Твое сердце я не от дал Межмирью. Последнему Иноходцу оно может пригодиться. Я спрятал его. В надеж ном месте. Туда не попасть по туманной тро пе, там свои законы, своя магия. У тебя есть максимум десять лет перед тем, как ничего уже нельзя будет вернуть обратно. Помни, чем больше срок – тем сильнее отчуждение, тем больнее будет контакт. Но попробуй по лучить назад свое никчемное сердчишко у са мого жадного народца в мире, мышка Джер ри, и, если тебе это удастся, можешь, так уж и быть, считать себя Иноходцем. Не подпи сываюсь. Ведь ты меня узнал? Прощай.»
Ты продал лошадей на первом же постоялом дворе – и рыжую красотку Рассвет с длинноногим малышом Лучиком, и разозленно фыркающего Пирата, и флегматичного Горца, и охромевшую недавно Яблочко, и двух пони. Собрал деньги в кошелек, а ночью пришел первый призыв. Настойчивый, до головной боли. Люди звали Иноходца. Не заснуть, не отвернуться, не спрятаться. Не снять маску. Никогда. Вот чего хотел Эрфан – невозможности увильнуть от обязанностей.
Ты был на удивление удачлив в первых схватках, Джерри. Богиня – Счастливый Случай по-матерински обернула тебя своим сияющим крылом. Это значило лишь то, что легкой смерти не выйдет. После ухода очередного Иноходца замки на стеклянных дверях ослабевают, и ты еще три-четыре года в буквальном смысле расхлебывал последствия в виде невообразимого количества недружественных гостей. Ты перезнакомился с очень большим числом жителей Голодных Миров, и насмотрелся такого, что на обычные блуждающие тени уже не обращал внимания. Пугают народ – пусть пугают. Не убивают и ладно. Межмирье играло в странные игры. Стоило войти в него и погнаться за очередным дивным созданием, как этот хаотичный кисель начинал чрезвычайно вольно обращаться с твоим личным временем.
На охоте за клубком Мягкой Тьмы Межмирье проглотило, не подавившись, полтора года твоей жизни! А вот показавшаяся такой длительной травля обыкновенного гастролирующего кровопийцы наоборот, прошла, оказывается, за час! Привычка сразу хвататься за календарь при возвращении в реальность появилась спонтанно и прижилась надолго.
А начиналось каждый раз одинаково. Примерно так.
– Я – староста Паттер, у нас в лесу (погребе, могиле, овраге, под холмом) завелось НЕЧТО. Оно нам мешает.
– Я – Иноходец Джерард. Показывайте лес (погреб, могилу, овраг, холм).
Или так: мутная мгла, бессонница, головная боль. Бесцельное: «Где ты?!» И чужое присутствие, неважно на каком расстоянии.
Потом – путь, безошибочный, как путь страдающего от боли за порцией опиума.
– Я – Иноходец Джерард. Я пришел вернуть тебя в твой мир.
Зеркала же, которые ты объявил врагами очень давно, не собирались даже улыбаться. В них уже не было молодого парня, бывшего свинокрада и висельника, сына бродячего актера, ученика воина-безумца. В них не осталось всего, что именовалось коротко и мягко – Джерри. Межмирье вылизало суть «Джерри», как океан вылизывает детские песочные строения на кромке прибоя. Просто не было времени подобрать другое имя для этого незнакомца. И ты отдал на расправу людям то самое, жесткое, непривычное и невостребованное. Оно удивительно привилось, вцепилось, вросло подобно дурацким самоцветам в зажившее лицо.
КНИГА 2
Ашхарат
… il est beau comme le soleil,
ma merveille, mon homme a moi…
NotreDame deParis musical
В жизни ненавижу две вещи: расизм и негров…
Некто
Скучно, скучно.
Скучный ветер заметает желтые храмовые стены. Скучный песок обтирает горячие ступни. Скучный верблюд тащится по скучному бархану, и колючки в его нижней губе тоже скучные. Беспросветная тоска. Если развести руки, то под пальцами спружинят стены мира. Мирка. Мирочка. Все маленькое. Горсточка. Тропинка. И только скука – во всю ширь. Скукотища.
