Давила, давила… Шаг, еще шаг. Ближе!
– Рэми, – сказал он, останавливаясь в полуметре, – Рэми, ты такая… красивая.
Не пришло на ум ничего другого, но Гард и псы, как и в самом деле прекрасна была эта чужая, незнакомая, и явно разъяренная женщина.
– Джерааард, – протянула она свистящим шепотом, – почему?
– Что почему, Рэми?
– Я упала, Джерард. Но ты не поймал меня. Я упала, но тебя не было, когда канат… порвался.
– О боги, Рэми. Что с тобой сделал этот змеиный выкормыш?
– Ничего. Он ничего, он играл на флейте, а я на арфе. Помнишь «Циркачку»? Но я уже не слепа, что же теперь делать акробату? Он не нужен…
Джерард схватил свою безумную богиню в объятия. Раньше, когда он касался ее, Рэми нескрываемо дрожала, и приоткрывала губы, и опускала ресницы, и сворачивалась теплым, испуганно-ожидающим клубком на его груди. Теперь она стояла, прямая и гневная, и укоряющий карий взгляд прожигал насквозь.
– Ты не поймал. Тебя не было внизу. Ты был нужен, но тебя не было. Теперь – не нужен.
– Рэми, закрой стекла, закрой, – шептал он, совершенно запутавшись и испугавшись, поглаживая влажной от страха рукой наэлектризованные кудри. – Пожалуйста, нет времени…
– Не хочу! – закричала она. – Не хочу! Клетку!
И – оттолкнула. Со всей силы. Джерард упал на скользкую твердь, проехался спиной почти под ноги Ашхарату.
– Ушибся, любовничек? – поинтересовался Змеелов. – Сильная малышка! Боишься умирать? Я тоже боюсь.
– Надо закрыть стекла, надо закрыть, – бормотал Джерард, поднимаясь. – Она ведь может.
– Но не хочет, Иноходец. Разве не ясно?
Что же делать? Он умел сражаться только с монстрами. Чудовищами. В человеческом или зверином обличье, какая разница. С ней – не умел.
Тонкое шипение, легкий свист. Сквозняки, несущие к выходу из разбитых дверей обитателей таких недружелюбных для людей миров. Человечество – слабый птенец, так говорил Эрфан. Слабый неоперившийся птенец в слишком большом по размеру гнезде. А Иноходец – только нянька при этом нежизнеспособном создании. Есть другие, голодные, открывшие клювы, вываливающиеся из своих маленьких обиталищ. А ты стоишь и бьешь по их острым клювам – вот и вся работа.
– Ты так любишь своих сограждан, Иноходец? – поинтересовался из-за спины Ашхарат. – Кой дьявол тянет тебя защищать то, что невозможно защитить? Одна кошка против ста тысяч мышей!
– Она может закрыть их, – в сотый раз повторил Джерард. – Она может.
– О, да, наверняка.
Ситуация давно уже прошла все стадии критической. Но что терять?
Он просто не желал признаться себе, как хочет увидеть ее лицо еще раз вблизи. Пусть даже этот раз станет последним. И, выбрав момент, Джерард опять подошел туда, где клубились с рычанием стражи.
Рэми обратила к назойливому посетителю зарумянившееся лицо, нахмурилась, поправила легкую ткань на плечах.
– Рэми, – сказал он и без особых усилий опустился на колени. – Умоляю тебя.
– Тебе что, тоже потанцевать? Этот тоже… умолял! А помнишь, как умоляла – я?! Тебя!
– Рэми, я ведь не хотел – так.
– Да ты вообще никак не хотел!
– Рэми…
– Молчи!
– Закрой стекла! Будет поздно, Рэми, пожалуйста. Сделай со мною все что угодно, накажи, убей если хочешь, только закрой их. Я виноват, трижды и четырежды. Я скотина, да. Со мной – все что угодно. Но люди, Рэми, подумай о людях, посмотри, КОГО ты выпускаешь!
– Никто не должен сидеть в клетках!!! – закричала она.
– Очнись же, Рэми, посмотри…
Он искренне, без тени иронии, валялся у этой девочки в ногах, он готов был влипнуть в замерзшую твердь Межмирья, если бы Рэми приказала. Джерри никогда не был гордецом. И героем, в общем-то, не был. Что предпринял бы Иноходец Джерард со своей надменностью и несгибаемостью? Он не знал. Сердце предавало его.
