Камень! дай мне подвинуться милый да там ох он двигается когда я двигаюсь он двигается со мной а я с ним и ничего подобного не было за все те месяцы венчанного счастья с бедным мертвым Патриком которому не повезло и он так и не успел превратиться в мужчину он умер мальчиком я потратила так много времени зря я не представляла что может мне дать мир за пределами сна она это все она это все чего я желал я держу тебя Джозеф ты мой ты все знаешь ты по моей просьбе создан
А потом наступает красное забытье и полыхают языки чего-то лучшего, чем пронизывавшие ее сны красные иглы, лучшего, чем жизнь или смерть или любое удовольствие, о существовании которого она могла только догадываться. Что это? Она дрожит, не выпуская его из объятий, она трепещет и стонет, понимая, что стонет, но и он стонет тоже, и она не может сказать, чей голос чей, и не знает, что дальше случится, и потом она отдается чему-то, чему она никогда прежде не сопротивлялась, потому что сопротивляться было нечему, и чему она бы никогда не сопротивлялась, потому что это более прекрасно, чем все на свете, это глубже, чем любовь, хотя, возможно, это основа любви, она теперь догадывается и понимает, что приводило в такое отчаяние всех женщин, о которых она читала в книжках. Значит, они не дуры. О, если бы она могла сказать им, как ей их жалко, но тут он доходит до какого-то предела и толкает ее так сильно, что она кричит, что ей больно, и он начинает затихать и потом останавливается и подается назад, и она видит, как источает серебро темно-багровая головка, золотисто-розовая кожа, все его шелковистое тело, мягкое как пух, сияющее как солнце, но ни на миг не угрожающее спалить Мэри Мэри Мэри. Мэри!
— Черт! — Мэри почти парализована, — Черт! Ты в порядке? Ну и ну! Погляди, что мы тут натворили! Ну и ну!
Он затрясся от смеха. Его волосы заплясали под тонкими лучами, пробивающимися откуда-то сверху в жаркую полутьму, где он и она родились вместе, родились на земле, предназначенной для орхидей и фуксий. Возможно, такое начало предвещает что-то очень хорошее.
— Давай передохнем и повторим. А, Мэри?
Но она покачала головой. Нельзя сводить все к обычному желанию, ибо это, она чувствовала, означало бы быструю смерть чувства. А смерть и без того уже была частью их жизни, ибо люди — это всего лишь люди. Но она сделает все, чтобы оттянуть этот момент на как можно более долгий срок. А кроме того, в голове у нее уже крутились планы ее вступления в мир — новой Мэри, той Мэри, которой не могло существовать раньше. До того как она заснула и которая могла бы так никогда и не состояться, если бы не Джозеф Кисс, которому, впрочем, она пока не чувствовала себя обязанной ничем, кроме удовольствия смотреть на него, и удовольствия, которое могло ей давать его большое и нежное тело.
— Мы не будем повторять это до завтрашнего дня. — О, она была сурова, эта маленькая девочка, устанавливающая правила! — Потому что мы здесь пленники, Джозеф, и все прекратится, как только нас заметят. И даже сейчас. Как мы объясним? Новое платье все в грязи. Рубашка и пиджак тоже. Волосы спутаны. И где же мы так «случайно» заляпались? Летом это не могло случиться нигде, в сухом-то саду. Нам нужно быстро под душ. Сейчас надо разойтись и как-нибудь попытаться от них ускользнуть. Мы встретимся снова, когда путь будет свободен.
С удовлетворенным видом Джозеф Кисс принялся отряхивать грязь с колен.
— Ты говоришь как мой дьявол.
— А может, это я. Может, это меня ты встречал, но не знал этого. Когда я видела сны, а ты фантазировал. Могли ведь мы уже встречаться? А если мы встретились именно так?
— Ох, Мэри. Ты так жаждешь симметрии? Это опасно, в наши дни. — Он подмигнул. — Но думаю, что ты — сила, которую можно бояться.
