Часовня была довольно старая. Кое-где виднелась мозаика, урны с цветами, а впереди — возвышение наподобие алтаря, на котором уже стоял большой полированный гроб из сосны. Место напомнило ей бомбоубежище. Она подумала, что для настоящих церковных похорон требуется еще что-то. Ей показалось, что сзади послышался шепот. Прислушалась — ничего.
Тут перед ними появилось, рассыпаясь в извинениях, тщедушное бледное создание — викарий в англиканском облачении. Он забубнил еле слышно и упомянул «нашего дорогого родственника и друга Бенджамина».
Я уже не чувствую себя в метро в такой безопасности, как раньше. Во время войны это было самое лучшее место. Говорят, он связался с масонами, но в его комнате ничего не нашли. Какая ужасная смерть. Он не собирался умирать. У него не могло быть такого намерения. Никакой записки. «Астория» была его любимым местом. Да, там лучше всего. Он обещал взять меня на оленью охоту в Ричмонд-парк. Не красавец, конечно, не Эр-рол Флинн. Но и страшненьким его не назовешь. Какая жалость. Какая потеря. Но он, наверное, теперь счастлив. А бывает рай для гомиков?
К облегчению Мэри, гимн на стихи блейковского «Иерусалима» оказался достаточно возвышенным для того, чтобы снять общее напряжение. Многие заплакали, и Мэри испытала смутное чувство вины за то, что не присоединяется к их слезам. Но, по крайней мере, она могла петь вместе со всеми.
«Мой дух в борьбе несокрушим, незримый меч всегда со мной. Мы возведем Иерусалим в зеленой Англии родной». Она пела, и перед ее взором, как когда-то перед взором Блейка, вставало видение нового Лондона, в котором не было тру щоб и нищеты, а все дома, дворцы, парки и рощи светились божественной благодатью. Похоже на рай, на то, что многие надеялись увидеть после войны. Потом неровное пение скорбящих поддержал хорошо поставленный голос викария. Этот голос придал требовательным стихам обывательскую интонацию. Может быть, умеренность и аккуратность являются сутью современной церкви? Может, даже в такой момент она готова лишь лицемерно скорбеть? Во всем этом Мэри Газали ощутила обращенный к ней вызов, на который ей было что ответить, и поэтому запела от всего сердца.
Дэвид Маммери был потрясен, услышав ее. Уже давно он привык к ее нерешительности, привык считать ее робкой, но сейчас она была похожа на жаворонка, выводящего свои трели чистым голосом так красиво, что он не мог не присоединиться к ней. Джозеф Кисс тоже был вдохновлен ее пением, так же как и многие другие в часовне. Наконец стихи гимна прозвучали так, как они должны были прозвучать, и единый слаженный хор восславил воспарение души Бена Френча в рай. Маммери не обращал внимания на беспокойные неодобрительные взгляды родственников Бена, сидевших на первых двух рядах через проход. Он знал, что большинство из них считают смерть Бена чуть ли не самоубийством, закономерным следствием его образа жизни. Со своей стороны, внезапно лишившись друга, Маммери обвинял в несчастии тех, кто был с Беном в ночь его смерти. Они побоялись вызвать «скорую помощь». Оба его приятеля были бородатыми, выцветшими, в потрепанных пиджаках и брюках. Они сидели впереди. С ними тогда была женщина с грубыми чертами лица, которая теперь стояла у гроба и заявляла, что именно она была настоящей любовью Бена. Гектор Браун, спутник жизни Бена в последние двадцать лет, стоял с покрасневшими глазами и выглядел потрясенным. Гектор был маленький, необычайно деликатный. Бен оставил его следить за коттеджем в Йоркшире, а сам приехал в Лондон заканчивать книгу и по привычке подцепил на улице дружка, который на этот раз оказался подружкой. Потом он умер. «Иерусалим» для службы выбрал Гектор — Бен очень любил Блейка.
