Похоже, они замкнулись сами в себе.
— Кто они? — спросил Яковлев.
— Не знаю. Но нам нужны их души. Что получается? Это какой-то открытый атеизм! Давай уничтожим их всех!
— Кого? — спросил Яковлев. — Ты бредишь, мой брат. Никого нет, просто тебе скучно и ты придумал себе тайну.
— Если бы и так! Но я рвусь в бой, чтобы прекратить это безобразие! Кто придумал все это?! Они хотят навсегда остаться в своем маленьком мире! Их не интересует наш гениальный рай.
— Они уже в раю, — надменно сказал Яковлев.
Лао сделал еще один глоток. Он встал, щелкнул пальцами, потом опять сел. В это время кто-то постучал в дверь.
— Это что еще такое? — спросил Лао. Яковлев задумчиво произнес:
— Так… Увеселения.
Раздался оглушительный удар, и сломленная дверь раскрылась. В комнату вошло десять людей во френчах.
— Гражданин Яковлев? — спросил старший из них, похожий на исторического деятеля. — Вы объявлены врагом народа! Сейчас вас повезут в тюрьму и после пыток расстреляют. А может быть, отправят в концлагерь. Приступайте.
— Да пошел ты! — сказал ему Лао, плюнув куда-то.
Старший испуганно замер, поглядел на Яковлева, закрывшего глаза, потом сказал:
— А, извините… Мы не вовремя.
После чего вся компания резко ушла, быстро починив дверь.
— Ну что ты скажешь?! — раздраженно проговорил Лао. — Совсем опустился? Развлекаешься всяким маскарадом. В то время как появилось настоящее дело. Мы должны стереть в порошок эту мерзость! Посмотри туда!
— Они не в нашей власти, — сказал Яковлев.
— Мы что, не можем их уничтожить?
— Нет, конечно. Они самодостаточны. Все, что самодостаточно, неуязвимо.
— Черт побери! — сказал Лао.
— Черта не существует.
Они молчали, впитывая благовоние астрала. Какие-то миры возникали и рушились везде, но они не знали этих миров. Какой-то Антонов собирался умереть и думал о смысле. Какой-то мальчик смотрел в окно. Лао сказал:
— Я хочу видеть этих существ!
— Есть только один способ, — произнес Яковлев, посмотрев вдаль с хитрым видом. — Чтобы видеть их и уничтожить, ты должен быть с ними. Ты должен разделить их беды и радости и дать им пут истинной смерти, ибо только она приведет их к Истине!
— Что есть истина? — спросил Лао.
— Истина — это мы.
— Давай раскроем карты, сказал Лао.
Они лежали на морском берегу и смотрели на пальмы. Где-то вдали шумела иная жизнь. Милиционеры охраняли их пляж от людей. Яковлев пил коктейль и напрягал свои руки, чтобы показать кому-нибудь сильные мышцы
— Итак, Николай Федорович, — сказал он, обращаясь к Лао. — Что мы имеем в конце концов? Мы имеем прелесть! Мы ждали ограничений, поскольку всякое табу создает космос из хаоса, а тут они сами пришли к нам. Кто они? — неизвестно. Где они? Где-то. Они бессмертны, но как-то извращенно. Они не приходят к нам, а перерождаются. Они не ждут высшего, так как они погружены в себя. Это вырождение мира. И ты, Николай Федорович, должен пожертвовать собой ради них!
— Я? — прокричал Лао, восставая над планетой, как новая звезда.
— Только ты, мой любимый. Ты должен дать им смысл, потому что у них сейчас есть только разнообразная бесконечность.
Лао бросился в море и плавал там на большой глубине. Он выплыл, опутанный водорослями, и прекрасный, потом дошел по воде до Яковлева и отвесил ему поклон.
— Ты должен возникнуть среди них и по-настоящему умертвить их всех. Мы же с тобой знаем — зачем?
— Знаем! — прогремел Лао, играя звездами в снежки.
Они стояли в подъезде и пили портвейн. На другом этаже какие-то юные люди занимались любовью. Миша откусил кусок торта.