Это не произвело на нее впечатления.
— Вот почему, наверное, ты говорил с дьяволами, а я только с кинозвездами. Нам нужно принять душ, Джозеф.
Она поймала его взгляд, и они снова пропали: он лежал на спине, и она скакала на нем верхом, как амазонка, оседлавшая его большое сильное тело.
вечно стремиться вверх в этом золотистом свете разве нирвана может дать так много его квадратная челюсть резкие черты сильные руки кружева у горла и на запястьях теперь все глаза устремлены на посадочную полосу мы наблюдаем как «Серебряная чайка» компании KLM за штурвалом которой сидит единственный и неповторимый Дж. X. Сквайр человек познакомивший Англию с джазом и наш самый популярный радиоведущий закладывает вираж над аэродромом
Когда Джозеф Кисс и Мэри Газали, «случайно» промокшие, но более или менее отряхнувшие с себя листву, пошли каждый своим путем — он в общее психиатрическое (мужское) отделение, а она — в особое крыло (женское), — было уже время чая. В рекреации оставалась лишь Дорин Темплтон, но она так была поглощена своей писаниной (со времени водворения в больницу она успела уже отправить около тридцати писем разным политикам), что не заметила появления Мэри. Мэри удалось добраться до своей маленькой комнатки, и она очень надеялась на то, что никто не придаст особого значения мокрым следам, оставленным ею на мраморном полу коридора. Она знала, что сможет безнаказанно устроить еще пару-другую свиданий в оранжерее, но и там, и в любом другом месте на территории больницы их легко могли вычислить. Сестра Китти Додд хорошо знала, до чего доходят некоторые пациенты, чтобы «заниматься этим», и как часто удается их «за этим» застукать. А кроме того, Мэри до сих пор не осуществила свой замысел. Джозеф Кисс не разочаровал ее. В реальности опыт оказался гораздо лучше, чем рисовался ей в воображении, и она знала, что любит его, но пока кто-нибудь не начал подозревать, до чего она дошла, и пока она не привязалась окончательно к мистеру Киссу, она очень хотела ближе познакомиться с юным Дэвидом Маммери. Ее честолюбивый замысел нашел теперь подкрепление в только обретенном ею желании разделить свое чувство по крайней мере с еще одним человеком. Если бы завтра утром ей удалось заполучить Маммери, то вечером она опять могла бы встретиться в оранжерее с Джозефом Киссом.
Когда сестра Китти Додд нашла ее, Мэри уже успела раздеться и лежала в ванне.
— Мэри, дорогая, ты слышала? — Мягкость и невинность тона сиделки сообщили Мэри, что ее тайна еще не раскрыта.
— Что слышала, сестра? — Мэри прикрыла синяк мочалкой.
— Твоя дочь приехала! С твоим двоюродным братом. Она сдала экзамены в Шотландии, и ей сказали, что ты проснулась. Она, конечно, раньше видела тебя несколько раз, но ты же не видела ее, во всяком случае, довольно много лет. Да, да, здесь твоя Хелен, только что из Шотландии! А твой кузен, должна сказать, кажется очень милым. Я видела его и раньше. Ты его помнишь?
Мэри не шелохнулась и словно онемела. Потом спряталась как можно глубже под водой: «Дорогая, дорогая, дорогая».
— Ты его помнишь? — Сестра Китти пнула оторвавшийся кусочек линолеума. — Мистера Мелдрума?
— Да. — Мэри скривила губы. Секунду на них держалась ухмылка.
— Ох, Мэри, ты боишься, дорогая. Это понятно. Но все хорошо. Они очень-очень милые люди и очень о тебе беспокоятся. Хелен сама не своя от радости, но немного нервничает, так же как ты, но… Дорогая. Ах, Мэри, она так долго ждала. Пятнадцать лет! Она уже почти взрослая.
Испытывая смутное ощущение, что когда-то давно бросила дочь, Мэри подумала, что Хелен может ее ненавидеть.
