обстановку, чтобы вручить миллион долларов. Там, на глазах всей толпы, Яковлев вошел в рентгеновский аппарат, и ему просветили живот. Изображение настоящего младенца появилось на экране, и американский народ, увидев истинность происходящего, взвился овацией и чуть было не смял кордоны полиции, окружающие уникальную мужскую особь. Кое-кто обратил внимание, что у мальчика (а это действительно был мальчик) над головой сиял некоторый нимб.
— Вы, случайно, не бог? — спросил репортер Джон Смит довольного Яковлева.
— Конечно, я — бог! — серьезно отвечал Яковлев, поглаживая живот.
— Ура! Ты посетил нас снова! — сострил Джон Смит и стал с этого момента популярным телекомментатором.
— Какова цель вашей беременности? — спросила Джуди Браун.
— Я хочу родить Великого Сына, который даст вашему миру высший смысл! — немедленно отвечал Яковлев, расправляя плечи, чтобы соответствовать своим словам.
— Разве в жизни нет смысла? — ехидно вставил свое слово Арнольд Шнобелштейн.
— В этом мире вы всего лишь перерождаетесь, поэтому вес, что с вами происходит, не имеет истинной ценности! — гордо сказал Яковлев. — Мой же сын спасет этот мир от идиотизма и бессмысленности.
— А у вас есть смысл? — крикнул Эдвард Полонски.
— Нет конечно, раз я рожаю.. — ухмыльнулся Яковлев. Публика одобрительно загудела, довольная последним ответом. Особенно были довольны активистки женских организаций. Одна из них вышла вперед, чтобы что-то сказать, но тут большой и сильный телохранитель громко сказал:
— Пресс-конференция окончена! Очистите то место, где вы сейчас находитесь.
Полицейские стали отталкивать народ прочь. Яковлев стоял и смотрел куда-то вдаль, наверное, позируя фотокорреспондентам. Его опять куда-то увели, и там его встретил президент с супругой.
— Я счастлив видеть вас здесь! — сказал президент, беря Яковлева под руку. — Получите свою премию.
Некий специальный человек тут же подскочил к Яковлеву и вручил ему миллион долларов.
— Ура! — крикнул Яковлев, пытаясь подпрыгнуть. — Теперь я богат!
— Не так, чтобы очень, но все же… — сказал специальный человек. — Поздравляю, парень!
— Примите мои поздравления тоже, — присоединился сияющий президент.
Яковлев сказал в ответ длинную витиеватую речь, которая далеко выходила за рамки проблем мужской беременности.
— А что теперь? — спросил он у сопровождающих его десятерых телохранителей.
— Мы не знаем, — отвечали они. — Поезжайте куда-нибудь, отдохните. Ведь впереди роды!
— Это точно, — сказал Яковлев и громко рассмеялся.
Он взял свои деньги, купил всяких хороших вещей и уехал на необитаемый остров. Там, в тиши и глуши он сидел на берегу океана, поглаживал свой живот и ел банан.
— Я вам еще покажу! — говорил он, обращаясь в пустоту. — Вы еще не понимаете, что все это значит. Я вам рожу такое существо, после которого будет… Жалко, конечно. Но ведь скучно жить без злых действий и мистерий. Я так люблю видеть гибель и знать смысл!
После этой речи Яковлев доел банан и выкинул кожуру вдаль. Наступил вечер, звезда светила над островом, предвещая новую эру. Ничто не нарушало ожидание великих родов. Яковлев был готов к борьбе. Лао, обращенный в зародыш, существовал где-то там. Н. Николайчик ничего не ведал про это.
§
После всего солнечное утро началось радостно, словно начало новой эры. Иаковлев блаженствовал на сносях, опустив ноги в прохладный ручей, и пребывал в грезах, похожих на опиумные. Его беременность достигла предельного срока и была готова удачно завершиться, превратившись в собственную цель. Ласковое одиночество было как нельзя кстати; остров вокруг цвел пальмами и бананами и белел гордыми длинными колоннами, стоящими то там, то здесь. Иаковлев с тщательной осторожностью гулял по берегу океана, опасаясь упасть, поскольку в этом случае мог родить раньше времени. Иногда он ел какой-нибудь вкусный плод и хмурил брови. Он был здесь один, и был как царь и бог.