— Но как это сделать? Но как это сделать? — пьяным голосом пролепетал Лао.
— Ты должен родиться, мой мальчик! Мы должны тебя родить из себя. Ты еще не рожден.
— Я готов, — сказал Лао, и его начало тошнить.
— Тьфу ты… — раздраженно проговорил Яковлев, отвернувшись. — Тебе надо на воздух.
Они стояли в зимнем лесу, заключающем в себе таинственный восторг холодной природы. Не было ни медведей, ни кедров. Снежинки падали на остальной снег. Ночь была чудесна и восхитительна.
— Итак, ты готов? — спросил Яковлев.
— Да, я готов. Я их ненавижу. Я разберусь, что это за идиотский мир. Может быть, он — не наш.
— Он будет нашим! — сказал Яковлев и подумал: «Ну и отправляйся к черту!»
— Я хочу быть рожденным! — закричал Лао, словно пионер, согласный посвятить свою субботу металлолому.
— Вот и хорошо. Есть только один способ родиться в этом мире. Это — любовь. Ты любишь меня?
— Я… попробую, — заявил Лао.
«Лао… — мысленно передавал свои чувства великий Яковов, — приди ко мне, милый. Только родившись в облике этого существа, ты поймешь и уничтожишь мир. Я буду писать тебе любовную записку, неужели ты устоишь? Больше нет никого здесь, и нет никого там. Падай вниз, в мои объятья, и, может быть, ты спасешься!»
Лао сжигал в солнечном свете свою высшую нравственность. Он повернул свой лик назад и улыбнулся. Только новый ребенок мог разобраться во всем. Яковлев, словно воплощенная женственность, ждал его. Пусть будет совершен грех!
«Но это же бред, — подумал Иисус Кибальчиш, наблюдающий жизнь. — Это полный бред».
§
И он создал девочку по имени Антонина с рыжими волосами и взглядом любви. Она была умна, как философ, и писала свои мысли в тетради, лежащей перед ней на столе.
"Да здравствует мандустра!
Мандустра есть сущность процесса превращения
акциденции в субстанцию, если такой процесс
происходит.
Мира нет как такового, значит нет ничего реального.
Надо найти реальность и победить смерть.
Надо победить смерть.
Как Федоров, Будда и Я.
Реальность — Я."
Написав эти слова, Антонина пошла в туалет.
§
Превосходным утром нового дня Сергей Шульман вышел из своего дома, чтобы идти по улице и смотреть на людей. Его берет на голове был замечательно синим, словно сирена милицейской машины, поменявшая свою функцию устрашения на призыв и доброту. Сергей был статным брюнетом с усами и очками, разрез его глаз был чуть-чуть монголоидным, на спине имелся шрам.
Он чувствовал себя смелым и мужественным участником жизни, который любит пройтись по улицам, заполненным женщинами. В глубине души Сергея Шульмана зрела некая эйфория, порожденная прелестью молодого бытия, запечатленного в шагающем теле
Сергея и направленная на иные, противоположные ему по строению, тела.
Вот — великая повторяющаяся в веках жизнь цвела повсюду, рождая одни и те же проблемы и загадки, обладающие прелестью первой ночи своего решения; люди могли заняться чем угодно и блаженно умереть, поскольку каждый из них был в сущности никем, или ничем, и только дураки желали стать всем, в то время как остальные удовлетворяли свою жажду бытия попыткой быть простыми жителями и прильнуть к другому полу без задних мыслей, только лишь из-за удовольствии любить и быть счастливыми. Воздух надежды овевал ковбойский лик Сергея, когда он задумчиво пускал правую руку в карман хорошо сидящего на нем пальто и изображал на своем лице легкость, присущую соблазнителям всех времен и народов и готовую устремить все существо на добычу со скоростью мотылька, летящего в пламень свечи. Оставалось лишь найти нужный объект, согласный радоваться сегодня вместе с Сергеем различиям влюбленных тел и единству душ и устремлений.