– Ты совсем меня не любишь, – вздохнула богиня. – Ах, Джерард, совсем не любишь. А они – посмотри – любят. Я освободила их.
– Я люблю тебя, Рэми, клянусь, что люблю! Она засмеялась, запрокинув голову, и стражи ответили на этот серебряный смех жутким слаженным воем.
– Ты? Ты очень хороший актер, Джерард. Ты так умеешь говорить о том, чего не знаешь, что можно ошибиться, поверить, а потом погибнуть. Я же поверила. Тогда, на репетиции, именно там и тогда я и влюбилась в тебя. Это была магия, Джерард. На сцене всегда творится магия – например, мертвые встают, когда падает занавес…
– Я люблю тебя, – шептал Джерард как заклинание. – Рэми, я люблю тебя…
– Почему ты выбрал меня, скажи? Зачем ты сделал это со мною? Джорданна сходила по тебе с ума. А я тихонечко сидела в своем ателье и гордилась, как последняя дура, тем, что они все такие неотразимые, а ты выбрал меня. Но мне никто не сказал, что занавес уже упал, и нужно перестать играть, и вот ты перестал, а я нет.
Рэми вдумчиво созерцала коленопреклоненную фигуру, между делом поглаживая стража границы за ушами. Капканокобра исходила радостной слюной.
И он, который раньше властвовал и смущал одним только взглядом, теперь хотел изо всех сил опустить ресницы, спрятаться от обжигающего укора ее гипнотизирующих глаз, хотел и не мог, и покорно продолжал тянуться к ней – и телом и разумом. Наконец-то в раздираемой противоречиями душе наступил ясный покой. Жизнерадостный паренек Джерри и безжалостный эгоист-Иноходец пожали друг другу руки и примирились перед ликом Богини, и не стали подниматься с колен.
– Джерард, – услышал Иноходец странный, слабый голос с умоляющими интонациями.
Туман медленно рассеивался. Рэми стояла очень близко, какая-то поникшая, и, дрожа, обхватывала себя руками.
– Джерард, где я? Очень холодно… Что это за место?
То есть как, что за место?
На кудрях девушки явственно оседали кристаллики инея. Ступни босых ног покраснели. На ресницах копилась талая влага. Или слезы?
– Так холодно.
Гард и псы! Хозяйка Межмирья вновь стала послушной маленькой вышивальщицей как раз в тот момент, когда рушится мироздание? Нашла время!
– Ай! – вскрикнула Рэми.
Капканокобра, еще минуту назад едва ли не лизавшая ей руки, ощерилась и стала подбираться ближе. Стая заклубилась и стала рычать. Джерард поспешил притянуть девушку к себе.
– Участь низвергнутых богов очень незавидна, моя змейка, – пропел нежный красивый голос.
– Джерард, это он… Не отдавай меня, пожалуйста, он опять будет меня мучить, – шептала Рэми и отчаянно жалась ближе.
Ашшх-Арат стоял на соседней тропе и сверкал улыбкой.
– Эй, змейка, не нравятся зверюшки? А ведь ты освободила животных пострашнее. Видишь там тени – вон они идут. Благодарить, не иначе!
– Я? Это неправда! Я никого…
– Ты разбила стекла, сладкая моя, позвала. А теперь вдруг оказывается, что ты их больше не любишь? Они будут не в восторге.
– Джерард, я…
– Не слушай его, Рэми. Он бредит. Двери открылись сами. Так уж вышло. Ты не виновата. А он врет. Такая у него судьба, врать и красть!
– Ну, утешайте тут друг друга, а я пошел. И Ашхарат растворился, будто и не было.
– Вот и славно! – приговаривал Джерард, поглаживая Рэми, спрятавшую лицо на его груди. – Вот и пусть себе идет.
Выход был, но какой выход? Вновь обидеть и разозлить ее? О, нет, он не сможет. Значит, обойдемся без божественного вмешательства. Только очень трудно встать поперек дороги в чистом поле.
– Малышка, – шепнул он в замерзшее холодное ухо. – Видишь, там светло? Это дверь. Дверь домой. Иди. Ты должна идти одна.
