Мы пробудем здесь еще как минимум двое суток, так что у вас будет время для раздумий. А пока что вернемся к плитам. Как вы уже поняли, меня интересует абсолютно все, что с ними связано. Если мы с Гертой верно поняли, пока что вам и вашим коллегам удалось расшифровать не более четверти плит этого собрания?
– Но безусловным является тот факт, что плиты эти – вернее, значительная их часть – были обнаружены в культовых центрах и охранялись инками как послания к людям конца XX, а возможно, и XXI столетия. И напоминаю: в моей коллекции около трех тысяч плит.
– Вы называете реальную цифру? – заинтригованно подался к нему Полярный Барон.
– В данном случае ввести кого-либо в заблуждение почти невозможно. Сосчитать их может каждый, кому придет в голову засомневаться в правдивости моих слов. На плато за домом выставлена лишь незначительная часть коллекции. Собственно, наибольшие по размеру плиты. Но довольно много их, более мелких, находится в комнатах, а также в двух пристроенных к вилле мастерских и в подвале. Кроме того, более трех сотен плит ждут своего часа в моем городском доме. И все же боюсь, что мне не удалось стать обладателем даже трети всей оставленной нам каменной библиотеки, которая по богатству сведений не уступает легендарной Александрийской.
– Значит, речь идет о целом состоянии.
– Как видите, я живу довольно скромно. Если же оценивать мою коллекцию как состояние, то им владеет вся страна, а точнее – все человечество. Я всего лишь сторож, да еще, в меру своих знаний и способностей, исследователь.
– Что тоже немаловажно. – Кодар поднялся и, задумчиво покачавшись на носках, словно балерина на пуантах, по-рысьи прошелся перед хозяином «Андского Гнездовья», посматривая при этом в окно, словно боялся прозевать чье-то появление.
– Не скрою, многие ученые считают меня чудаком и крайне скептически относятся к моей теории происхождения этих плит. Правительство тоже не спешит с созданием специальной комиссии из ученых, которая, используя наиновейшие методы и средства исследования, а также привлекая специалистов из-за рубежа, могла бы серьезно взяться за изучение этой каменной летописи… Тем не менее летопись существует. Уверен: рано или поздно она все же дождется своего звездного часа.
– Именно «звездного», – охотно согласился Кодар, имея в виду совершенно не то, о чем думал сейчас обладатель «Андского Гнездовья», поскольку сейчас ему вспомнились Посланник Шамбалы, фюрер, институт «Аненербе»… – Отдавая эти плиты нам, причем за немалые деньги, вы можете быть спокойны за них. Мы организуем все: правительственные и международные научные комиссии, симпозиумы, лучших шифровальщиков Европы и Азии, широчайшую прессу. И у всех на устах будет имя доктора Микейроса, который, как мы станет утверждать, бесплатно передал эти плиты мировому сообществу ученых.
– Это уже соблазн, – признал Микейрос.
– Не скрою, соблазн. Но вы не торопитесь, думайте. Кстати, хотя бы в общих словах, что существенного сообщают нам ученые погибшей цивилизации? Если, конечно, это не государственная, или ваша, сугубо научная, тайна?
42
Февраль 1939 года. Перу.
Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.
Несколько минут обладатель «Андского Гнездовья» напряженно молчал, затем, грустно вздохнув, поднялся из-за стола и подошел к камину. В нем уже лежали поленья, однако разводить огонь Микейрос не спешил. Даже после ливня в комнате было достаточно тепло. Но он любил посидеть у камина, этого изобретения англичан, которому был обязан беседами у огня со многими интереснейшими людьми. Преданность огню оставалась у него еще от альпинистских походов, от костров, что согревали, а нередко и спасали ему жизнь там, высоко в горах, на перевалах, в ущельях да по горным лугам. Нет, уж кто-кто, а он знал цену костру.
Так и не разведя в камине огня, Микейрос устало опустился в стоявшее возле него кресло. В ту же минуту Кодар выскользнул из-за стола и тоже чинно уселся в стоявшее напротив низенькое кресло-качалку.