Была великолепная весна, проникающая словно в поры жаждущего ласки тела, и в конце концов Сергей пошел в кафе, поскольку там было проще познакомиться с приятной легкой девушкой чем на улице или в магазине. Сергей, сняв берет, словно входы в церковь, бодро прошагал через стеклянные двери прямо к стояке, за которой стоял ленивый самодовольный бармен, и замер там, осматривая сидящих за столиками людей.
Рядом с окном сидели две очень миловидные девчонки, похожие на школьниц, и пили апельсиновый сок. Шульман не мог разобрать ни слова из того, о чем они так бойко и весело говорили, но вид у них при этом был очень приятный и юный; они щебетали, как птицы, собравшиеся улетать в заморские страны, и смеялись так задорно, как будто перед их столиком происходила битва кремовыми тортами. Сергей внутренне приосанился, изобразил какую-то восторженную полуулыбку, но тут его отвлек недовольный голос бармена:
— Чего вам?
— Одну секунду! — весело и громко ответил Сергей и отправился к девушкам.
Он шел к ним, преисполненный любви и нежности, как прекрасный кавалер. Он подошел и встал учтиво около их прелестных головок и даже издал некоторый звук, чтобы стать заметным существом, имеющим свою личную цель. Школьницы перестали смеяться и беседовать и посмотрели на Сергея.
— Доброе утро, девушки! — сказал Сергей радостным тоном. — Не позволите ли к вам присесть?
— Идите в задницу, молодой человек, — сказала одна школьница и продолжила прерванный разговор: — И вот когда он меня взял за сосок, я поняла, что…
Сергей Шульман почувствовал себя обгаженным, и ему почему-то захотелось сказать «честь имею». Но он наклонился вперед, постоял еще немного, а потом, нагло улыбаясь, вышел из кафе. Настроение стало плохим и грустным.
Сквозь улицы он бродил, наблюдая кишение женских существ повсюду. Их юбки трепетали, их кофточки светились, как душа набожного человека, их глаза ждали прекрасных мужских лиц, и их руки ждали поцелуев. Сергей, словно таинственный незнакомец, смотрел на них загадочно и гордо, но не говорил ни слова.
Здесь нужно сказать пару слов о Сергее Шульмане. Выходец из семьи служащих, он уже три года был инженером. После окончания школы учился в институте, шлялся по пивным, имел каких-то нелюбимых любовниц. Его тело было мускулистым и довольно стройным, он очень любил проснуться утром с бабой, быстро встать с постели, включить музыку, сделать завтрак и уничтожающе смотреть на спящее женское лицо. Его мать была учительницей начальных классов и очень уставала. Сергей умел говорить по-английски и собирал марки. В это утро он пошел гулять, потому что была суббота.
Он стоял, как одинокий герой, живущий внутри себя, смотрел на себя, не находя ничего интересного, и мог бы быть мертвым. Он не существовал; он думал, что любит этот мир и готов умереть. Он смотрел на этих женщин, зная, что хочет их любить и трогать руками и говорить что-нибудь истинное, потому что устал быть пустым, как человек. Он видел, как у него появляется задача, он не знал, кто, но он готов был ждать. Женщина шла напротив, и он стоял и любил ее и хотел ее убить.
— Стойте! — крикнул Сергей Шульман, бросившись к даме, словно бросая ей цветы в лицо вместо поцелуя.
Ольга Викторовна Яковлева остановилась, широко раскрыв прекрасные глаза.
— Я хочу быть с вами, хочу любить вас, можно я провожу вас и приглашу с собой в кафе? Я расскажу вам истину.
— Но я вас не знаю… — сказала Яковлева, улыбнувшись.
— Вы узнаете меня, я сотворю вам тайну, я ничего не хочу, я чувствую свою задачу, я вижу в вас цель и человека, вы должны просто слушать меня, это интересно, я угощу вас шампанским, меня зовут Сергей, а?
— Оля, — представилась Яковлева, протягивая ручку.
Шульман поцеловал ручку так, словно это были губы.
— Шампанское находится где-нибудь там! — сказал он, показав перстом вдаль.
