Мир катится собакам под хвост.
Варьете с тремя дряблыми стриптизерками, из которых каждая настолько
стара, что годится следующей в матери, господи Боже! И крошечная порция
виски за полдоллара. А вот раньше можно было заплатить никель и глотать
прямо из шланга, и человек, который умеет задерживать дыхание, мог
отвалиться от шланга только будучи уже в доску пьяным. И не с кем завести
честную драку.
Он прошел мимо двух полицейских, идущих парой и свирепо смотрящих в
другую сторону, а затем через полквартала еще мимо двоих. Здесь
располагался магазин, в котором продавали грязные журнальчики, сейчас он
был заперт на висячий замок. Здесь он учинил бумажную снежную бурю. А вот
магазин пластинок, в котором он разбил все пластинки. На окне ломбарда
были закрыты ставни, а было время, он видел здесь наручные часы, как раз
такие, как хотел, и где, к черту, эти часы теперь? Он ощупал свое
костистое запястье. Ничего нет. Он, наверное, бросил их в канализационный
люк или еще куда-то.
Забавляются. В этом чертовом городе никогда не было ничего хорошего.
Кучка откровенной деревенщины в цветных рубашках - дай десятицентовик за
большинство из них, еще получишь два цента сдачи. Лучше всего было махнуть
на каботажном судне во Фриско или Сиэтл. "Как теперь насчет киностудий?
Пойдем-ка посмотрим на звездочек..."
Нет. Думаете, я не знаю, когда это не мои мысли, а ваше нашептывание?
Вам не нравится, что я делаю, так убирайтесь к черту, куда угодно - я
больше не запоминаю ваших имен. Что я вам - вшивая транзитная гостиница?
Да.
Дешевая гостиница? С грязью в дюйм толщиной на старых кривых перилах
и чертовски ободранными обоями, и с запахом тараканов?
Да, да. Вот, что я такое. А вы все - куча бездельников, еще худших,
чем я.
"Если бы не этот карантин, он мог бы многое сделать, однако он
здорово..."
В этих словах нет смысла. Если это не вы, парни, устраиваете
карантин, то кто тогда?!
Молчание.
Они не ответят. Боятся чего-то. Упрямые. Нецензурным на вас. Теперь
ссорятся друг с другом, как всегда, пятнадцать или двадцать, все сразу,
прямо сводят человека с ума, если человек не постарается хорошенько, чтобы
не слушать их. Накипь мира. Накипь мира.

Кип услышал резкий голос, поющий что-то, и уловил мелькание чего-то
покрытого серебряными блестками впереди на улице. Этот кто-то шатался на
ходу и пел: "...Хорошая девчонка, как..." Это, должно быть, Нэнси, а ему
прямо сейчас не хотелось видеть Нэнси. Да и вообще, сколько можно? Он и
так навидался Нэнси слишком много. Кип повернул направо за угол и пошел в
темноту. Постепенно толпа рассосалась, и звук его одиноких шагов отражался
от стен домов под холодной звездой.
И он опять начал слышать голоса.
Кип увидел свет и пошел на него. Это была пустая бильярдная, где
четверо парней играли в карты под одинокой лампочкой без абажура. Он
некоторое время развлекался тем, что давал непрошеные советы, которых все
равно никто не слушал. Но игра была бестолковой, парни играли на пять и
десять центов, карты двигались медленно, поэтому он решил оживить игру.
Сдающий карты снес туз, а у толстогубого коротышки слева как раз были
тузы.
Итак, Кип вынул туза из сброшенных карт и положил его обратно на
самый верх колоды. Когда тузы выиграли, то была прелестная пятиминутная
стычка, которая закончилась тем, что сдающий оказался на толстогубом,
сдавив его до посинения. Но тут остальные два парня растащили их в стороны
и увели толстогубого, а сдававший пнул ногой стул, потом закрыл дверь и
пошел наверх, оставив Кипа наедине с бильярдными столами, напоминающими
покойницкие столы в прозекторской и производящие гнетущее впечатление в
свете голой лампочки.
Кип стал бросать бильярдные шары в стеклянные квадраты двери, пока не
пробил достаточно большую дыру, чтобы выйти на улицу. Выйдя, он попробовал
запеть, но это был слишком одинокий звук. А голоса начали беспокоить его
вновь.