Завернувшись в некий хитон, Иаковлев делал на столбе зарубку, свидетельствующую о том, что начался еще один день. После этого он шел в хижину и переставлял там настенный календарь, который у него тоже был. Потом он говорил себе:
— Доброе утро, — и сразу же шел на охоту. На охоте он долго выслеживал зверя, используя бинокль, потом расстреливал его автоматом, а после этого, крича разные заумные звуки, подбегал к поверженному зверю и кидал в нею камни и копья.
— У-лю-лю! — радовался Иаковлев, наступая на кровавую тушу своей кривой ногой.
Потом наступали минуты блаженства, во время которых Иаковлев ел зверя. Кровь капала с его подбородка прямо в желтый островной песок (Иаковлев обожал сырое мясо), и ребенок внутри утробы одобрительно шевелился, словно желая уже выйти наружу к тоже присоединиться к съедению этой пищи. Но Иаковлев думал о чем-то другом. Однажды он съел большую ящерицу и отбросил ее скелет далеко прочь от себя. Тут же он ощутил умиротворенную усталость, лег прямо на песок, закрыл глаза и сладко заснул.
§ (сон Иаковлева)
«Эй, Ты, Сын Мой — Я говорю тебе; слушай и внимай Слову, чтобы сделать так, как надлежит, и Верить».
Эти звуки — там, где лиловый конец Одного и лиловое начало Другого. В грустной, пустой и бесконечной пещере был водопад, какие-то цвета, почти никого, кроме кого-то, кто говорил; и собственно Ты, в этом случае сын; и отец, наверное, тоже. Сядь на стул, вытяни ноги, расслабь мозг, слушай меня.
— Кто это?! Я семь один и только, все, что было моим Богом, есть мой Друг, Все, что было моим Другом, есть мой Сын. Никого больше не может быть там и здесь.
Разгневанный Иаковлев пытается застрелить собственную персону.
"Не ставь себе предел там, где есть дальнейший путь; если двигаясь вверх , ты нашел свой низ (ха-ха-ха!), если стремясь направо , ты достигаешь левой своей стороны, то иди вбок, или скажи «хрясь».
Хрясь! Мать твою!
«Моя мать — твоя тайна, сын ты мой, Яков. Смерть ее — тайна, слушай меня, Сын, и твоего Сына ждут великие дела. Я же с тобой, мой храбрый Яки».
— Кто ты, еще более верхний, нежели Я?
«Кто-то зовет меня Кибальчиш, другие говорят, что я — Женщина. Не слушай их, ты узнаешь меня сам. Я ничего не хочу, открой глаза и смотри сюда; твой Сын действительно нужен, это будет ясно. Он убьет их всех и спасет».
— Мой сын — мой друг, я сам знаю все, что я знаю.
— Это клево!
Ошарашенный Иаковлев через сорок лет после Победы находит своего Отца.
«Тебе повезло, ты будешь видеть. Завтра ты произведешь на свет великую личность, она не представляет из себя ничего. У Сына нет привязанностей — он убьет, не задумываясь. Так хочешь Ты, чтобы есть мясо. Ты мне противен и страшен, сынок».
— Я сделаю, как ты велишь, — сказал Иаковлев, встав на одно колено перед Этим. — Я буду любить тебя!
В этой пещере можно видеть что-то другое. Здесь, на глубине, все имеет иной смысл и цвет. И Ты пытаешься видеть, Ты смотришь туда, пытаешься открыть глаза, хочешь знать, в чем дело, пробуешь разговаривать или зажечь огонь. И что означает этот лиловый цвет наверху.
«Завтра ты родишь нечто. Ты, может быть, умрешь; прощай, Иаковлев. Но твое дело будет иметь свой конец. Помнишь ли ты начало?»
— Крыльцо? Два кольца, два конца, посередине…
«Прощай, Сын. Уничтожь весь этот отпавший от Нас мир. Они не хотят Высшего, они хотят бесконечного. Ты станешь таким же, но Ты есть Я».
— До свидания, я готов стать Отцом.
Все было именно так, и никто не может отрицать Истину. истина может быть только такой, все остальное есть Ложь . Тот, кто идет ложным путем, не следует святым заповедям — тот поклоняется всякой шушере. Других путей нет.
§
И он проснулся ночью в значительном настроении, чувствуя себя готовым к еще более великим вещам, чем его собственные дела. Он был Яковлевым, и все только начиналось — не было причин для грусти и любви. огромный живот пробуждал в остальном теле нежность, словно любовница. Ребенок бушевал там внутри, желая покинуть этот рай, совершив путь, обратный пути, который производят те, которые делают нечто, называемое грехом, или грешком.