— У меня мало времени, — сказала Яковлева, посмотрев на часы. — Скоро свидание. Я не пью шампанское, я хочу коньяк. Я готова с вами побеседовать, потому что у вас приятный напор.
Шульмана чуть не стошнило при слове «напор», но потом он посмотрел в лицо Яковлевой и, увидев ее горячие глаза, обещающие все, пришел в какой-то оцепенелый восторг, переходящий в небесную любовь и нежность.
— Что с вами случилось? — участливо спросила Яковлева, беря его под руку.
— Я готов умереть, или жить вечно. Это одно и то же. Мир гениален, как искусство. Я понял все.
— Отлично! — воскликнула Яковлева и топнула каблучком по дороге.
— Я расскажу тебе все, как только мы выпьем этот бессмертный налиток богов — коньяк!!!
Сергей Шульман захохотал, думая о прелестях мироздания. Они шли вперед, желая прийти скорее в кафе.
Они пришли в пиццерию и сели за столик. Шульман подошел к стойке бара и купил два бокала с коньяком.
— Ура! — сказал он, чокаясь. Яковлева выпила до дна, не сказав ничего. Сергей выпил, став пьяным и желающим говорить.
— Итак, мир существует любой, на выбор, только никто не выбирает и боится его сотворения, боится быть творцом даже в искусстве, не говоря уже о реальности. Я понял реальность дискретно прерывисто, как моменты, я могу их даже зафиксировать; в лучшие моменты можно ощутить так называемый трагизм, но это чушь, ничего трагического, это эйфория, это просто кайф от конечности, оттого, что умрет ночь и утро, оттого, что любовь имеет начало, рай и конец, оттого, что я совершенно свободен; я могу не быть великим, поскольку я уже не бог, но могу точно соответствовать тому что мне нужно. Лучший карандаш — тот, который лучше всех пишет, лучшая сабля — та, которая лучше всех рубит, и нет нужды искать высшую сущность, их сущность в абсолютном следовании себе, своей сверхзадаче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Кто они? — спросил Яковлев.
— Не знаю. Но нам нужны их души. Что получается? Это какой-то открытый атеизм! Давай уничтожим их всех!
— Кого? — спросил Яковлев. — Ты бредишь, мой брат. Никого нет, просто тебе скучно и ты придумал себе тайну.
— Если бы и так! Но я рвусь в бой, чтобы прекратить это безобразие! Кто придумал все это?! Они хотят навсегда остаться в своем маленьком мире! Их не интересует наш гениальный рай.
— Они уже в раю, — надменно сказал Яковлев.
Лао сделал еще один глоток. Он встал, щелкнул пальцами, потом опять сел. В это время кто-то постучал в дверь.
— Это что еще такое? — спросил Лао. Яковлев задумчиво произнес:
— Так… Увеселения.
Раздался оглушительный удар, и сломленная дверь раскрылась. В комнату вошло десять людей во френчах.
— Гражданин Яковлев? — спросил старший из них, похожий на исторического деятеля. — Вы объявлены врагом народа! Сейчас вас повезут в тюрьму и после пыток расстреляют. А может быть, отправят в концлагерь. Приступайте.
— Да пошел ты! — сказал ему Лао, плюнув куда-то.
Старший испуганно замер, поглядел на Яковлева, закрывшего глаза, потом сказал:
— А, извините… Мы не вовремя.
После чего вся компания резко ушла, быстро починив дверь.
— Ну что ты скажешь?! — раздраженно проговорил Лао. — Совсем опустился? Развлекаешься всяким маскарадом. В то время как появилось настоящее дело. Мы должны стереть в порошок эту мерзость! Посмотри туда!
— Они не в нашей власти, — сказал Яковлев.
— Мы что, не можем их уничтожить?
— Нет, конечно. Они самодостаточны. Все, что самодостаточно, неуязвимо.
— Черт побери! — сказал Лао.
— Черта не существует.