Затем на протяжении нескольких скучных кварталов не было ничего
интересного, пока он не набрел на магазин ювелирных изделий с освещенной
витриной; он был закрыт, в нем никого не было, но прямо рядом с ним
находилась дверь с тусклым фонарем, горевшим над вывеской, на которой было
написано: "Мадам Райма" и он мог видеть за окном движущиеся тени. Кип
взбежал в спешке по ступеням, дверь оказалась незапертой, он вошел.
Кто-то двигался по комнате, гася все лампочки, пока не осталась
гореть всего одна лампочка мощностью 40 ватт в старинной лампе с голубым
шелковым абажуром, стоящая прямо возле женщины, которая сидела,
откинувшись, в кресле. Ее подбородок был поднят, глаза закрыты. В
помещении находились и другие люди, мужчины и женщины, около полудюжины,
но они все сидели спокойно.
Кип уже собирался уйти, когда вдруг женщина в кресле начала стонать и
брызгать слюной, медленно поднимаясь с кресла, пока тощий парень, который
гасил лампочки, не подошел к ней и силой не усадил ее обратно. Через
минуту она успокоилась.
- Кто здесь? - спросил тощий парень.
- Твикси, - сказала она тонким свистящим сопрано и захихикала.
- Есть ли здесь еще кто-то, кто хочет говорить с нами?
- Да. Их много.
Старая брехня. Гипноз для наивных дурачков. Интересно понаблюдать,
как они это проглотят!
Теперь женщина говорила низким мужским голосом.
- Тут все другое, Дотти. Нет возможности рассказать тебе - я не могу
сделать так, чтобы ты поняла. Но твоя мать и я очень счастливы, очень
счастливы. Когда-нибудь мы все будем вместе и тогда ты увидишь...
Кип заерзал. Если бы он мог заставить их слушать его, он бы им
передал такие сообщения духов, что выбил бы их из колеи раз и навсегда. Но
не было возможности заставить их. Можно загнать человека в угол и кричать
на него, а он все равно будет только чувствовать дурноту и истерически
моргать, и оставаться глухим к вашим словам.
Он может сделать это. Он может оставить их выпотрошенными, как после
дня святого Валентина. Но в этом нет никакого удовольствия. Все та же
ловля рыбы в бочке.
"Твикси" опять вернулся как раз, когда Кип собрался уходить.
- Здесь некто хочет поговорить с человеком по имени К.М. Это важно.
- Есть здесь кто-нибудь с такими инициалами? - спросил тощий парень.
- ...Хорошо, в любом случае продолжай, Твикси.
- Это сообщение. Один глоток - это полглотка; два глотка - это на
один глоток больше, чем надо; три глотка - это не глоток.
Голос женщины позади превратился в крысиный писк, когда Кип закрывал
дверь.
К.М. Совпадение. Но один глоток - это полглотка, он согласен. Или
восемь, или десять. Кип пошел по пустой улице в поисках бутылочки на сон
грядущий.
Когда Кип добрался домой с бутылкой, он должен был прокладывать себе
путь в гостиную через ночной кошмар узких ленточек из закрученной бумаги,
которые были приколоты чертежными кнопками к стенам, двери, потолку,
везде. В углу комнаты стояло нечто наподобие трона. Только со второго
взгляда он признал в этом сооружении кресло с прямой спинкой,
установленное на кофейный столик; вся эта конструкция была задрапирована
атласными занавесками, снятыми с окон и украшена мятыми кусочками фольги,
красной подарочной оберточной бумагой, золотыми звездами и гирляндами из
чего-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось розовой туалетной
бумагой.
Нэнси сошла со своего сооружения, вихляя покрытыми блестками бедрами,
чтобы заставить таким образом раскачиваться страусиные перья. Она не
смотрела на него. Она медленно прошла через комнату, неуклюже выставив
перед собой руки со скрюченными маленькими пальчиками. Затем поставила
иглу портативного проигрывателя на пластинку, которая уже крутилась там.
Звук был поставлен на полную мощность. На Кипа обрушилось: "Хорошая
девчонка..."
Нэнси медленно прошуршала к своему трону и взобралась на него,
грациозно, как обезьяна, несмотря на высокие каблуки. Она села там как
истукан; вся ее кожа была усыпана белой пудрой за исключением двух
лихорадочно горящих пятен на скулах, на голове у нее была съехавшая на бок
корона из серебряной бумаги, а в руках она держала потрепанный скипетр.
Кип чихнул, пошарил в пустом кармане в поисках платка и вытер нос
рукавом. Ленточки перекрещивались на двери, ведущей в холл, и она
выглядела как длинная дорога в никуда. Он то ли сел, то ли упал,
прислонился спиной к стене, и, прежде чем открыть бутылку, почесал самые
скверные старые и все новые зудящие места.