Сначала Маммери испытывал сочувствие к родственникам Бена, но вскоре стало ясно, что мало кому из них было до него дело. Отец, неуравновешенный человек, явно чувствовал себя не в своей тарелке. В завещании Бена был упомянут только Гектор. У матери Бена были темные, мягкие черты, а губы странным образом загибались по уголкам, так что при всей ее печали казалось, что она улыбается мертвенной улыбкой. Она была расстроена и смертью сына, и поведением мужа. Все родственники были в темном и одеты бедно. Только брат, которого Маммери сперва принял за одного из владельцев похоронного бюро, выглядел преуспевающим. Особняком среди родственников держалась и сестра. Она была намного моложе Бена, с золотистыми волосами, в куртке из кроличьего меха. Она горевала искренне, и ее рука так дрожала, что не могла удержать листок с текстом гимна. В другой руке, в перчатке, она комкала платок в разводах туши. Бен рассказывал Маммери, что однажды сестра безуспешно попыталась вступиться за него перед отцом. Гнев отца был связан не с ориентацией Бена, а с его решением развестись с женой, на которой он женился в восемнадцать лет. Отец считал, что следует идти на компромиссы, если они помогают сохранить лицо. Интересно, сколько отвратительных сделок с совестью совершили за долгие годы совместной жизни мистер Френч и его жена? Маммери вспомнил темный, дурно пахнущий дом, в котором он бывал в детстве. А сам Бен даже тогда старался как можно больше времени проводить у своего друга.
Отпевание закончилось, родственники Бена подняли на плечи тяжелый гроб и понесли его к дверям. За гробом потянулись члены семьи, а подальше — друзья Бена, многие из которых были на вид типичными геями, другие в традиционных афганских одеждах, шелковых китайских нарядах или в штанах из оленьей кожи с бахромой, как ветераны гражданской войны. Это немного позабавило Маммери. Среди этих людей он казался вполне консервативным. Даже Джозеф Кисс был похож на важного чиновника в отставке.
Кажется, у меня стоит черт что делать? Мысли о смерти возбуждают, это противоестественно. Просто страх, страх и ничего кроме страха. Ужасно.
Процессия двинулась по дорожке, между дубов, каштанов, вязов, мимо памятников с рыдающими ангелами, мимо ангелов с мечами в руках, ангелов, вздымающих крылья к небесам. Кругом было много зеленых кустов и повсюду буйствовали заросли папоротника. Маммери оглянулся и вдруг увидел позади траурной процессии «Харгривза» в мешковатом черном костюме. Его лицо блестело от слез. Придвинувшись к Маммери, Гектор сказал с оттенком сарказма:
— А это еще кто?
— Я его знаю, — сказал Маммери. — Но не предполагал, что они были знакомы.
— Какой-нибудь дружок на ночь. Он умел их очаровывать, ублюдок.
Гектор тут же ужаснулся своим словам. Он не мог простить другу многочисленных измен и настаивал на почтительном отношении к Лиззи, претендующей на то, что она была наперсницей Бена, его музой, хотя Маммери говорил Гектору, что Бен несколько раз пытался порвать с ней. Она рассказала, что в ночь его смерти отправилась на его квартиру в Куинс-парке, пытаясь добиться «воссоединения». Бен не дорожил своими связями как с женщинами, так и с мужчинами и собирался вернуться к Гектору. Он умер, пытаясь забыться от всех и от Лизи в том числе. Маммери был убежден, что именно из-за нее и произошло несчастье.
На повороте дорожки, у канала, когда оставалось преодолеть последние несколько ярдов до вырытой ямы, гроб, который несли родственники, слегка накренился, и в этот момент Маммери потерял контроль над собой и затрясся в рыданиях. Спасибо, Гектор тут же мягко подхватил его под руку. Когда, ничего не видя от слез, Маммери споткнулся, Мэри Газали поддержала его с другой стороны под правый локоть, а Джозеф Кисс пробормотал сзади:
— Держись, старина. Держись, держись, держись.
Добравшись до развороченной глины, все встали. Викарий затянул что-то, призванное утешить присутствующих, но добился только того, что Маммери отвел взгляд в сторону, боясь, что будет заметно его отвращение. Когда фоб опустили в могилу, Маммери перевел внимание на тот берег канала и, удивившись непривычному виду высокой ограды коттеджа, увидел краем глаза силуэт, мелькнувший среди кладбищенских вязов. Это был «Харгривз», все еще державшийся поодаль, возможно из боязни выдать свою близость с покойным. Маммери захотелось подозвать Джо Хотона каким-нибудь дружеским жестом.
Солнце сияло вовсю. Птицы распевали вдохновенные песни на свежем полуденном воздухе. Маммери глянул на часы и увидел, что подошло время ланча. Он подумал о том, что хорошо бы после похорон найти какой-нибудь паб на Харроу-роуд и завершить там ритуал этого печального дня, но ему не хотелось, чтобы поминки превратились в сентиментальное перечисление достоинств и талантов Бена, чем обязательно занялась бы Лиззи.
Неожиданно на дальнем краю могилы лицом к викарию появился «Харгривз». В правой руке он держал листок бумаги. Когда викарий бросил на фоб горсть земли, Джо Хотон громким голосом прервал церемонию:
Сквозь жар и холод он прошел,
Сквозь мрак ночной и свет,
Тот, кто теперь от нас ушел,
Кого меж нами нет.