Они молчали, впитывая благовоние астрала. Какие-то миры возникали и рушились везде, но они не знали этих миров. Какой-то Антонов собирался умереть и думал о смысле. Какой-то мальчик смотрел в окно. Лао сказал:
— Я хочу видеть этих существ!
— Есть только один способ, — произнес Яковлев, посмотрев вдаль с хитрым видом. — Чтобы видеть их и уничтожить, ты должен быть с ними. Ты должен разделить их беды и радости и дать им пут истинной смерти, ибо только она приведет их к Истине!
— Что есть истина? — спросил Лао.
— Истина — это мы.
— Давай раскроем карты, сказал Лао.
Они лежали на морском берегу и смотрели на пальмы. Где-то вдали шумела иная жизнь. Милиционеры охраняли их пляж от людей. Яковлев пил коктейль и напрягал свои руки, чтобы показать кому-нибудь сильные мышцы
— Итак, Николай Федорович, — сказал он, обращаясь к Лао. — Что мы имеем в конце концов? Мы имеем прелесть! Мы ждали ограничений, поскольку всякое табу создает космос из хаоса, а тут они сами пришли к нам. Кто они? — неизвестно. Где они? Где-то. Они бессмертны, но как-то извращенно. Они не приходят к нам, а перерождаются. Они не ждут высшего, так как они погружены в себя. Это вырождение мира. И ты, Николай Федорович, должен пожертвовать собой ради них!
— Я? — прокричал Лао, восставая над планетой, как новая звезда.
— Только ты, мой любимый. Ты должен дать им смысл, потому что у них сейчас есть только разнообразная бесконечность.
Лао бросился в море и плавал там на большой глубине. Он выплыл, опутанный водорослями, и прекрасный, потом дошел по воде до Яковлева и отвесил ему поклон.
— Ты должен возникнуть среди них и по-настоящему умертвить их всех. Мы же с тобой знаем — зачем?
— Знаем! — прогремел Лао, играя звездами в снежки.
Они стояли в подъезде и пили портвейн. На другом этаже какие-то юные люди занимались любовью. Миша откусил кусок торта.
— Но как это сделать? Но как это сделать? — пьяным голосом пролепетал Лао.
— Ты должен родиться, мой мальчик! Мы должны тебя родить из себя. Ты еще не рожден.
— Я готов, — сказал Лао, и его начало тошнить.
— Тьфу ты… — раздраженно проговорил Яковлев, отвернувшись. — Тебе надо на воздух.
Они стояли в зимнем лесу, заключающем в себе таинственный восторг холодной природы. Не было ни медведей, ни кедров. Снежинки падали на остальной снег. Ночь была чудесна и восхитительна.
— Итак, ты готов? — спросил Яковлев.
— Да, я готов. Я их ненавижу. Я разберусь, что это за идиотский мир. Может быть, он — не наш.
— Он будет нашим! — сказал Яковлев и подумал: «Ну и отправляйся к черту!»
— Я хочу быть рожденным! — закричал Лао, словно пионер, согласный посвятить свою субботу металлолому.
— Вот и хорошо. Есть только один способ родиться в этом мире. Это — любовь. Ты любишь меня?
— Я… попробую, — заявил Лао.
«Лао… — мысленно передавал свои чувства великий Яковов, — приди ко мне, милый. Только родившись в облике этого существа, ты поймешь и уничтожишь мир. Я буду писать тебе любовную записку, неужели ты устоишь? Больше нет никого здесь, и нет никого там. Падай вниз, в мои объятья, и, может быть, ты спасешься!»
Лао сжигал в солнечном свете свою высшую нравственность. Он повернул свой лик назад и улыбнулся. Только новый ребенок мог разобраться во всем. Яковлев, словно воплощенная женственность, ждал его. Пусть будет совершен грех!
«Но это же бред, — подумал Иисус Кибальчиш, наблюдающий жизнь. — Это полный бред».
§
И он создал девочку по имени Антонина с рыжими волосами и взглядом любви. Она была умна, как философ, и писала свои мысли в тетради, лежащей перед ней на столе.
"Да здравствует мандустра!