Когда бутылка опустела - скорее, чем ему бы хотелось, - дверь
отворилась. Он постарался сфокусироваться на ней и проследить. Это вошла
Анжелика, утопавшая в норковом жакете, на котором все еще висела
магазинная бирка. Кроме жакета на ней были широкие брюки с вышивкой и
виднелся черный пупок фотоаппарата. С позиции Кипа казалось, что туловище
Анжелики наклонено к полу под неестественным углом.
У Анжелики было около миллиона снимков местных официальных лиц в
сомнительных позах. Некоторые из них были политически компрометирующими,
другие просто смешными, а третьи непристойными; ее комната была забита
ими. Она старалась оставлять их на столе у своего шефа, в справочных
отделах газет, на сидениях автобусов; никто никогда не обращал внимания на
снимки, их рвали и выбрасывали в урну, но она продолжала делать то же
самое. Остальное время она тратила на хождение по магазинам; все
пространство ее комнаты, не занятое снимками, было забито норками и
горностаями, последними парижскими моделями, драгоценными камнями,
ожерельями, брошами и деньгами, образующими целый хрустящий бумажный пояс.
Она много говорила о том, что переберется отсюда, но оставалась по той же
причине, что и все они: ей нужно было с кем-нибудь говорить, а иначе можно
было сойти с ума.
- Что это еще такое? - спросила она, отводя в сторону скрученные
ленточки и посмотрев долгим взглядом сначала на Кипа, а затем на Нэнси. -
Пропойца и сумасшедшая, - сказала она утомленно, но ее горло напряглось,
так как ей пришлось перекрикивать леденящие душу вопли, рвавшиеся из
проигрывателя.
- ...как прекрасная мелодия, - вскричал голос с пластинки.
Раздался заключительный аккорд оркестра, музыка прекратилась и только
слышен был скрип самого проигрывателя. Нэнси спустилась со своего трона.
- Выключи его, - сказала Анжелика.
Нэнси продолжала идти, двигаясь как восковая фигура. Она опустила
иглу в желобок крутящегося диска и, развернувшись, пошла к трону, но еще
не раздалось ни звука, как Анжелика была возле проигрывателя и сняла иглу
с пластинки. Нэнси опять повернулась и пошла к проигрывателю.
- Послушай, - сказала Анжелика, - у меня был трудный день...
Нэнси опустила иглу.
Анжелика резко отбросила иглу, сняла пластинку и, ударив ею о крышку
проигрывателя, разбила ее на дюжину кусков.
- ...и я устала, - продолжила она. - Устала! Теперь ты понимаешь?
Нэнси ничего не ответила. Она взялась двумя руками за фотоаппарат и
отскочила назад. Ремень фотоаппарата потащил и Анжелику, пока не соскочил
у нее с головы. Нэнси бросила фотоаппарат и нанесла Анжелике удар до того,
как та ударила ее снизу. Они упали и покатились, вцепившись друг другу в
волосы, визжа, как несмазанные петли на дверях.
Кип нащупал позади себя дверной косяк и, пошатываясь, приподнялся. Он
вычислил направление, добрался до середины комнаты и нагнулся, чтобы
схватить Анжелику.
Она была скользкой, как рыба, в своем пальто, но он собрал в охапку
весь этот мех и поднял ее, хотя она лягалась. Затем кто-то подставил ему
ножку, и он тяжело упал на твердый фотоаппарат и мягкое теплое тело. Удар
погасил свет в его глазах. Когда он снова попытался сесть, чей-то локоть
ударил его по подбородку, а когда он вновь начал падать, то чьи-то ногти
расцарапали его нос. Он ударился головой об пол, как о покрытый ковром
обломок кирпича.
Когда он опять стал понимать, где верх, а где низ, то выполз из
свалки и пополз от этого места. Но дверь, которую он открыл, оказалась не
той, и он вывалился в холл. Там его и вырвало.

Кто-то пнул мусорный ящик, и эхо прокатилось по темной улице.
Кип сидел на холодных каменных ступенях, сжимая голову руками. Ночной
воздух струился сквозь его пальцы. Он прислушивался к пустоте внутри себя.
Он был одиноким пьяницей, его тошнило, и голова у него была вся в ушибах,
но голоса исчезли! Он снова был пустым домом, отвратительным и пустым,
пустым и холодным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13