– Я не хочу! – навзрыд заплакала Рэми, обнимая его. – Я не могу одна!
– Я приду, обещаю. Немного позже. Главное иди, потому что мне надо защищаться, понимаешь?
Рубашка на груди быстро вымокла от ее слез.
– Защищаться? – икнула она и оглянулась. Первые обитатели – наверное, самые голодные – царственно вплывали в Межмирье. Непередаваемая внешность усугублялась странным хлюпающим звуком. Однако! Воспользовавшись тем, что хватка рук ослабла, Джерард подтолкнул девушку к выходу.
– Беги, слышишь? Ничего не бойся, но беги быстро.
– Их впустила… я? Они тебя у-убьют!
– Это не так просто сделать. Но тебе в детстве не рассказывали, что нельзя жалеть, кого попало? А уж любить, кого попало и вовсе опасно.
– Я никуда не пойду. Если и вправду во всем виновата я, то…
– Ты не виновата, Рэми, ты ни в чем не виновата. Просто уходи.
– Куда они пойдут, если ты их не остановишь? В Сеттаори?
Сеттаори дело не ограничится.
– Я остановлю.
Сколько можно тратить время! Джеррад просто отпихнул ее за свою спину.
Раньше, выполняя свою так называемую «работу», он всегда имел перевес в силе и умении. С Ашхаратом он был на равных.
И подошел черед вести неравный бой, когда проигрывать придется с самого начала.
«За что будешь драться ты, Иноходец, когда против тебя станет тот, кого ты не сможешь победить? Что будешь вспоминать?»
Ничего, черный волк, не буду я вспоминать. В голове ясно, пусто и звонко, как в хорошо вымытом бокале. Ни подруги, ни здоровых крепких щенков. Даже ни одной толком сыгранной роли. Моя жизнь неприметна. И сама по себе ничего не означает. У меня и лица-то нет. Выходит, ты был значимее меня, волк. Тебе было за что драться. А я… просто буду стоять здесь, пока смогу. Пока замерзшая кудрявая девочка не шагнет в нужную дверь.
Я не сказал тебе, Хедер, что вычитал в тот день, когда пьяная молодежь решила разгромить твое кабаре. Одна фраза, которая показалась мне бессмысленной. Теперь же она ясна и прозрачна, как первый осенний лед.
Смерть Иноходца закрывает дверь.
Иди же, Рэми, иди!
Рэми стояла и смотрела, смотрела. Что-то неправильно во всем этом. Ей хотелось плакать, и в то же время закричать от ярости. Что происходит?
О, Джерард. Вот ты снова перевернул мой мир как песочные часы.
Ты ничего мне не должен, Джерард! Ни свою жизнь, ни свою смерть.
И он почувствовал – спиной. А потом – услышал. Не ушами – всем телом. Сознанием, душой. Каждым нервом.
«КО МНЕ».
Вспышки тепла и света. Как два рукава, из которых вот-вот выплеснутся ласковые руки, способные обнять весь беспредельный Хаос.
Не приказ, но просьба. Не страсть, но нежность. Бирюзовое сияние, которое можно вдохнуть и выдохнуть будто воздух. Музыка, вызывающая слезы на глазах, неповторимая, неземная.
Джерард беспомощно, в общем плотном потоке все придвигался и придвигался к средоточию, к центру, источающему призыв. А потом их глаза встретились, и Богиня усмехнулась. Его ноги и руки вновь обрели собственную волю.
Ашхарат, находящийся вдалеке, уже понял, что сейчас произойдет.
Ах, Змеелов, перед кем ты хвастался своим умением призывать кобр?
Посмотри на это!
Сила, изливающаяся из нее, переполняла оказавшееся не беспредельным Межмирье. Обжигающая вспышка – и на одну секунду Джерард словно бы смог увидеть край пространства, заворачивающийся, подобно кокону, оплавляющийся шар, и заключенный в нем некий новый мир. Единый мир взамен всех освобожденных, в который Рэми, использовав все свои силы, властно увлекла жуткие создания Хаоса. И замкнула на себя, закрыла. Опечатала. Потом ткань Межмирья лопнула, не выдержав перегрузки. Полотно рвалось в нежданных местах, и сгоревшей тряпкой пеленало чудовищного младенца.
А потом ничего не стало.