Викарий вопросительно уставился на родственников, которые, в свою очередь, принялись поглядывать на друзей Бена. Те тоже недоумевали. «Харгривз» явился один, сам по себе. Он решил, что Бен не должен уйти под землю без искреннего объяснения в любви.
Маммери представил себе, как Бен довольно хихикает при виде всеобщего замешательства. Викарий решил все же выслушать «Харгривза», сложил руки и, сжав губы, потупился в могилу.
Он был не человек, а бог,
Без догмы, без систем.
Мужчиной был он, если мог,
Был женщиной затем.
Тут до викария дошло, что эти стихи имеют весьма сомнительное содержание, и он хотел вмешаться, но для этого ему не хватало мужества.
Теперь уже навечно
Свободный и простой,
Веселый и беспечный
Он стал самим собой.
«Харгривз» наклонился, поцеловал бумагу и кинул свое трепещущее на ветру прощальное слово на крышку гроба.
— Что ж, — глаза викария покраснели, — я хотел бы…
Хогон повернулся и медленно, с достоинством пошел к воротам.
Для истории это будет не больше чем несколько тетрадок сложенных в картонную коробку на чердаке они живы, пока не сданы в какой-нибудь заштатный архив. У Мейбл сифак это она клянусь больше некому а та девица вис ки бат пер мат джао во ислам лая хакиян лэ рэхи тхи… Жаль, никакого шанса быть похороненным на еврейском кладбище.
— Всегда лучше все продумать заблаговременно, чтобы избежать такого рода… — Викарий сделал слабый умиротворяющий жест. — Сожалею, миссис Френч.
И тут мать Бена из последних сил разрыдалась.
— Все так хорошо прошло! — сказала она.
— Он просто сумасшедший! — Щеки мистера Френча побагровели. Маммери вспомнил, как это завораживало его в детстве. — Готов поспорить, что все они прекрасно знали, что он собирается сделать!
Полагая, что полностью отдал дань уважения старому другу, Маммери воспользовался всеобщим замешательством и начал отступать в компании Мэри Газали, Джозефа Кисса, Момбажи Файша и Алисы, на лице которой читалось легкое удивление.
— Наверно, мы все можем поместиться в моей машине, — сказал бывший африканский моряк, когда они выбрались на свободу. — При условии, что вы не возьмете кого-нибудь еще. Куда едем, Дэвид?
— Не могли бы вы подбросить нас на Фенчерч-стрит? — спросил Маммери, открывая заднюю дверь маленького «эскорта» Файша, припаркованного у часовни. — Бен часто читал там стихи. — Он забрался в машину.
— У «Принцессы Уэльской», — сказал Джозеф Кисс — Прекрасный фасад эпохи королевы Анны, немного испорченный елизаветинским интерьером.
Маммери подвинулся, чтобы дать мистеру Киссу сесть поудобнее.
— Да, сейчас его называют «Принцесса Диана». Бену там нравилось.
Усевшись рядом с Маммери с другой стороны, Мэри Газали посмотрела в окно.
— Что делает здесь этот мальчик? Я видела его раньше.
Худой мальчишка тоже взглянул на нее. Одетый в темно-синюю куртку с капюшоном, он стоял на обочине тротуара у светофора. Дождавшись зеленого света, он пошел через Харроу-роуд и пропал в лабиринте пыльных, застроенных ветхими домами улочек Вест-Килбурна.
— На мой взгляд, вполне невинное дитя. — Джозеф Кисс внимательно посмотрел на Мэри.
— Это тот парень, что украл твою сумочку? — Маммери попытался поймать ее взгляд. — Он был на похоронах?
Момбажи Файша включил передачу и дал задний ход. Демонстрируя новую прическу, миссис Файша обернулась к Мэри Газали и улыбнулась.
— Я знаю, кто вы. Но нас не представили. Меня зовут Алиса.
— Наслышана о вас. — Мэри улыбнулась.
К тому времени, как их автомобиль двинулся в восточном направлении, все уже обменялись рукопожатиями. Наклонившись вперед, Мэри объяснила Алисе Файша, что «Харгривз» тоже был членом их группы.
— Но мы не знали, что он был другом Бена.
Дэвид Маммери кинул прощальный взгляд на высокие деревья «Кенсал-райз». Над дубами, ближе к каналу, парили птицы — пустельги, кажется. Подобно лисам и барсукам, они обнаружили, что город для них подходит — кладовая объедков. Его восхищал их инстинкт выживания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84