– Давайте-ка вместе поразмышляем, – задумчиво произнес Микейрос. – Вам, очевидно, не хуже, чем мне, известно, чего достигла наша цивилизация в развитии культуры, техники, естествознания. Но, достигая всего этого, мы одновременно все ближе подходим к той грани, когда, увлекшись одним из военных конфликтов, можем уничтожить если не всю планету, то, по крайней мере, ту часть человечества, которая обеспечивает научно-технический прогресс общества.
– Гипотетически – да, такой исход возможен, – без всякого энтузиазма согласился Кодар.
– И поскольку такая угроза существует вполне реально, то позаботились ли мы о том, чтобы в случае какой-либо грандиозной катастрофы оставить после себя сведения о наших достижениях, словом передать что-либо в наследство тем, кто останется на планете после нас и, возможно, будет вновь, уже в который раз, начинать с каменного топора? А такое не исключено.
– Гипотетически – да, – с тем же вальяжным меланхолизмом признал гость.
– Тогда зададимся вопросом: в чем, каким образом сохраняются все наши знания, закодированные нами в теоремы, формулы, схемы, теории, достижения? И вспомним, что хранилищами всей этой информации пока что являются книги, фильмы, бумага да магнитофонные ленты. Однако нетрудно предположить, что во время любой из глобальных катастроф все это погибнет вместе с нами. И нетрудно представить себе состояние того незначительного количества людей, которые, будем надеяться, каким-то образом уцелеют, но останутся без библиотек, без всех прочих информационных источников. Чего мы сто?им без них? Что сумеет создать, изобрести или внедрить каждый из нас, если вдруг погибнет сей коллективный мозг цивилизации?
– Гипотетически вы правы. Гипотетически…
Микейрос болезненно поморщился. Этим своим «гипотетически» Кодар явно выводил его из равновесия.
– Исходя из этих, в общем-то, элементарных соображений, я допускаю, что когда-то здесь, на нашем континенте или на земле, прилегающей к Южной Америке, – возможно, это и была та, легендарная Атлантида, – человечество достигло довольно высокого уровня цивилизации. Что позволило ему предусмотреть и свою гибель, и гибель всего континента. И вот тогда земляне задумались: как сохранить приобретенные знания? Как передать их цивилизации, которая возродится после них? На чем описать свое наследство? На бумаге, пергаменте, глиняных дощечках? Вот тогда и был найден единственно верный выход: закодировать наиболее важную часть знаний в пиктограммах, на каменных плитах. Только камень, решили они, сумеет уцелеть во время любых катастроф, пережить века и донести до грядущих поколений все, что на нем закодировано.
– То есть, по вашей версии, авторы этих посланий погибли?
– Не совсем так. Я склонен считать, что значительная группа ведущих ученых все-таки сумела спастись с помощью кораблей, стартовавших с космодрома на плато Небраска.
– Но ведь пока что никто не способен доказать, что это был именно космодром, а не своеобразная астрофизическая обсерватория, жертвенник или что-то в этом роде.
– Согласен, никто. Но я глубоко убежден в этом. Предвидя гибель Атлантиды, условно будем ее называть так, эти ученые, вместе с тысячами своих земляков, заблаговременно переселились сюда, на американский континент, где тогда еще обитали полудикие племена, и построили здесь космодром. А в самое трагическое время их корабли отправились к одной из планет, которая уже была им известна и на которой успели побывать их астронавты.
– Чем же им не понравился этот континент? Условия для жизни вполне приемлемы. К тому же, на своей планете.
С ответом Микейрос не спешил. Кодар знал, куда наносить удар: мотивация этого решения творцов плит по-прежнему оставалась самым слабым звеном теории Хранителя Плит.
– Версий может быть несколько. Одна из них, наиболее вероятная, – пришельцы опасались местных воинственных племен, которые истребили бы их или поглотили и растворили в своей массе. А на планете, к которой они устремились, уже господствовала их община. У космодрома пылали костры их соплеменников.
– Но, прежде чем попрощаться с Землей, ученые силой или убеждением заставили своих собратьев день за днем высекать на каменных плитах рисунки, схемы и всяческие изображения, смысла которых эти резчики, возможно, и не понимали, – развил его мысль Кодар-Готт.