Все кончилось? Да, наверное.
Но проходила вторая неделя, а он все сидел в пыли, на дороге, где его «выбросило», ни на что не реагируя.
Джерард слушал Межмирье. И наконец понимал, что ничего больше нет. Все закрыто и заплавлено наглухо. Навсегда. Один мир, одна жизнь. Ни оттуда, ни туда никому не проникнуть. Был коридор и были двери. Ничего. Сама возможность выйти исчезла.
Он медленно приходил в себя. Встал, отряхнулся. Огляделся. Ну конечно, Сеттаори. Исходная точка. За поворотом, должно быть, «Дикий мед». Помнят ли там Рэми? Помнят ли там Джерарда? Ноги сами свернули за угол. Нужно ухватиться за что-нибудь в реальности. Начать опять жить. Никем. Потому что нет Межмирья – нет и Иноходца. Его – нет. Надо пойти и спросить вон за той зеленой дверью, вправду ли меня – нет? Тогда начну себя придумывать.
Двери распахнулись. Молодое, заспанное лицо. Бьянка.
– О, всесвятый Гард!
Ноги отказали ему, и он под всполошенные крики девушки присел на порог. Здесь его знают. Значит, помогут. Помогут… Он смежил веки, понял, как чудовищно устал. Последнее, на что потратил остатки внимания, было биение собственного сердца. Неотчуждаемого. Никогда больше.
Он отказался от всего, что ему предлагали, кроме ключа от своей прежней комнаты. Единственные несколько метров пространства, которые он мог хотя бы с пятнадцатым приближением назвать домом.
Он спрятал ключ в ладони, но продолжал бродить кругами, из комнаты в комнату, и его оставили в покое. Как ни странно, но прежняя, асболютно бесшабашная, жизнь по-прежнему кипела тут, в кабаре, и только исчез легкий, прозрачный налет утонченности, который придавала ему Хедер. Исчез, как ее запах.
Он не знал, что именно ищет, а ноги уже сами привели его туда, куда нужно.
Он зашел, ткани были все так же разбросаны по столу, по креслам, навернуты на манекен, и было уже видно чужое деятельное присутствие, но уйти не хотелось, уйти не получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Рэми, – сказал он, останавливаясь в полуметре, – Рэми, ты такая… красивая.
Не пришло на ум ничего другого, но Гард и псы, как и в самом деле прекрасна была эта чужая, незнакомая, и явно разъяренная женщина.
– Джерааард, – протянула она свистящим шепотом, – почему?
– Что почему, Рэми?
– Я упала, Джерард. Но ты не поймал меня. Я упала, но тебя не было, когда канат… порвался.
– О боги, Рэми. Что с тобой сделал этот змеиный выкормыш?
– Ничего. Он ничего, он играл на флейте, а я на арфе. Помнишь «Циркачку»? Но я уже не слепа, что же теперь делать акробату? Он не нужен…
Джерард схватил свою безумную богиню в объятия. Раньше, когда он касался ее, Рэми нескрываемо дрожала, и приоткрывала губы, и опускала ресницы, и сворачивалась теплым, испуганно-ожидающим клубком на его груди. Теперь она стояла, прямая и гневная, и укоряющий карий взгляд прожигал насквозь.
– Ты не поймал. Тебя не было внизу. Ты был нужен, но тебя не было. Теперь – не нужен.
– Рэми, закрой стекла, закрой, – шептал он, совершенно запутавшись и испугавшись, поглаживая влажной от страха рукой наэлектризованные кудри. – Пожалуйста, нет времени…
– Не хочу! – закричала она. – Не хочу! Клетку!
И – оттолкнула. Со всей силы. Джерард упал на скользкую твердь, проехался спиной почти под ноги Ашхарату.
– Ушибся, любовничек? – поинтересовался Змеелов. – Сильная малышка! Боишься умирать? Я тоже боюсь.
– Надо закрыть стекла, надо закрыть, – бормотал Джерард, поднимаясь. – Она ведь может.
– Но не хочет, Иноходец. Разве не ясно?
Что же делать? Он умел сражаться только с монстрами. Чудовищами. В человеческом или зверином обличье, какая разница. С ней – не умел.