Мандустра есть сущность процесса превращения
акциденции в субстанцию, если такой процесс
происходит.
Мира нет как такового, значит нет ничего реального.
Надо найти реальность и победить смерть.
Надо победить смерть.
Как Федоров, Будда и Я.
Реальность — Я."
Написав эти слова, Антонина пошла в туалет.
§
Превосходным утром нового дня Сергей Шульман вышел из своего дома, чтобы идти по улице и смотреть на людей. Его берет на голове был замечательно синим, словно сирена милицейской машины, поменявшая свою функцию устрашения на призыв и доброту. Сергей был статным брюнетом с усами и очками, разрез его глаз был чуть-чуть монголоидным, на спине имелся шрам.
Он чувствовал себя смелым и мужественным участником жизни, который любит пройтись по улицам, заполненным женщинами. В глубине души Сергея Шульмана зрела некая эйфория, порожденная прелестью молодого бытия, запечатленного в шагающем теле
Сергея и направленная на иные, противоположные ему по строению, тела.
Вот — великая повторяющаяся в веках жизнь цвела повсюду, рождая одни и те же проблемы и загадки, обладающие прелестью первой ночи своего решения; люди могли заняться чем угодно и блаженно умереть, поскольку каждый из них был в сущности никем, или ничем, и только дураки желали стать всем, в то время как остальные удовлетворяли свою жажду бытия попыткой быть простыми жителями и прильнуть к другому полу без задних мыслей, только лишь из-за удовольствии любить и быть счастливыми. Воздух надежды овевал ковбойский лик Сергея, когда он задумчиво пускал правую руку в карман хорошо сидящего на нем пальто и изображал на своем лице легкость, присущую соблазнителям всех времен и народов и готовую устремить все существо на добычу со скоростью мотылька, летящего в пламень свечи. Оставалось лишь найти нужный объект, согласный радоваться сегодня вместе с Сергеем различиям влюбленных тел и единству душ и устремлений.
Была великолепная весна, проникающая словно в поры жаждущего ласки тела, и в конце концов Сергей пошел в кафе, поскольку там было проще познакомиться с приятной легкой девушкой чем на улице или в магазине. Сергей, сняв берет, словно входы в церковь, бодро прошагал через стеклянные двери прямо к стояке, за которой стоял ленивый самодовольный бармен, и замер там, осматривая сидящих за столиками людей.
Рядом с окном сидели две очень миловидные девчонки, похожие на школьниц, и пили апельсиновый сок. Шульман не мог разобрать ни слова из того, о чем они так бойко и весело говорили, но вид у них при этом был очень приятный и юный; они щебетали, как птицы, собравшиеся улетать в заморские страны, и смеялись так задорно, как будто перед их столиком происходила битва кремовыми тортами. Сергей внутренне приосанился, изобразил какую-то восторженную полуулыбку, но тут его отвлек недовольный голос бармена:
— Чего вам?
— Одну секунду! — весело и громко ответил Сергей и отправился к девушкам.
Он шел к ним, преисполненный любви и нежности, как прекрасный кавалер. Он подошел и встал учтиво около их прелестных головок и даже издал некоторый звук, чтобы стать заметным существом, имеющим свою личную цель. Школьницы перестали смеяться и беседовать и посмотрели на Сергея.
— Доброе утро, девушки! — сказал Сергей радостным тоном. — Не позволите ли к вам присесть?
— Идите в задницу, молодой человек, — сказала одна школьница и продолжила прерванный разговор: — И вот когда он меня взял за сосок, я поняла, что…
Сергей Шульман почувствовал себя обгаженным, и ему почему-то захотелось сказать «честь имею». Но он наклонился вперед, постоял еще немного, а потом, нагло улыбаясь, вышел из кафе. Настроение стало плохим и грустным.
Сквозь улицы он бродил, наблюдая кишение женских существ повсюду. Их юбки трепетали, их кофточки светились, как душа набожного человека, их глаза ждали прекрасных мужских лиц, и их руки ждали поцелуев. Сергей, словно таинственный незнакомец, смотрел на них загадочно и гордо, но не говорил ни слова.