– Многое поняли бы каменотесы нашего времени, если бы ученые вдруг предложили им зашифровать на подобных плитах современные достижения науки?
– Логично, доктор Микейрос.
– Таким образом, резчики исписали пиктограммами пять, шесть, а может быть, и десять тысяч плит, разбросав их по континенту, что вновь-таки увеличивало гарантию их сохранности. Иного толкования сути этих плит просто не существует.
– Но ведь можно предположить, что на нашей планете остались носители высших знаний.
– Вот только где они?
– Думаю, что вскоре они заявят о себе.
– Но и это тоже из области предположений.
– В таком случае вы почти убедили меня, сеньор Микейрос, – с великосветской снисходительностью улыбнулся гость. – Почти. Ибо возникает вопрос: а не могла ли техническая элита какой-то цивилизации, высадившейся в Андах, специально скрыть от аборигенов, то есть от американских индейцев, определенную научно-техническую информацию, чтобы направить их развитие на естественное сосуществование с природой, проявление собственных биологических возможностей? Вам никогда не приходило такое в голову, сеньор Микейрос?
– Скрыть? – переспросил хозяин «Андского Гнездовья». – Вы допускаете даже такую возможность?
– А что претит существованию этой, совершенно безобидной, гипотезы?
– Да, собственно, ничего. Честно говоря, иногда мне тоже приходило в голову нечто подобное. Но считал, что лучше на подобной версии не настаивать. Знаете, есть в ней что-то такое… Что-то антигуманное. Это все равно, как если бы развитые страны вдруг решили изолировать африканский континент или страны Океании от технического прогресса, заставив их и впредь оставаться где-то там, на уровне каменного века. Разве в этом просматривается здравый смысл? Подобное решение имело бы какое-то оправдание в глазах человечества?
– Тут я с вами не согласен. Конечно же, имело бы, – убежденно возразил Кодар. – То, что человечество пошло по пути сугубо технического прогресса, а не по пути собственного физического и духовного самоусовершенствования, является, на наш взгляд, фатальной ошибкой.
– «Наш»? – вновь переспросил доктор Микейрос. – То есть вы все же не одиноки? Вы кого-то представляете? Что это за организация? Ну говорите уже, говорите…
– Конечно, представляю, – пожал плечами Кодар. – И вообще, пора открывать карты. В любом случае наша беседа и наши отношения будут складываться таким образом, что я вынужден буду говорить правду. Ясное дело, я представляю здесь международную организацию, товарищество, или называйте ее, как хотите… Но об этом чуть позже.
43
Октябрь 1943 года. Германия.
Замок Вебельсберг, в окрестностях Падерборна, земля Северный Рейн-Вестфалия.
Тот, кто был «готов принять» фюрера, ждал его в Арийском зале. Устланный старинным персидским ковром и украшенный богемскими гобеленами с изображениями рыцарских поединков, зал этот формировался вокруг огромного, окаймленного белым мрамором камина, выложенного на полукруглом выступе стены. Поддаваясь очертаниям этого каминного выступа, сам зал тоже казался полукруглым, и это создавало иллюзию дополнительного, уже, скорее, семейного, тепла и уюта, таких несвойственных этим холодным нордическим стенам.
Еще на подходе к залу, Скорцени успел вполголоса спросить коменданта Вебельсберга, кто это там не любит, когда, направляясь к нему, фюрер задерживается; однако штандартенфюрер СС Визнер лишь вяло шевельнул круглыми плечами и с трудом повел жирной шеей в сторону шедшего чуть впереди фюрера. Что означало: «Только с его согласия!»
– Я и сам не знаю, кто он на самом деле, – неожиданно отреагировал Гитлер, еще раз натолкнув Отто на мысль, что ведет он себя как-то слишком уж непривычно, не по-фюрерски.
– Но тогда, может быть, я пойду первым и основательно поговорю с ним, – рванулся было Скорцени пытаясь обойти вождя в узком переходе к южному крылу «монастыря ордена СС».
– Нет! – рыкнул на него фюрер.
– Но ведь…
– Я сказал: нет! – еще жестче прорычал Гитлер, и в рыке этом отчетливо просматривался непререкаемый приказ хозяина, требовавшего оставаться «у ноги».