— Я счастлив, — объявлял Яковлев всему остальному.
Он уже одиннадцать месяцев носил свое бремя, ибо высшие существа могут носить это так долго, поскольку все, что не принадлежит общему, устанавливает свои собственные законы и следует им, нарушая в то же время другие, управляющие Вселенной и большинством.
Но как же произвести роды, если половая принадлежность мешает появлению чего-то нового, и врачей тоже нет рядом, а они могли бы взрезать любой индивид для получения из него интересных научных данных и высшей жизни? Америка оставила Яковлева, откупившись ненужным сейчас миллионом — она была самодостаточна и была в общем любой на выбор; и запотелые кока-колы классик, как и прочие sodas, всегда исправно вылетали из автоматов в руки довольных многонациональных людей, но там не нашлось места для Бога и для его сына.
Яковлев мучился, шагая по поверхности острова, и у него болел живот.
— Это сын мой болит, вы слышите, существа! — кричал Яковлев, страдая невозможностью родить. — Я сейчас лопну, и, может быть, воскресну, но мой отпрыск, мое любимое продолжение покарает вас всех, ибо я был здесь, умирая от тоски, а вы не подали мне руки, не вкололи наркоз, или морфий, чтобы не было так мучительно больно, не заняли меня затейливой беседой о целях существования, не укрыли меня одеялом и не спели мне песню. Я проклинаю вас, гады!!!
Яковлев потом засмеялся, потому что, в принципе, ему было наплевать на то, что он сказал, но это было интересно. Наконец, ему надоело ходить, наблюдая пальмы и джунгли, и он лег на песок около океана и решил отдаться своей судьбе.
— Я выпью свою чашу до дна, — сказал Яковлев, скрестив руки на животе.
Он расслабился, начал считать до десяти, но потом перестал; начал думать о своем одиночестве, но стало скучно. Ребенок внутри замер на миг, заразившись спокойствием среды обитания, но затем как будто проснулся впервые и своей свежеобразованной головой так сильно уперся в верхнюю часть неизвестного органа Яковлева, служащего аналогом матки, словно его час уже пробил и время пришло, но он не хочет обычных путей и греховных падений вниз — в этот мир, но желает вознестись куда-то в высшие сферы божественного отца и продемонстрировать некое непорочное рождение, начав свою многообещающую жизнь славно и смело.
«Что это?» — подумал бедный Яковлев, раздираемый восстающей в нем силой. Он сел, подняв руки вверх, и ждал дальнейших событий. Стало везде темно, загремел гром, начали бурлить какие-то воды, стекаемые с гор, пошел сильный дождь с градом, и молнии гордо озаряли вздымаемую ширь океана.
«Что это?» — подумал жалкий одинокий Яковлев, дрожа от холода и ужаса перед гневной окружающей его стихией. Он встал, опустив руки вниз, и даже закрыл глаза, не желая принимать участие во всем, что происходило сейчас. Но ребенок очень сильно активизировался и, извиваясь, как уж, полз все выше и выше, словно самолет, или Икар, желающий достичь черной дыры. Организм Яковлева вибрировал, будто токарный станок, ужасная боль готова была уже отключить божественное сознание, оставив реальность без присмотра, но тут случилось что-то Очень важное, и Яковлев преобразился.
Вдруг он встал на этом острове, огромный, как гора: он был бородат, статен и полугол и мог убить любого, кого хотел. От головы его шло красное сияние, как от фонаря, висящего над дверью публичного дома, руки его были волосаты и могучи, а ребенок внутри его мускулистого тела клокотал, словно лава, и рвался наружу, как пробка в бутылке шампанского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Мы горды тем, что отправляем за деньгами именно тебя! — сказал большой начальник в заключение длинного доклада о сущности происходящих событий.
Яковлев кивнул и помахал ручкой. Собравшиеся люди громко приветствовали его криками и лозунгами. Некоторые скептики кричали: «Покажи голый живот!», но их тут же арестовывали. Наконец митинг закончился, и Яковлева проводили в самолет, который быстро взлетел.
В самолете стюардессы окружили Яковлева вниманием и делились с ним советами об уходе за ребенком.
— Мне это не обязательно! — говорил Яковлев. — Вся страна будет заботиться о моем сыне.