Гусеница с отростками-ножками… Межмирье. Небольшое, изведанное, почти нежилое. Скучное, маленькое.
Скучный маленький народец развлекается тоскливыми бесцветными гримасами скучнейших мимов.
Его мирок, его народец, его жизнь…
Наместник бога на земле – божка на крупинке сухой земельки. Наместничек. Сам полубожок. Полубог. Сыночек Солнца и Черной Кобры.
С днем рождения, о восемью восемь раз венценосный Ашшх-Арат.
С тридцатым днем рождения твое гладкое, подобное змеиному, юношески гибкое тело. А сколько лет твоей душе, венценосная кобра? Твоей скучающей душонке.
Народец вопит, народец нижайше желает видеть правителя. В тридцатый день рождения будет избрана супруга царствующему полубогу, да осветит сияющий диск отца-Солнца чело этой пока неведомой счастливицы. Площадь шириной и длиной в десять бросков копья пестрит девами, девицами, девчонками…
И каждая скучна, как колючки в губе верблюда.
И народец делает вид, что наблюдает мимов и танцоров. На самом деле – ждет.
Он видел все эти картины прямо сквозь сплошные прохладные стены. Видел, как будто стоял уже там, и жгучий ветер приветственно шевелил края жесткого праздничного одеяния.
Прилаживая широкий браслет, он напомнил себе, как грубо в народе называют такие украшения – напульсники. Только вот на его смуглых точеных запястьях жилки-звездочки спят, спокойны и величавы, подобны вечной реке Ним. Не дергаются жалко и нервно, как у всего этого сброда.
Ожерелье. Венец. Взгляд в зеркало. Как всегда, совершенство. Безупречная тонкость и симметрия. Густо подведенные глаза абсолютно одинаковы, до штриха, до черточки. Вторая, зеленая, блестящая, линия краски взлетает к бровям. Вокруг шеи скрепленные пластиночки, и между них вьется нитка-кобра. Пластинки золотые. Кобра – настоящая. Священная Змея пустыни. Она спит. Она всегда спит, когда у него на плечах. Наверное, ей тоже скучно.
Он приподнял ее маленькую головку и с чувством припал своим красиво очерченным ртом прямо к сложенному капюшону. На чешуе остался легкий мерцающий след от краски-бальзама. Иногда от злости и скуки у него очень пересыхали губы. Сегодня предстоит и злиться, и скучать. Скучать, конечно, больше.
Края стены оплавились, разошлись. Зазвучала музыка. Монотонная, унылая. Приветствуй меня, Межмирье. Стели мне под ноги свою туманную тропу. Я хожу здесь уже тридцать лет, я добираюсь до линии границы и вижу ряд дремлющих миров за стеклами, точно в аквариумах, я вижу ответвления – тупики, в которых бывал уже много раз, ожидая, что там блеснет проход к чему-то новому. Я нарочно вызываю стражей границы и смеюсь, хлопая по черным носам их невообразимые морды. Я хожу в страну вулканов и в Красный Лес, но живущие там уже давно боятся меня и не показываются.
Все слабы, все вопиюще скучны. Зачем ты создал меня, отец-Солнце? Зачем ты еще младенцем ужалила меня прямо в сердце, Мать-Кобра, обрекла на почти вечную жизнь, эту музыку, эти тропы, этот угасший пульс на запястьях и долгую тоску… Расступайся, Межмирье. Ты мне надоело. Вот. Площадь. Я появляюсь словно бы из ниоткуда, так и положено полубогу. Только что были лица – и вот уже одни голые согнутые спины, и мое имя, тысячекратно повторенное, нанизывается на иглы солнечных лучей.
Я, Ашшх-Арат, Змеелов – не более чем змея, запертая в плетеной корзине ограниченных миров. С днем рождения, неудачник. Избери себе супругу и приумножь чешуйчатое племя в своей тесной корзине.