Или это она сама на нее обижена? Доктор Мейл говорил ей, что Гордон Меддрум и Хелен должны приехать после обеда, но она была так поглощена своим романом с Джозефом Киссом, что позабыла об этом, и теперь ее вина только усиливалась оттого, что никто не догадывался о том, что произошло на самом деле.
— Ах, Мэри, я же не идиотка и понимаю, что ты нервничаешь. Наденешь новое платье?
— Нет. — Мэри резко подняла голову и смахнула с глаз мыльную пену.
— Но!.. — Сестра Китти, кажется, начала заводиться.
— Один из садовников толкнул меня, и я упала в грязь, — выпалила она не моргнув глазом.
Сестра Китти Додд разгневалась.
— Таким людям нельзя разрешать находиться на территории больницы. Кто это?
— Не знаю. Но я сама была виновата. — Чтобы сестра Китти не увидела, как она покраснела, Мэри опять нырнула под воду.
— Что ж, тогда надень коричневое. Тоже миленькое. — Хотя Мэри и не слышала ее голос, но он был определенно веселым.
Мэри снова вынырнула как наяда.
— Да, надену-ка я его.
— Хелен все равно, в чем ты будешь. Она будет так рада тебя увидеть. — Достав большую белую банную простыню, сестра Китти развернула ее перед собой. — Выходи же, моя мадонна!
устала устала устала
Через двадцать минут, по мере приближения к мраморному вестибюлю, одетая в бежевое платье Мэри Газали взяла себя в руки, главным образом благодаря тому, что вспомнила наслаждение от своей давешней эскапады, а отчасти потому, что уже не боялась, что ее разоблачат. Сестра Китти Додд предупредительно встала перед ней у двери в кабинет доктора Мейла. Мэри казалось, что она вернулась в Страну грез, настолько отрешенно она себя ощущала. Голос сестры Китти Додд казался ей бессмысленным, а потом полированная дубовая дверь внезапно распахнулась — прямо на желтый пляж с рокочущими яркими волнами (ей еще предстояло съездить на морское побережье), а потом море исчезло, но остались трое морских сказочных зловещих зверей.
— …ерунда, — прошептал доктор Мейл. — А, вот и вы! — Он был похож на лишенное хлорофилла растение больше, чем на мужчину. Коснувшись завитков ее волос пальцами, он развернул ее лицом к родственникам. — Вот и она!
Белое лицо девочки было обрамлено бледно-рыжим пламенем, а стоявший рядом мужчина казался всего лишь темной тенью. Оба стояли спиной к огромному окну с витражом, сквозь которое пробивалось послеполуденное солнце.
— Это Хелен. — Голос доктора Мейла был мягок. — А это Гордон Мелдрум, которого вы, несомненно, помните.
— Нет.
Волосы ее дочери были почти соломенными, светлее ее собственных. На ней было голубое платье с короткими рукавами, маленькая золотая цепочка, золотой браслет. Мэри не удивилась ее сходству с Мерль Оберон. Еще она была похожа на свою бабушку.
— Мы никогда не встречались. — У Гордона Мелдрума оказался глубокий успокаивающий голос и приятная нерешительная манера, хотя Мэри слегка смутил сильный запах табака, исходивший от его пиджака и фланелевых брюк. Когда он слегка подвинулся, Мэри наконец увидела его серые, широко расставленные глаза, редеющие волосы, узкие губы. Он улыбался. — Добрый день, Мэри. Я так рад, что тебе стало лучше. — Он не сделал попытки обнять ее.
— Привет! — рванувшись вперед, сказала Хелен с по-детски фальшивым энтузиазмом. — Мама! Ну ты даешь! Выглядишь супер! Я ужасно рада, что тебе лучше. — Она замолчала.
Мэри улыбнулась.
— Я думала о тебе во сне, Хелен. — Она взмахнула рукой. — То есть я думала о моей малышке. О том, что я считала моей малышкой. Во сне я думала, что ты, может быть, уже умерла. — Она вздохнула и опять шевельнула рукой, словно извиняясь. — Мне трудно объяснить… Но я очень рада, что ты не умерла. Как-то звучит нехорошо. — Теперь она уже и рукой пошевелить не могла.