Около двери в туалет к нему однажды подошла молоденькая стюардесса и шепотом спросила его:
— А кто мать ребенка?
— Вас это не касается, — сказал Яковлев, покраснев.
— Я тоже хочу, чтобы мой любовник забеременел, — сказала тогда она, заплакав. — Мне надоело это делать одной!
— Все впереди, — назидательно ответил ей Яковлев и пошел в туалет.
Когда самолет прилетел, вся Америка встречала Яковлева, раскрыв ему объятия. Его тут же посадили в машину марки «Форд» и повезли в какую-то торжественную обстановку, чтобы вручить миллион долларов. Там, на глазах всей толпы, Яковлев вошел в рентгеновский аппарат, и ему просветили живот. Изображение настоящего младенца появилось на экране, и американский народ, увидев истинность происходящего, взвился овацией и чуть было не смял кордоны полиции, окружающие уникальную мужскую особь. Кое-кто обратил внимание, что у мальчика (а это действительно был мальчик) над головой сиял некоторый нимб.
— Вы, случайно, не бог? — спросил репортер Джон Смит довольного Яковлева.
— Конечно, я — бог! — серьезно отвечал Яковлев, поглаживая живот.
— Ура! Ты посетил нас снова! — сострил Джон Смит и стал с этого момента популярным телекомментатором.
— Какова цель вашей беременности? — спросила Джуди Браун.
— Я хочу родить Великого Сына, который даст вашему миру высший смысл! — немедленно отвечал Яковлев, расправляя плечи, чтобы соответствовать своим словам.
— Разве в жизни нет смысла? — ехидно вставил свое слово Арнольд Шнобелштейн.
— В этом мире вы всего лишь перерождаетесь, поэтому вес, что с вами происходит, не имеет истинной ценности! — гордо сказал Яковлев. — Мой же сын спасет этот мир от идиотизма и бессмысленности.
— А у вас есть смысл? — крикнул Эдвард Полонски.
— Нет конечно, раз я рожаю.. — ухмыльнулся Яковлев. Публика одобрительно загудела, довольная последним ответом. Особенно были довольны активистки женских организаций. Одна из них вышла вперед, чтобы что-то сказать, но тут большой и сильный телохранитель громко сказал:
— Пресс-конференция окончена! Очистите то место, где вы сейчас находитесь.
Полицейские стали отталкивать народ прочь. Яковлев стоял и смотрел куда-то вдаль, наверное, позируя фотокорреспондентам. Его опять куда-то увели, и там его встретил президент с супругой.
— Я счастлив видеть вас здесь! — сказал президент, беря Яковлева под руку. — Получите свою премию.
Некий специальный человек тут же подскочил к Яковлеву и вручил ему миллион долларов.
— Ура! — крикнул Яковлев, пытаясь подпрыгнуть. — Теперь я богат!
— Не так, чтобы очень, но все же… — сказал специальный человек. — Поздравляю, парень!
— Примите мои поздравления тоже, — присоединился сияющий президент.
Яковлев сказал в ответ длинную витиеватую речь, которая далеко выходила за рамки проблем мужской беременности.
— А что теперь? — спросил он у сопровождающих его десятерых телохранителей.
— Мы не знаем, — отвечали они. — Поезжайте куда-нибудь, отдохните. Ведь впереди роды!
— Это точно, — сказал Яковлев и громко рассмеялся.
Он взял свои деньги, купил всяких хороших вещей и уехал на необитаемый остров. Там, в тиши и глуши он сидел на берегу океана, поглаживал свой живот и ел банан.
— Я вам еще покажу! — говорил он, обращаясь в пустоту. — Вы еще не понимаете, что все это значит. Я вам рожу такое существо, после которого будет… Жалко, конечно. Но ведь скучно жить без злых действий и мистерий. Я так люблю видеть гибель и знать смысл!
После этой речи Яковлев доел банан и выкинул кожуру вдаль. Наступил вечер, звезда светила над островом, предвещая новую эру. Ничто не нарушало ожидание великих родов. Яковлев был готов к борьбе. Лао, обращенный в зародыш, существовал где-то там. Н. Николайчик ничего не ведал про это.