Ждут. Чешут лбы о тонко смолотый песок. Когда-нибудь же встанут? Я смотрю на них, ничего не говоря. Удобнее их не замечать. Да, поднимаются. Жарко, должно быть, полусогнувшись на песке. И по-прежнему раболепно не отрывают глаз от собственных ног. Почти с каждым мужчиной рядом примостилась девчонка, одетая в черное. Черное – самое лучшее, для праздников. Стоят, одинаковые, без украшений, разглядывают свои пальцы на ногах.
Взгляд, мимолетный, обжигает меня и прячется. Кто? Я почувствую, я найду…
Я останавливаюсь прямо возле нее. Забавно. Танцовщица. И в плетенке рядом – приветственное шипение. С моего нагрудника – презрительное шипение в ответ, царица пустыни не снисходит к товаркам, у которых с рождения удалены ядовитые зубы.
– Поднимись.
Я обращаюсь к этой дерзкой девочке, она послушно встает – маленькая, мне по плечо, даже по наплечный браслет. Усталые от солнца, уже с морщинками, глаза. Да, это их мимолетный взгляд меня остановил. Неожиданно девочка кажется мне красивой. И менее скучной, чем все остальные.
– Ты танцуешь со змеями? Она кивает.
– Разве же это – змеи?
Люд площадной не дышит и пялится.
– Потанцуй с моей коброй! Возможно, сегодня ты выйдешь замуж…
Она отчего-то вздрагивает, через силу кивает. Недовольная, но покорная мне кобра лентой соскальзывает с нагрудника на песчаную площадку. Приподнимается, демонстрируя гордость. На капюшоне – корона, похожая на солнце. Сестренка.
Танцовщица оказалась на удивление хорошо обучена. У нее была грация, ловкость, выносливость.
У нее не оказалось удачи.
Не более чем через пару кругов их танца я стоял над чуть содрогающимся телом, и едва не плакал. Раздразненная змея никак не могла правильно улечься обратно на ожерелье, а мне было так обидно.
– Видите?! – я обернулся к народу, широко раскинув руки, призывая всех в свидетели собственной обиды. – Я выбрал, и что же? Меня отвергли! Она – отвергла меня!
И все понимают, что на этот год спектакль с супружеством окончен. Ай-ай, бедный полубог, неудачливый в любви. Плачьте, люди. Молитесь за меня. Кому? Мне.
Ибо это мои игры, мой мир, мой изощренный, но несвободный разум.
Скучно…
Исчезнуть, исторгнуть вздох из их цыплячьих грудок. Уйти в тишину и прохладу разрисованных залов, и, касаясь лбом дивных узоров, застыть подобно статуе. Гробницы моих предков ждут меня. Но очень нескоро. Жаль, что от скуки не умирают. Мне кажется, я могу почувствовать в Межмирье ту дверь, которая распахнется в день моей смерти. Что за нею? Сборище подобных мне полубогов? Если так, то это будет отвратительно скучно!
Мне не нужно вставать на туманную тропу, чтобы различить дверь. Запертые стеклянные створки. Помню наизусть. Границу, и ряд прозрачных пятен, и ряд завлекательно мерцающих тупиков. Этакие пещерки.
Но… Это что такое?!!!
Человек?
Здесь, у ворот моего храма, человек незнакомой породы. Истерзанный, полуголый, кажется, в ярости. Что-то шепчет, а сил встать с земли нет – больно. Я знаю это, я сам часто делал больно… Вот до такой примерно степени.
– Кто ты?
– Я? – он разлепляет заплаканные глаза и начинает понемногу нормально дышать. – Я Авентро, я…
– Стража!
Мне не трудно защитить себя безо всякой стражи, но ведь я почти бог. Свои руки пачкать?
И вот он валяется в ногах моего трона и плетет взахлеб свою нехитрую историю о том, как некий Иноходец взял его мать и отвел куда-то далеко, в иной мир, а он попытался защитить ее, и полез драться, и тогда Иноходец… Короче, вышвырнул через Межмирье прямо ко мне.
Дверь пробил?
Силен, клянусь лучами своего отца.
– Иноходец… Кто он такой? Чем занимается?