Тонкое шипение, легкий свист. Сквозняки, несущие к выходу из разбитых дверей обитателей таких недружелюбных для людей миров. Человечество – слабый птенец, так говорил Эрфан. Слабый неоперившийся птенец в слишком большом по размеру гнезде. А Иноходец – только нянька при этом нежизнеспособном создании. Есть другие, голодные, открывшие клювы, вываливающиеся из своих маленьких обиталищ. А ты стоишь и бьешь по их острым клювам – вот и вся работа.
– Ты так любишь своих сограждан, Иноходец? – поинтересовался из-за спины Ашхарат. – Кой дьявол тянет тебя защищать то, что невозможно защитить? Одна кошка против ста тысяч мышей!
– Она может закрыть их, – в сотый раз повторил Джерард. – Она может.
– О, да, наверняка.
Ситуация давно уже прошла все стадии критической. Но что терять?
Он просто не желал признаться себе, как хочет увидеть ее лицо еще раз вблизи. Пусть даже этот раз станет последним. И, выбрав момент, Джерард опять подошел туда, где клубились с рычанием стражи.
Рэми обратила к назойливому посетителю зарумянившееся лицо, нахмурилась, поправила легкую ткань на плечах.
– Рэми, – сказал он и без особых усилий опустился на колени. – Умоляю тебя.
– Тебе что, тоже потанцевать? Этот тоже… умолял! А помнишь, как умоляла – я?! Тебя!
– Рэми, я ведь не хотел – так.
– Да ты вообще никак не хотел!
– Рэми…
– Молчи!
– Закрой стекла! Будет поздно, Рэми, пожалуйста. Сделай со мною все что угодно, накажи, убей если хочешь, только закрой их. Я виноват, трижды и четырежды. Я скотина, да. Со мной – все что угодно. Но люди, Рэми, подумай о людях, посмотри, КОГО ты выпускаешь!
– Никто не должен сидеть в клетках!!! – закричала она.
– Очнись же, Рэми, посмотри…
Он искренне, без тени иронии, валялся у этой девочки в ногах, он готов был влипнуть в замерзшую твердь Межмирья, если бы Рэми приказала. Джерри никогда не был гордецом. И героем, в общем-то, не был. Что предпринял бы Иноходец Джерард со своей надменностью и несгибаемостью? Он не знал. Сердце предавало его.
– Ты совсем меня не любишь, – вздохнула богиня. – Ах, Джерард, совсем не любишь. А они – посмотри – любят. Я освободила их.
– Я люблю тебя, Рэми, клянусь, что люблю! Она засмеялась, запрокинув голову, и стражи ответили на этот серебряный смех жутким слаженным воем.
– Ты? Ты очень хороший актер, Джерард. Ты так умеешь говорить о том, чего не знаешь, что можно ошибиться, поверить, а потом погибнуть. Я же поверила. Тогда, на репетиции, именно там и тогда я и влюбилась в тебя. Это была магия, Джерард. На сцене всегда творится магия – например, мертвые встают, когда падает занавес…
– Я люблю тебя, – шептал Джерард как заклинание. – Рэми, я люблю тебя…
– Почему ты выбрал меня, скажи? Зачем ты сделал это со мною? Джорданна сходила по тебе с ума. А я тихонечко сидела в своем ателье и гордилась, как последняя дура, тем, что они все такие неотразимые, а ты выбрал меня. Но мне никто не сказал, что занавес уже упал, и нужно перестать играть, и вот ты перестал, а я нет.
Рэми вдумчиво созерцала коленопреклоненную фигуру, между делом поглаживая стража границы за ушами. Капканокобра исходила радостной слюной.
И он, который раньше властвовал и смущал одним только взглядом, теперь хотел изо всех сил опустить ресницы, спрятаться от обжигающего укора ее гипнотизирующих глаз, хотел и не мог, и покорно продолжал тянуться к ней – и телом и разумом. Наконец-то в раздираемой противоречиями душе наступил ясный покой. Жизнерадостный паренек Джерри и безжалостный эгоист-Иноходец пожали друг другу руки и примирились перед ликом Богини, и не стали подниматься с колен.
– Джерард, – услышал Иноходец странный, слабый голос с умоляющими интонациями.
Туман медленно рассеивался. Рэми стояла очень близко, какая-то поникшая, и, дрожа, обхватывала себя руками.