§
После всего солнечное утро началось радостно, словно начало новой эры. Иаковлев блаженствовал на сносях, опустив ноги в прохладный ручей, и пребывал в грезах, похожих на опиумные. Его беременность достигла предельного срока и была готова удачно завершиться, превратившись в собственную цель. Ласковое одиночество было как нельзя кстати; остров вокруг цвел пальмами и бананами и белел гордыми длинными колоннами, стоящими то там, то здесь. Иаковлев с тщательной осторожностью гулял по берегу океана, опасаясь упасть, поскольку в этом случае мог родить раньше времени. Иногда он ел какой-нибудь вкусный плод и хмурил брови. Он был здесь один, и был как царь и бог.
Завернувшись в некий хитон, Иаковлев делал на столбе зарубку, свидетельствующую о том, что начался еще один день. После этого он шел в хижину и переставлял там настенный календарь, который у него тоже был. Потом он говорил себе:
— Доброе утро, — и сразу же шел на охоту. На охоте он долго выслеживал зверя, используя бинокль, потом расстреливал его автоматом, а после этого, крича разные заумные звуки, подбегал к поверженному зверю и кидал в нею камни и копья.
— У-лю-лю! — радовался Иаковлев, наступая на кровавую тушу своей кривой ногой.
Потом наступали минуты блаженства, во время которых Иаковлев ел зверя. Кровь капала с его подбородка прямо в желтый островной песок (Иаковлев обожал сырое мясо), и ребенок внутри утробы одобрительно шевелился, словно желая уже выйти наружу к тоже присоединиться к съедению этой пищи. Но Иаковлев думал о чем-то другом. Однажды он съел большую ящерицу и отбросил ее скелет далеко прочь от себя. Тут же он ощутил умиротворенную усталость, лег прямо на песок, закрыл глаза и сладко заснул.
§ (сон Иаковлева)
«Эй, Ты, Сын Мой — Я говорю тебе; слушай и внимай Слову, чтобы сделать так, как надлежит, и Верить».
Эти звуки — там, где лиловый конец Одного и лиловое начало Другого. В грустной, пустой и бесконечной пещере был водопад, какие-то цвета, почти никого, кроме кого-то, кто говорил; и собственно Ты, в этом случае сын; и отец, наверное, тоже. Сядь на стул, вытяни ноги, расслабь мозг, слушай меня.
— Кто это?! Я семь один и только, все, что было моим Богом, есть мой Друг, Все, что было моим Другом, есть мой Сын. Никого больше не может быть там и здесь.
Разгневанный Иаковлев пытается застрелить собственную персону.
"Не ставь себе предел там, где есть дальнейший путь; если двигаясь вверх , ты нашел свой низ (ха-ха-ха!), если стремясь направо , ты достигаешь левой своей стороны, то иди вбок, или скажи «хрясь».
Хрясь! Мать твою!
«Моя мать — твоя тайна, сын ты мой, Яков. Смерть ее — тайна, слушай меня, Сын, и твоего Сына ждут великие дела. Я же с тобой, мой храбрый Яки».
— Кто ты, еще более верхний, нежели Я?
«Кто-то зовет меня Кибальчиш, другие говорят, что я — Женщина. Не слушай их, ты узнаешь меня сам. Я ничего не хочу, открой глаза и смотри сюда; твой Сын действительно нужен, это будет ясно. Он убьет их всех и спасет».
— Мой сын — мой друг, я сам знаю все, что я знаю.
— Это клево!
Ошарашенный Иаковлев через сорок лет после Победы находит своего Отца.
«Тебе повезло, ты будешь видеть. Завтра ты произведешь на свет великую личность, она не представляет из себя ничего. У Сына нет привязанностей — он убьет, не задумываясь. Так хочешь Ты, чтобы есть мясо. Ты мне противен и страшен, сынок».
— Я сделаю, как ты велишь, — сказал Иаковлев, встав на одно колено перед Этим. — Я буду любить тебя!
В этой пещере можно видеть что-то другое. Здесь, на глубине, все имеет иной смысл и цвет. И Ты пытаешься видеть, Ты смотришь туда, пытаешься открыть глаза, хочешь знать, в чем дело, пробуешь разговаривать или зажечь огонь. И что означает этот лиловый цвет наверху.
«Завтра ты родишь нечто. Ты, может быть, умрешь; прощай, Иаковлев. Но твое дело будет иметь свой конец. Помнишь ли ты начало?»
— Крыльцо? Два кольца, два конца, посередине…
«Прощай, Сын. Уничтожь весь этот отпавший от Нас мир. Они не хотят Высшего, они хотят бесконечного. Ты станешь таким же, но Ты есть Я».