– Он не имел права, – вопит юноша. – Он же против чудовищ, но моя мама, разве она – чудовище? Я видел, как он пошел в подземелье, я видел, как он тащил удавкой то, что называют Мягкой Тьмой. Мы ведь за этим позвали, а потом он посмотрел на мою… маму и сказал ей: «Зачем ты здесь?». Она так испугалась… Я не смог, я не смог! Он просто…
– Есть ли в твоем мире маги?
– Маги? А, колдуны… Есть, немного.
– Что они умеют?
– Я не знаю, господин, я не видел.
– Как погляжу, ты не видел ничего, кроме Иноходца. Что за мир такой? Покажи дорогу!
– Он не пустит, – тихо говорит юноша, и кажется, в голосе мелькает торжество. – Иноходец не пустит. Он для этого и создан.
– Меня не пустит?
Зрачки Ашхарата сузились так быстро, что золотая радужка показалась распускающимся бутоном цветка. Длинные, достающие кончиками чуть не до бровей ресницы подрагивали. Безупречно вылепленные ноздри раздувались, втягивая прохладный воздух подземелья. Свечи бросали неверные игривые отсветы на его убранные под обруч волосы. Коленопреклоненный пленник против своей воли ощутил растущее восхищение – после матери-сильфиды это было самое прекрасное существо, виденное им в жизни.
– Ты осмеливаешься мне это говорить, незваный гость?
Ашхарат засмеялся. Так светло, так радостно, что стражники на миг потеряли бдительность – этот смех звучал тут впервые. Был – злой. Был – истеричный. Был пополам со слезами, был издевательский. Это смех узника, отпущенного на свободу. Это смех помилованного смертника.
Змеелов порывисто поднялся. Увлажнившиеся глаза источали сияние солнца в его чистом виде.
Прощай, пустыня. Прощайте, папа и мама, как вы мне надоели. Я иду туда, где буду не хозяином, а гостем, не стрелком, а мишенью. Незнакомый мир. Куда меня даже не пустят! Откуда меня попытаются выгнать!
С днем рождения, восемью восемь раз венценосный Ашшх-Арат. Стоило дожить до тридцати лет и дождаться такого подарка!
– Ты идешь со мной, – приказал маг. – Но мы же не хотим быстро закончить все развлечение, когда тебя узнают? Поэтому…
Стражники отошли назад, увидев, как хозяин готовится сложить ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Ты продал лошадей на первом же постоялом дворе – и рыжую красотку Рассвет с длинноногим малышом Лучиком, и разозленно фыркающего Пирата, и флегматичного Горца, и охромевшую недавно Яблочко, и двух пони. Собрал деньги в кошелек, а ночью пришел первый призыв. Настойчивый, до головной боли. Люди звали Иноходца. Не заснуть, не отвернуться, не спрятаться. Не снять маску. Никогда. Вот чего хотел Эрфан – невозможности увильнуть от обязанностей.
Ты был на удивление удачлив в первых схватках, Джерри. Богиня – Счастливый Случай по-матерински обернула тебя своим сияющим крылом. Это значило лишь то, что легкой смерти не выйдет. После ухода очередного Иноходца замки на стеклянных дверях ослабевают, и ты еще три-четыре года в буквальном смысле расхлебывал последствия в виде невообразимого количества недружественных гостей. Ты перезнакомился с очень большим числом жителей Голодных Миров, и насмотрелся такого, что на обычные блуждающие тени уже не обращал внимания. Пугают народ – пусть пугают. Не убивают и ладно. Межмирье играло в странные игры. Стоило войти в него и погнаться за очередным дивным созданием, как этот хаотичный кисель начинал чрезвычайно вольно обращаться с твоим личным временем.
На охоте за клубком Мягкой Тьмы Межмирье проглотило, не подавившись, полтора года твоей жизни! А вот показавшаяся такой длительной травля обыкновенного гастролирующего кровопийцы наоборот, прошла, оказывается, за час! Привычка сразу хвататься за календарь при возвращении в реальность появилась спонтанно и прижилась надолго.
А начиналось каждый раз одинаково. Примерно так.