— Ты выглядишь классно! — воскликнула Хелен с жаром, теперь уже совершенно неподдельным. — Так молодо!
— Это правда. Вы выглядите как сестры. — Произнося этот заезженный комплимент как удачно найденную реплику, доктор Мейл, казалось, весь расплылся от удовольствия. — Почти как сестры. Всего пара лет разницы.
— Но это ненормально, не правда ли? — Мэри Газали была благодарна ему за банальности, которые помогали ей установить контакт и с дочерью, и с очевидно довольным кузеном.
— Это очень необычная ситуация. — Доктор Мейл развел руками. — Уверен, никто не обидится, если я покину вас на некоторое время?
Сестра Китти Додд явно не хотела уходить вслед за доктором Мейлом. Она была едва ли не загипнотизирована картиной этого воссоединения.
— Если что понадобится, позовите. Чуть позже я принесу вам кофе.
Мэри села у окна, боком к огромному витражу, и, махнув рукой в сторону геометрически ровных клумб и сада, видневшегося по обеим сторонам гравиевой дорожки, произнесла:
— Прелесть! Особенно розы. Вы приехали поездом?
— На автобусе. — Гордон Мелдрум был благодарен за эту обыденную тему. — Из Вест-Бромптона. Тридцатка идет прямо досюда. Это удобно. Мы и раньше пользовались этим автобусом, когда навещали тебя. Когда ты спала. Я должен сказать, что Хелен с малых лет знала этот маршрут лучше любого другого.
— Вы живете рядом с кладбищем. — Мэри не была уверена, видела она это во сне или ей говорила сестра Китти Додд. Еще было письмо, но оно где-то затерялось вскоре после ее пробуждения.
— В Бромптоне. Точнее сказать, это Эрлз-Корт. Не самое лучшее место. Все местные богачи вроде миссис Панкхерст уже померли! В Филбич-Гарденз мы, наверно, единственные англичане, остальные — австралийцы или поляки. Но там довольно мило и удобно, да и Хелен недалеко добираться до школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
А потом наступает красное забытье и полыхают языки чего-то лучшего, чем пронизывавшие ее сны красные иглы, лучшего, чем жизнь или смерть или любое удовольствие, о существовании которого она могла только догадываться. Что это? Она дрожит, не выпуская его из объятий, она трепещет и стонет, понимая, что стонет, но и он стонет тоже, и она не может сказать, чей голос чей, и не знает, что дальше случится, и потом она отдается чему-то, чему она никогда прежде не сопротивлялась, потому что сопротивляться было нечему, и чему она бы никогда не сопротивлялась, потому что это более прекрасно, чем все на свете, это глубже, чем любовь, хотя, возможно, это основа любви, она теперь догадывается и понимает, что приводило в такое отчаяние всех женщин, о которых она читала в книжках. Значит, они не дуры. О, если бы она могла сказать им, как ей их жалко, но тут он доходит до какого-то предела и толкает ее так сильно, что она кричит, что ей больно, и он начинает затихать и потом останавливается и подается назад, и она видит, как источает серебро темно-багровая головка, золотисто-розовая кожа, все его шелковистое тело, мягкое как пух, сияющее как солнце, но ни на миг не угрожающее спалить Мэри Мэри Мэри. Мэри!
— Черт! — Мэри почти парализована, — Черт! Ты в порядке? Ну и ну! Погляди, что мы тут натворили! Ну и ну!
Он затрясся от смеха. Его волосы заплясали под тонкими лучами, пробивающимися откуда-то сверху в жаркую полутьму, где он и она родились вместе, родились на земле, предназначенной для орхидей и фуксий. Возможно, такое начало предвещает что-то очень хорошее.
— Давай передохнем и повторим. А, Мэри?