– Джерард, где я? Очень холодно… Что это за место?
То есть как, что за место?
На кудрях девушки явственно оседали кристаллики инея. Ступни босых ног покраснели. На ресницах копилась талая влага. Или слезы?
– Так холодно.
Гард и псы! Хозяйка Межмирья вновь стала послушной маленькой вышивальщицей как раз в тот момент, когда рушится мироздание? Нашла время!
– Ай! – вскрикнула Рэми.
Капканокобра, еще минуту назад едва ли не лизавшая ей руки, ощерилась и стала подбираться ближе. Стая заклубилась и стала рычать. Джерард поспешил притянуть девушку к себе.
– Участь низвергнутых богов очень незавидна, моя змейка, – пропел нежный красивый голос.
– Джерард, это он… Не отдавай меня, пожалуйста, он опять будет меня мучить, – шептала Рэми и отчаянно жалась ближе.
Ашшх-Арат стоял на соседней тропе и сверкал улыбкой.
– Эй, змейка, не нравятся зверюшки? А ведь ты освободила животных пострашнее. Видишь там тени – вон они идут. Благодарить, не иначе!
– Я? Это неправда! Я никого…
– Ты разбила стекла, сладкая моя, позвала. А теперь вдруг оказывается, что ты их больше не любишь? Они будут не в восторге.
– Джерард, я…
– Не слушай его, Рэми. Он бредит. Двери открылись сами. Так уж вышло. Ты не виновата. А он врет. Такая у него судьба, врать и красть!
– Ну, утешайте тут друг друга, а я пошел. И Ашхарат растворился, будто и не было.
– Вот и славно! – приговаривал Джерард, поглаживая Рэми, спрятавшую лицо на его груди. – Вот и пусть себе идет.
Выход был, но какой выход? Вновь обидеть и разозлить ее? О, нет, он не сможет. Значит, обойдемся без божественного вмешательства. Только очень трудно встать поперек дороги в чистом поле.
– Малышка, – шепнул он в замерзшее холодное ухо. – Видишь, там светло? Это дверь. Дверь домой. Иди. Ты должна идти одна.
– Я не хочу! – навзрыд заплакала Рэми, обнимая его. – Я не могу одна!
– Я приду, обещаю. Немного позже. Главное иди, потому что мне надо защищаться, понимаешь?
Рубашка на груди быстро вымокла от ее слез.
– Защищаться? – икнула она и оглянулась. Первые обитатели – наверное, самые голодные – царственно вплывали в Межмирье. Непередаваемая внешность усугублялась странным хлюпающим звуком. Однако! Воспользовавшись тем, что хватка рук ослабла, Джерард подтолкнул девушку к выходу.
– Беги, слышишь? Ничего не бойся, но беги быстро.
– Их впустила… я? Они тебя у-убьют!
– Это не так просто сделать. Но тебе в детстве не рассказывали, что нельзя жалеть, кого попало? А уж любить, кого попало и вовсе опасно.
– Я никуда не пойду. Если и вправду во всем виновата я, то…
– Ты не виновата, Рэми, ты ни в чем не виновата. Просто уходи.
– Куда они пойдут, если ты их не остановишь? В Сеттаори?
Сеттаори дело не ограничится.
– Я остановлю.
Сколько можно тратить время! Джеррад просто отпихнул ее за свою спину.
Раньше, выполняя свою так называемую «работу», он всегда имел перевес в силе и умении. С Ашхаратом он был на равных.
И подошел черед вести неравный бой, когда проигрывать придется с самого начала.
«За что будешь драться ты, Иноходец, когда против тебя станет тот, кого ты не сможешь победить? Что будешь вспоминать?»
Ничего, черный волк, не буду я вспоминать. В голове ясно, пусто и звонко, как в хорошо вымытом бокале. Ни подруги, ни здоровых крепких щенков. Даже ни одной толком сыгранной роли. Моя жизнь неприметна. И сама по себе ничего не означает. У меня и лица-то нет. Выходит, ты был значимее меня, волк. Тебе было за что драться. А я… просто буду стоять здесь, пока смогу. Пока замерзшая кудрявая девочка не шагнет в нужную дверь.
Я не сказал тебе, Хедер, что вычитал в тот день, когда пьяная молодежь решила разгромить твое кабаре. Одна фраза, которая показалась мне бессмысленной. Теперь же она ясна и прозрачна, как первый осенний лед.