Здесь нужно сказать пару слов о Сергее Шульмане. Выходец из семьи служащих, он уже три года был инженером. После окончания школы учился в институте, шлялся по пивным, имел каких-то нелюбимых любовниц. Его тело было мускулистым и довольно стройным, он очень любил проснуться утром с бабой, быстро встать с постели, включить музыку, сделать завтрак и уничтожающе смотреть на спящее женское лицо. Его мать была учительницей начальных классов и очень уставала. Сергей умел говорить по-английски и собирал марки. В это утро он пошел гулять, потому что была суббота.
Он стоял, как одинокий герой, живущий внутри себя, смотрел на себя, не находя ничего интересного, и мог бы быть мертвым. Он не существовал; он думал, что любит этот мир и готов умереть. Он смотрел на этих женщин, зная, что хочет их любить и трогать руками и говорить что-нибудь истинное, потому что устал быть пустым, как человек. Он видел, как у него появляется задача, он не знал, кто, но он готов был ждать. Женщина шла напротив, и он стоял и любил ее и хотел ее убить.
— Стойте! — крикнул Сергей Шульман, бросившись к даме, словно бросая ей цветы в лицо вместо поцелуя.
Ольга Викторовна Яковлева остановилась, широко раскрыв прекрасные глаза.
— Я хочу быть с вами, хочу любить вас, можно я провожу вас и приглашу с собой в кафе? Я расскажу вам истину.
— Но я вас не знаю… — сказала Яковлева, улыбнувшись.
— Вы узнаете меня, я сотворю вам тайну, я ничего не хочу, я чувствую свою задачу, я вижу в вас цель и человека, вы должны просто слушать меня, это интересно, я угощу вас шампанским, меня зовут Сергей, а?
— Оля, — представилась Яковлева, протягивая ручку.
Шульман поцеловал ручку так, словно это были губы.
— Шампанское находится где-нибудь там! — сказал он, показав перстом вдаль.
— У меня мало времени, — сказала Яковлева, посмотрев на часы. — Скоро свидание. Я не пью шампанское, я хочу коньяк. Я готова с вами побеседовать, потому что у вас приятный напор.
Шульмана чуть не стошнило при слове «напор», но потом он посмотрел в лицо Яковлевой и, увидев ее горячие глаза, обещающие все, пришел в какой-то оцепенелый восторг, переходящий в небесную любовь и нежность.
— Что с вами случилось? — участливо спросила Яковлева, беря его под руку.
— Я готов умереть, или жить вечно. Это одно и то же. Мир гениален, как искусство. Я понял все.
— Отлично! — воскликнула Яковлева и топнула каблучком по дороге.
— Я расскажу тебе все, как только мы выпьем этот бессмертный налиток богов — коньяк!!!
Сергей Шульман захохотал, думая о прелестях мироздания. Они шли вперед, желая прийти скорее в кафе.
Они пришли в пиццерию и сели за столик. Шульман подошел к стойке бара и купил два бокала с коньяком.
— Ура! — сказал он, чокаясь. Яковлева выпила до дна, не сказав ничего. Сергей выпил, став пьяным и желающим говорить.
— Итак, мир существует любой, на выбор, только никто не выбирает и боится его сотворения, боится быть творцом даже в искусстве, не говоря уже о реальности. Я понял реальность дискретно прерывисто, как моменты, я могу их даже зафиксировать; в лучшие моменты можно ощутить так называемый трагизм, но это чушь, ничего трагического, это эйфория, это просто кайф от конечности, оттого, что умрет ночь и утро, оттого, что любовь имеет начало, рай и конец, оттого, что я совершенно свободен; я могу не быть великим, поскольку я уже не бог, но могу точно соответствовать тому что мне нужно. Лучший карандаш — тот, который лучше всех пишет, лучшая сабля — та, которая лучше всех рубит, и нет нужды искать высшую сущность, их сущность в абсолютном следовании себе, своей сверхзадаче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40