Но она покачала головой. Нельзя сводить все к обычному желанию, ибо это, она чувствовала, означало бы быструю смерть чувства. А смерть и без того уже была частью их жизни, ибо люди — это всего лишь люди. Но она сделает все, чтобы оттянуть этот момент на как можно более долгий срок. А кроме того, в голове у нее уже крутились планы ее вступления в мир — новой Мэри, той Мэри, которой не могло существовать раньше. До того как она заснула и которая могла бы так никогда и не состояться, если бы не Джозеф Кисс, которому, впрочем, она пока не чувствовала себя обязанной ничем, кроме удовольствия смотреть на него, и удовольствия, которое могло ей давать его большое и нежное тело.
— Мы не будем повторять это до завтрашнего дня. — О, она была сурова, эта маленькая девочка, устанавливающая правила! — Потому что мы здесь пленники, Джозеф, и все прекратится, как только нас заметят. И даже сейчас. Как мы объясним? Новое платье все в грязи. Рубашка и пиджак тоже. Волосы спутаны. И где же мы так «случайно» заляпались? Летом это не могло случиться нигде, в сухом-то саду. Нам нужно быстро под душ. Сейчас надо разойтись и как-нибудь попытаться от них ускользнуть. Мы встретимся снова, когда путь будет свободен.
С удовлетворенным видом Джозеф Кисс принялся отряхивать грязь с колен.
— Ты говоришь как мой дьявол.
— А может, это я. Может, это меня ты встречал, но не знал этого. Когда я видела сны, а ты фантазировал. Могли ведь мы уже встречаться? А если мы встретились именно так?
— Ох, Мэри. Ты так жаждешь симметрии? Это опасно, в наши дни. — Он подмигнул. — Но думаю, что ты — сила, которую можно бояться.
Это не произвело на нее впечатления.
— Вот почему, наверное, ты говорил с дьяволами, а я только с кинозвездами. Нам нужно принять душ, Джозеф.
Она поймала его взгляд, и они снова пропали: он лежал на спине, и она скакала на нем верхом, как амазонка, оседлавшая его большое сильное тело.
вечно стремиться вверх в этом золотистом свете разве нирвана может дать так много его квадратная челюсть резкие черты сильные руки кружева у горла и на запястьях теперь все глаза устремлены на посадочную полосу мы наблюдаем как «Серебряная чайка» компании KLM за штурвалом которой сидит единственный и неповторимый Дж. X. Сквайр человек познакомивший Англию с джазом и наш самый популярный радиоведущий закладывает вираж над аэродромом
Когда Джозеф Кисс и Мэри Газали, «случайно» промокшие, но более или менее отряхнувшие с себя листву, пошли каждый своим путем — он в общее психиатрическое (мужское) отделение, а она — в особое крыло (женское), — было уже время чая. В рекреации оставалась лишь Дорин Темплтон, но она так была поглощена своей писаниной (со времени водворения в больницу она успела уже отправить около тридцати писем разным политикам), что не заметила появления Мэри. Мэри удалось добраться до своей маленькой комнатки, и она очень надеялась на то, что никто не придаст особого значения мокрым следам, оставленным ею на мраморном полу коридора. Она знала, что сможет безнаказанно устроить еще пару-другую свиданий в оранжерее, но и там, и в любом другом месте на территории больницы их легко могли вычислить. Сестра Китти Додд хорошо знала, до чего доходят некоторые пациенты, чтобы «заниматься этим», и как часто удается их «за этим» застукать. А кроме того, Мэри до сих пор не осуществила свой замысел. Джозеф Кисс не разочаровал ее. В реальности опыт оказался гораздо лучше, чем рисовался ей в воображении, и она знала, что любит его, но пока кто-нибудь не начал подозревать, до чего она дошла, и пока она не привязалась окончательно к мистеру Киссу, она очень хотела ближе познакомиться с юным Дэвидом Маммери. Ее честолюбивый замысел нашел теперь подкрепление в только обретенном ею желании разделить свое чувство по крайней мере с еще одним человеком. Если бы завтра утром ей удалось заполучить Маммери, то вечером она опять могла бы встретиться в оранжерее с Джозефом Киссом.