– Я – староста Паттер, у нас в лесу (погребе, могиле, овраге, под холмом) завелось НЕЧТО. Оно нам мешает.
– Я – Иноходец Джерард. Показывайте лес (погреб, могилу, овраг, холм).
Или так: мутная мгла, бессонница, головная боль. Бесцельное: «Где ты?!» И чужое присутствие, неважно на каком расстоянии.
Потом – путь, безошибочный, как путь страдающего от боли за порцией опиума.
– Я – Иноходец Джерард. Я пришел вернуть тебя в твой мир.
Зеркала же, которые ты объявил врагами очень давно, не собирались даже улыбаться. В них уже не было молодого парня, бывшего свинокрада и висельника, сына бродячего актера, ученика воина-безумца. В них не осталось всего, что именовалось коротко и мягко – Джерри. Межмирье вылизало суть «Джерри», как океан вылизывает детские песочные строения на кромке прибоя. Просто не было времени подобрать другое имя для этого незнакомца. И ты отдал на расправу людям то самое, жесткое, непривычное и невостребованное. Оно удивительно привилось, вцепилось, вросло подобно дурацким самоцветам в зажившее лицо.
КНИГА 2
Ашхарат
… il est beau comme le soleil,
ma merveille, mon homme a moi…
NotreDame deParis musical
В жизни ненавижу две вещи: расизм и негров…
Некто
Скучно, скучно.
Скучный ветер заметает желтые храмовые стены. Скучный песок обтирает горячие ступни. Скучный верблюд тащится по скучному бархану, и колючки в его нижней губе тоже скучные. Беспросветная тоска. Если развести руки, то под пальцами спружинят стены мира. Мирка. Мирочка. Все маленькое. Горсточка. Тропинка. И только скука – во всю ширь. Скукотища.
Гусеница с отростками-ножками… Межмирье. Небольшое, изведанное, почти нежилое. Скучное, маленькое.
Скучный маленький народец развлекается тоскливыми бесцветными гримасами скучнейших мимов.
Его мирок, его народец, его жизнь…
Наместник бога на земле – божка на крупинке сухой земельки. Наместничек. Сам полубожок. Полубог. Сыночек Солнца и Черной Кобры.
С днем рождения, о восемью восемь раз венценосный Ашшх-Арат.
С тридцатым днем рождения твое гладкое, подобное змеиному, юношески гибкое тело. А сколько лет твоей душе, венценосная кобра? Твоей скучающей душонке.
Народец вопит, народец нижайше желает видеть правителя. В тридцатый день рождения будет избрана супруга царствующему полубогу, да осветит сияющий диск отца-Солнца чело этой пока неведомой счастливицы. Площадь шириной и длиной в десять бросков копья пестрит девами, девицами, девчонками…
И каждая скучна, как колючки в губе верблюда.
И народец делает вид, что наблюдает мимов и танцоров. На самом деле – ждет.
Он видел все эти картины прямо сквозь сплошные прохладные стены. Видел, как будто стоял уже там, и жгучий ветер приветственно шевелил края жесткого праздничного одеяния.
Прилаживая широкий браслет, он напомнил себе, как грубо в народе называют такие украшения – напульсники. Только вот на его смуглых точеных запястьях жилки-звездочки спят, спокойны и величавы, подобны вечной реке Ним. Не дергаются жалко и нервно, как у всего этого сброда.
Ожерелье. Венец. Взгляд в зеркало. Как всегда, совершенство. Безупречная тонкость и симметрия. Густо подведенные глаза абсолютно одинаковы, до штриха, до черточки. Вторая, зеленая, блестящая, линия краски взлетает к бровям. Вокруг шеи скрепленные пластиночки, и между них вьется нитка-кобра. Пластинки золотые. Кобра – настоящая. Священная Змея пустыни. Она спит. Она всегда спит, когда у него на плечах. Наверное, ей тоже скучно.
Он приподнял ее маленькую головку и с чувством припал своим красиво очерченным ртом прямо к сложенному капюшону. На чешуе остался легкий мерцающий след от краски-бальзама. Иногда от злости и скуки у него очень пересыхали губы. Сегодня предстоит и злиться, и скучать. Скучать, конечно, больше.