Смерть Иноходца закрывает дверь.
Иди же, Рэми, иди!
Рэми стояла и смотрела, смотрела. Что-то неправильно во всем этом. Ей хотелось плакать, и в то же время закричать от ярости. Что происходит?
О, Джерард. Вот ты снова перевернул мой мир как песочные часы.
Ты ничего мне не должен, Джерард! Ни свою жизнь, ни свою смерть.
И он почувствовал – спиной. А потом – услышал. Не ушами – всем телом. Сознанием, душой. Каждым нервом.
«КО МНЕ».
Вспышки тепла и света. Как два рукава, из которых вот-вот выплеснутся ласковые руки, способные обнять весь беспредельный Хаос.
Не приказ, но просьба. Не страсть, но нежность. Бирюзовое сияние, которое можно вдохнуть и выдохнуть будто воздух. Музыка, вызывающая слезы на глазах, неповторимая, неземная.
Джерард беспомощно, в общем плотном потоке все придвигался и придвигался к средоточию, к центру, источающему призыв. А потом их глаза встретились, и Богиня усмехнулась. Его ноги и руки вновь обрели собственную волю.
Ашхарат, находящийся вдалеке, уже понял, что сейчас произойдет.
Ах, Змеелов, перед кем ты хвастался своим умением призывать кобр?
Посмотри на это!
Сила, изливающаяся из нее, переполняла оказавшееся не беспредельным Межмирье. Обжигающая вспышка – и на одну секунду Джерард словно бы смог увидеть край пространства, заворачивающийся, подобно кокону, оплавляющийся шар, и заключенный в нем некий новый мир. Единый мир взамен всех освобожденных, в который Рэми, использовав все свои силы, властно увлекла жуткие создания Хаоса. И замкнула на себя, закрыла. Опечатала. Потом ткань Межмирья лопнула, не выдержав перегрузки. Полотно рвалось в нежданных местах, и сгоревшей тряпкой пеленало чудовищного младенца.
А потом ничего не стало.
Все кончилось? Да, наверное.
Но проходила вторая неделя, а он все сидел в пыли, на дороге, где его «выбросило», ни на что не реагируя.
Джерард слушал Межмирье. И наконец понимал, что ничего больше нет. Все закрыто и заплавлено наглухо. Навсегда. Один мир, одна жизнь. Ни оттуда, ни туда никому не проникнуть. Был коридор и были двери. Ничего. Сама возможность выйти исчезла.
Он медленно приходил в себя. Встал, отряхнулся. Огляделся. Ну конечно, Сеттаори. Исходная точка. За поворотом, должно быть, «Дикий мед». Помнят ли там Рэми? Помнят ли там Джерарда? Ноги сами свернули за угол. Нужно ухватиться за что-нибудь в реальности. Начать опять жить. Никем. Потому что нет Межмирья – нет и Иноходца. Его – нет. Надо пойти и спросить вон за той зеленой дверью, вправду ли меня – нет? Тогда начну себя придумывать.
Двери распахнулись. Молодое, заспанное лицо. Бьянка.
– О, всесвятый Гард!
Ноги отказали ему, и он под всполошенные крики девушки присел на порог. Здесь его знают. Значит, помогут. Помогут… Он смежил веки, понял, как чудовищно устал. Последнее, на что потратил остатки внимания, было биение собственного сердца. Неотчуждаемого. Никогда больше.
Он отказался от всего, что ему предлагали, кроме ключа от своей прежней комнаты. Единственные несколько метров пространства, которые он мог хотя бы с пятнадцатым приближением назвать домом.
Он спрятал ключ в ладони, но продолжал бродить кругами, из комнаты в комнату, и его оставили в покое. Как ни странно, но прежняя, асболютно бесшабашная, жизнь по-прежнему кипела тут, в кабаре, и только исчез легкий, прозрачный налет утонченности, который придавала ему Хедер. Исчез, как ее запах.
Он не знал, что именно ищет, а ноги уже сами привели его туда, куда нужно.
Он зашел, ткани были все так же разбросаны по столу, по креслам, навернуты на манекен, и было уже видно чужое деятельное присутствие, но уйти не хотелось, уйти не получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33