Когда сестра Китти Додд нашла ее, Мэри уже успела раздеться и лежала в ванне.
— Мэри, дорогая, ты слышала? — Мягкость и невинность тона сиделки сообщили Мэри, что ее тайна еще не раскрыта.
— Что слышала, сестра? — Мэри прикрыла синяк мочалкой.
— Твоя дочь приехала! С твоим двоюродным братом. Она сдала экзамены в Шотландии, и ей сказали, что ты проснулась. Она, конечно, раньше видела тебя несколько раз, но ты же не видела ее, во всяком случае, довольно много лет. Да, да, здесь твоя Хелен, только что из Шотландии! А твой кузен, должна сказать, кажется очень милым. Я видела его и раньше. Ты его помнишь?
Мэри не шелохнулась и словно онемела. Потом спряталась как можно глубже под водой: «Дорогая, дорогая, дорогая».
— Ты его помнишь? — Сестра Китти пнула оторвавшийся кусочек линолеума. — Мистера Мелдрума?
— Да. — Мэри скривила губы. Секунду на них держалась ухмылка.
— Ох, Мэри, ты боишься, дорогая. Это понятно. Но все хорошо. Они очень-очень милые люди и очень о тебе беспокоятся. Хелен сама не своя от радости, но немного нервничает, так же как ты, но… Дорогая. Ах, Мэри, она так долго ждала. Пятнадцать лет! Она уже почти взрослая.
Испытывая смутное ощущение, что когда-то давно бросила дочь, Мэри подумала, что Хелен может ее ненавидеть.
Или это она сама на нее обижена? Доктор Мейл говорил ей, что Гордон Меддрум и Хелен должны приехать после обеда, но она была так поглощена своим романом с Джозефом Киссом, что позабыла об этом, и теперь ее вина только усиливалась оттого, что никто не догадывался о том, что произошло на самом деле.
— Ах, Мэри, я же не идиотка и понимаю, что ты нервничаешь. Наденешь новое платье?
— Нет. — Мэри резко подняла голову и смахнула с глаз мыльную пену.
— Но!.. — Сестра Китти, кажется, начала заводиться.
— Один из садовников толкнул меня, и я упала в грязь, — выпалила она не моргнув глазом.
Сестра Китти Додд разгневалась.
— Таким людям нельзя разрешать находиться на территории больницы. Кто это?
— Не знаю. Но я сама была виновата. — Чтобы сестра Китти не увидела, как она покраснела, Мэри опять нырнула под воду.
— Что ж, тогда надень коричневое. Тоже миленькое. — Хотя Мэри и не слышала ее голос, но он был определенно веселым.
Мэри снова вынырнула как наяда.
— Да, надену-ка я его.
— Хелен все равно, в чем ты будешь. Она будет так рада тебя увидеть. — Достав большую белую банную простыню, сестра Китти развернула ее перед собой. — Выходи же, моя мадонна!
устала устала устала
Через двадцать минут, по мере приближения к мраморному вестибюлю, одетая в бежевое платье Мэри Газали взяла себя в руки, главным образом благодаря тому, что вспомнила наслаждение от своей давешней эскапады, а отчасти потому, что уже не боялась, что ее разоблачат. Сестра Китти Додд предупредительно встала перед ней у двери в кабинет доктора Мейла. Мэри казалось, что она вернулась в Страну грез, настолько отрешенно она себя ощущала. Голос сестры Китти Додд казался ей бессмысленным, а потом полированная дубовая дверь внезапно распахнулась — прямо на желтый пляж с рокочущими яркими волнами (ей еще предстояло съездить на морское побережье), а потом море исчезло, но остались трое морских сказочных зловещих зверей.
— …ерунда, — прошептал доктор Мейл. — А, вот и вы! — Он был похож на лишенное хлорофилла растение больше, чем на мужчину. Коснувшись завитков ее волос пальцами, он развернул ее лицом к родственникам. — Вот и она!