Края стены оплавились, разошлись. Зазвучала музыка. Монотонная, унылая. Приветствуй меня, Межмирье. Стели мне под ноги свою туманную тропу. Я хожу здесь уже тридцать лет, я добираюсь до линии границы и вижу ряд дремлющих миров за стеклами, точно в аквариумах, я вижу ответвления – тупики, в которых бывал уже много раз, ожидая, что там блеснет проход к чему-то новому. Я нарочно вызываю стражей границы и смеюсь, хлопая по черным носам их невообразимые морды. Я хожу в страну вулканов и в Красный Лес, но живущие там уже давно боятся меня и не показываются.
Все слабы, все вопиюще скучны. Зачем ты создал меня, отец-Солнце? Зачем ты еще младенцем ужалила меня прямо в сердце, Мать-Кобра, обрекла на почти вечную жизнь, эту музыку, эти тропы, этот угасший пульс на запястьях и долгую тоску… Расступайся, Межмирье. Ты мне надоело. Вот. Площадь. Я появляюсь словно бы из ниоткуда, так и положено полубогу. Только что были лица – и вот уже одни голые согнутые спины, и мое имя, тысячекратно повторенное, нанизывается на иглы солнечных лучей.
Я, Ашшх-Арат, Змеелов – не более чем змея, запертая в плетеной корзине ограниченных миров. С днем рождения, неудачник. Избери себе супругу и приумножь чешуйчатое племя в своей тесной корзине.
Ждут. Чешут лбы о тонко смолотый песок. Когда-нибудь же встанут? Я смотрю на них, ничего не говоря. Удобнее их не замечать. Да, поднимаются. Жарко, должно быть, полусогнувшись на песке. И по-прежнему раболепно не отрывают глаз от собственных ног. Почти с каждым мужчиной рядом примостилась девчонка, одетая в черное. Черное – самое лучшее, для праздников. Стоят, одинаковые, без украшений, разглядывают свои пальцы на ногах.
Взгляд, мимолетный, обжигает меня и прячется. Кто? Я почувствую, я найду…
Я останавливаюсь прямо возле нее. Забавно. Танцовщица. И в плетенке рядом – приветственное шипение. С моего нагрудника – презрительное шипение в ответ, царица пустыни не снисходит к товаркам, у которых с рождения удалены ядовитые зубы.
– Поднимись.
Я обращаюсь к этой дерзкой девочке, она послушно встает – маленькая, мне по плечо, даже по наплечный браслет. Усталые от солнца, уже с морщинками, глаза. Да, это их мимолетный взгляд меня остановил. Неожиданно девочка кажется мне красивой. И менее скучной, чем все остальные.
– Ты танцуешь со змеями? Она кивает.
– Разве же это – змеи?
Люд площадной не дышит и пялится.
– Потанцуй с моей коброй! Возможно, сегодня ты выйдешь замуж…
Она отчего-то вздрагивает, через силу кивает. Недовольная, но покорная мне кобра лентой соскальзывает с нагрудника на песчаную площадку. Приподнимается, демонстрируя гордость. На капюшоне – корона, похожая на солнце. Сестренка.
Танцовщица оказалась на удивление хорошо обучена. У нее была грация, ловкость, выносливость.
У нее не оказалось удачи.
Не более чем через пару кругов их танца я стоял над чуть содрогающимся телом, и едва не плакал. Раздразненная змея никак не могла правильно улечься обратно на ожерелье, а мне было так обидно.
– Видите?! – я обернулся к народу, широко раскинув руки, призывая всех в свидетели собственной обиды. – Я выбрал, и что же? Меня отвергли! Она – отвергла меня!
И все понимают, что на этот год спектакль с супружеством окончен. Ай-ай, бедный полубог, неудачливый в любви. Плачьте, люди. Молитесь за меня. Кому? Мне.
Ибо это мои игры, мой мир, мой изощренный, но несвободный разум.