— До свидания, я готов стать Отцом.
Все было именно так, и никто не может отрицать Истину. истина может быть только такой, все остальное есть Ложь . Тот, кто идет ложным путем, не следует святым заповедям — тот поклоняется всякой шушере. Других путей нет.
§
И он проснулся ночью в значительном настроении, чувствуя себя готовым к еще более великим вещам, чем его собственные дела. Он был Яковлевым, и все только начиналось — не было причин для грусти и любви. огромный живот пробуждал в остальном теле нежность, словно любовница. Ребенок бушевал там внутри, желая покинуть этот рай, совершив путь, обратный пути, который производят те, которые делают нечто, называемое грехом, или грешком.
— Я счастлив, — объявлял Яковлев всему остальному.
Он уже одиннадцать месяцев носил свое бремя, ибо высшие существа могут носить это так долго, поскольку все, что не принадлежит общему, устанавливает свои собственные законы и следует им, нарушая в то же время другие, управляющие Вселенной и большинством.
Но как же произвести роды, если половая принадлежность мешает появлению чего-то нового, и врачей тоже нет рядом, а они могли бы взрезать любой индивид для получения из него интересных научных данных и высшей жизни? Америка оставила Яковлева, откупившись ненужным сейчас миллионом — она была самодостаточна и была в общем любой на выбор; и запотелые кока-колы классик, как и прочие sodas, всегда исправно вылетали из автоматов в руки довольных многонациональных людей, но там не нашлось места для Бога и для его сына.
Яковлев мучился, шагая по поверхности острова, и у него болел живот.
— Это сын мой болит, вы слышите, существа! — кричал Яковлев, страдая невозможностью родить. — Я сейчас лопну, и, может быть, воскресну, но мой отпрыск, мое любимое продолжение покарает вас всех, ибо я был здесь, умирая от тоски, а вы не подали мне руки, не вкололи наркоз, или морфий, чтобы не было так мучительно больно, не заняли меня затейливой беседой о целях существования, не укрыли меня одеялом и не спели мне песню. Я проклинаю вас, гады!!!
Яковлев потом засмеялся, потому что, в принципе, ему было наплевать на то, что он сказал, но это было интересно. Наконец, ему надоело ходить, наблюдая пальмы и джунгли, и он лег на песок около океана и решил отдаться своей судьбе.
— Я выпью свою чашу до дна, — сказал Яковлев, скрестив руки на животе.
Он расслабился, начал считать до десяти, но потом перестал; начал думать о своем одиночестве, но стало скучно. Ребенок внутри замер на миг, заразившись спокойствием среды обитания, но затем как будто проснулся впервые и своей свежеобразованной головой так сильно уперся в верхнюю часть неизвестного органа Яковлева, служащего аналогом матки, словно его час уже пробил и время пришло, но он не хочет обычных путей и греховных падений вниз — в этот мир, но желает вознестись куда-то в высшие сферы божественного отца и продемонстрировать некое непорочное рождение, начав свою многообещающую жизнь славно и смело.
«Что это?» — подумал бедный Яковлев, раздираемый восстающей в нем силой. Он сел, подняв руки вверх, и ждал дальнейших событий. Стало везде темно, загремел гром, начали бурлить какие-то воды, стекаемые с гор, пошел сильный дождь с градом, и молнии гордо озаряли вздымаемую ширь океана.
«Что это?» — подумал жалкий одинокий Яковлев, дрожа от холода и ужаса перед гневной окружающей его стихией. Он встал, опустив руки вниз, и даже закрыл глаза, не желая принимать участие во всем, что происходило сейчас. Но ребенок очень сильно активизировался и, извиваясь, как уж, полз все выше и выше, словно самолет, или Икар, желающий достичь черной дыры. Организм Яковлева вибрировал, будто токарный станок, ужасная боль готова была уже отключить божественное сознание, оставив реальность без присмотра, но тут случилось что-то Очень важное, и Яковлев преобразился.
Вдруг он встал на этом острове, огромный, как гора: он был бородат, статен и полугол и мог убить любого, кого хотел. От головы его шло красное сияние, как от фонаря, висящего над дверью публичного дома, руки его были волосаты и могучи, а ребенок внутри его мускулистого тела клокотал, словно лава, и рвался наружу, как пробка в бутылке шампанского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40