Белое лицо девочки было обрамлено бледно-рыжим пламенем, а стоявший рядом мужчина казался всего лишь темной тенью. Оба стояли спиной к огромному окну с витражом, сквозь которое пробивалось послеполуденное солнце.
— Это Хелен. — Голос доктора Мейла был мягок. — А это Гордон Мелдрум, которого вы, несомненно, помните.
— Нет.
Волосы ее дочери были почти соломенными, светлее ее собственных. На ней было голубое платье с короткими рукавами, маленькая золотая цепочка, золотой браслет. Мэри не удивилась ее сходству с Мерль Оберон. Еще она была похожа на свою бабушку.
— Мы никогда не встречались. — У Гордона Мелдрума оказался глубокий успокаивающий голос и приятная нерешительная манера, хотя Мэри слегка смутил сильный запах табака, исходивший от его пиджака и фланелевых брюк. Когда он слегка подвинулся, Мэри наконец увидела его серые, широко расставленные глаза, редеющие волосы, узкие губы. Он улыбался. — Добрый день, Мэри. Я так рад, что тебе стало лучше. — Он не сделал попытки обнять ее.
— Привет! — рванувшись вперед, сказала Хелен с по-детски фальшивым энтузиазмом. — Мама! Ну ты даешь! Выглядишь супер! Я ужасно рада, что тебе лучше. — Она замолчала.
Мэри улыбнулась.
— Я думала о тебе во сне, Хелен. — Она взмахнула рукой. — То есть я думала о моей малышке. О том, что я считала моей малышкой. Во сне я думала, что ты, может быть, уже умерла. — Она вздохнула и опять шевельнула рукой, словно извиняясь. — Мне трудно объяснить… Но я очень рада, что ты не умерла. Как-то звучит нехорошо. — Теперь она уже и рукой пошевелить не могла.
— Ты выглядишь классно! — воскликнула Хелен с жаром, теперь уже совершенно неподдельным. — Так молодо!
— Это правда. Вы выглядите как сестры. — Произнося этот заезженный комплимент как удачно найденную реплику, доктор Мейл, казалось, весь расплылся от удовольствия. — Почти как сестры. Всего пара лет разницы.
— Но это ненормально, не правда ли? — Мэри Газали была благодарна ему за банальности, которые помогали ей установить контакт и с дочерью, и с очевидно довольным кузеном.
— Это очень необычная ситуация. — Доктор Мейл развел руками. — Уверен, никто не обидится, если я покину вас на некоторое время?
Сестра Китти Додд явно не хотела уходить вслед за доктором Мейлом. Она была едва ли не загипнотизирована картиной этого воссоединения.
— Если что понадобится, позовите. Чуть позже я принесу вам кофе.
Мэри села у окна, боком к огромному витражу, и, махнув рукой в сторону геометрически ровных клумб и сада, видневшегося по обеим сторонам гравиевой дорожки, произнесла:
— Прелесть! Особенно розы. Вы приехали поездом?
— На автобусе. — Гордон Мелдрум был благодарен за эту обыденную тему. — Из Вест-Бромптона. Тридцатка идет прямо досюда. Это удобно. Мы и раньше пользовались этим автобусом, когда навещали тебя. Когда ты спала. Я должен сказать, что Хелен с малых лет знала этот маршрут лучше любого другого.
— Вы живете рядом с кладбищем. — Мэри не была уверена, видела она это во сне или ей говорила сестра Китти Додд. Еще было письмо, но оно где-то затерялось вскоре после ее пробуждения.
— В Бромптоне. Точнее сказать, это Эрлз-Корт. Не самое лучшее место. Все местные богачи вроде миссис Панкхерст уже померли! В Филбич-Гарденз мы, наверно, единственные англичане, остальные — австралийцы или поляки. Но там довольно мило и удобно, да и Хелен недалеко добираться до школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84