Скучно…
Исчезнуть, исторгнуть вздох из их цыплячьих грудок. Уйти в тишину и прохладу разрисованных залов, и, касаясь лбом дивных узоров, застыть подобно статуе. Гробницы моих предков ждут меня. Но очень нескоро. Жаль, что от скуки не умирают. Мне кажется, я могу почувствовать в Межмирье ту дверь, которая распахнется в день моей смерти. Что за нею? Сборище подобных мне полубогов? Если так, то это будет отвратительно скучно!
Мне не нужно вставать на туманную тропу, чтобы различить дверь. Запертые стеклянные створки. Помню наизусть. Границу, и ряд прозрачных пятен, и ряд завлекательно мерцающих тупиков. Этакие пещерки.
Но… Это что такое?!!!
Человек?
Здесь, у ворот моего храма, человек незнакомой породы. Истерзанный, полуголый, кажется, в ярости. Что-то шепчет, а сил встать с земли нет – больно. Я знаю это, я сам часто делал больно… Вот до такой примерно степени.
– Кто ты?
– Я? – он разлепляет заплаканные глаза и начинает понемногу нормально дышать. – Я Авентро, я…
– Стража!
Мне не трудно защитить себя безо всякой стражи, но ведь я почти бог. Свои руки пачкать?
И вот он валяется в ногах моего трона и плетет взахлеб свою нехитрую историю о том, как некий Иноходец взял его мать и отвел куда-то далеко, в иной мир, а он попытался защитить ее, и полез драться, и тогда Иноходец… Короче, вышвырнул через Межмирье прямо ко мне.
Дверь пробил?
Силен, клянусь лучами своего отца.
– Иноходец… Кто он такой? Чем занимается?
– Он не имел права, – вопит юноша. – Он же против чудовищ, но моя мама, разве она – чудовище? Я видел, как он пошел в подземелье, я видел, как он тащил удавкой то, что называют Мягкой Тьмой. Мы ведь за этим позвали, а потом он посмотрел на мою… маму и сказал ей: «Зачем ты здесь?». Она так испугалась… Я не смог, я не смог! Он просто…
– Есть ли в твоем мире маги?
– Маги? А, колдуны… Есть, немного.
– Что они умеют?
– Я не знаю, господин, я не видел.
– Как погляжу, ты не видел ничего, кроме Иноходца. Что за мир такой? Покажи дорогу!
– Он не пустит, – тихо говорит юноша, и кажется, в голосе мелькает торжество. – Иноходец не пустит. Он для этого и создан.
– Меня не пустит?
Зрачки Ашхарата сузились так быстро, что золотая радужка показалась распускающимся бутоном цветка. Длинные, достающие кончиками чуть не до бровей ресницы подрагивали. Безупречно вылепленные ноздри раздувались, втягивая прохладный воздух подземелья. Свечи бросали неверные игривые отсветы на его убранные под обруч волосы. Коленопреклоненный пленник против своей воли ощутил растущее восхищение – после матери-сильфиды это было самое прекрасное существо, виденное им в жизни.
– Ты осмеливаешься мне это говорить, незваный гость?
Ашхарат засмеялся. Так светло, так радостно, что стражники на миг потеряли бдительность – этот смех звучал тут впервые. Был – злой. Был – истеричный. Был пополам со слезами, был издевательский. Это смех узника, отпущенного на свободу. Это смех помилованного смертника.
Змеелов порывисто поднялся. Увлажнившиеся глаза источали сияние солнца в его чистом виде.
Прощай, пустыня. Прощайте, папа и мама, как вы мне надоели. Я иду туда, где буду не хозяином, а гостем, не стрелком, а мишенью. Незнакомый мир. Куда меня даже не пустят! Откуда меня попытаются выгнать!
С днем рождения, восемью восемь раз венценосный Ашшх-Арат. Стоило дожить до тридцати лет и дождаться такого подарка!
– Ты идешь со мной, – приказал маг. – Но мы же не хотим быстро закончить все развлечение, когда тебя узнают? Поэтому…
Стражники отошли назад, увидев, как хозяин готовится сложить ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33