– Этот человек сейчас очень важен для нас, – попытался смягчить жесткость его «поводка» Визнер. – Не сказал бы, что он с большой охотой прибыл сюда. Дважды уточнял, не лучше ли было бы встретиться в Берхтесгадене.
– Человек гор, – обронил фюрер. – Предпочитает Баварские Альпы. И потом, ему понравилась моя ставка «Бергхоф». Впрочем, она нравится очень многим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Но безусловным является тот факт, что плиты эти – вернее, значительная их часть – были обнаружены в культовых центрах и охранялись инками как послания к людям конца XX, а возможно, и XXI столетия. И напоминаю: в моей коллекции около трех тысяч плит.
– Вы называете реальную цифру? – заинтригованно подался к нему Полярный Барон.
– В данном случае ввести кого-либо в заблуждение почти невозможно. Сосчитать их может каждый, кому придет в голову засомневаться в правдивости моих слов. На плато за домом выставлена лишь незначительная часть коллекции. Собственно, наибольшие по размеру плиты. Но довольно много их, более мелких, находится в комнатах, а также в двух пристроенных к вилле мастерских и в подвале. Кроме того, более трех сотен плит ждут своего часа в моем городском доме. И все же боюсь, что мне не удалось стать обладателем даже трети всей оставленной нам каменной библиотеки, которая по богатству сведений не уступает легендарной Александрийской.
– Значит, речь идет о целом состоянии.
– Как видите, я живу довольно скромно. Если же оценивать мою коллекцию как состояние, то им владеет вся страна, а точнее – все человечество. Я всего лишь сторож, да еще, в меру своих знаний и способностей, исследователь.
– Что тоже немаловажно. – Кодар поднялся и, задумчиво покачавшись на носках, словно балерина на пуантах, по-рысьи прошелся перед хозяином «Андского Гнездовья», посматривая при этом в окно, словно боялся прозевать чье-то появление.
– Не скрою, многие ученые считают меня чудаком и крайне скептически относятся к моей теории происхождения этих плит. Правительство тоже не спешит с созданием специальной комиссии из ученых, которая, используя наиновейшие методы и средства исследования, а также привлекая специалистов из-за рубежа, могла бы серьезно взяться за изучение этой каменной летописи… Тем не менее летопись существует. Уверен: рано или поздно она все же дождется своего звездного часа.
– Именно «звездного», – охотно согласился Кодар, имея в виду совершенно не то, о чем думал сейчас обладатель «Андского Гнездовья», поскольку сейчас ему вспомнились Посланник Шамбалы, фюрер, институт «Аненербе»… – Отдавая эти плиты нам, причем за немалые деньги, вы можете быть спокойны за них. Мы организуем все: правительственные и международные научные комиссии, симпозиумы, лучших шифровальщиков Европы и Азии, широчайшую прессу. И у всех на устах будет имя доктора Микейроса, который, как мы станет утверждать, бесплатно передал эти плиты мировому сообществу ученых.
– Это уже соблазн, – признал Микейрос.
– Не скрою, соблазн. Но вы не торопитесь, думайте. Кстати, хотя бы в общих словах, что существенного сообщают нам ученые погибшей цивилизации? Если, конечно, это не государственная, или ваша, сугубо научная, тайна?
42
Февраль 1939 года. Перу.
Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.
Несколько минут обладатель «Андского Гнездовья» напряженно молчал, затем, грустно вздохнув, поднялся из-за стола и подошел к камину. В нем уже лежали поленья, однако разводить огонь Микейрос не спешил. Даже после ливня в комнате было достаточно тепло. Но он любил посидеть у камина, этого изобретения англичан, которому был обязан беседами у огня со многими интереснейшими людьми. Преданность огню оставалась у него еще от альпинистских походов, от костров, что согревали, а нередко и спасали ему жизнь там, высоко в горах, на перевалах, в ущельях да по горным лугам. Нет, уж кто-кто, а он знал цену костру.
Так и не разведя в камине огня, Микейрос устало опустился в стоявшее возле него кресло. В ту же минуту Кодар выскользнул из-за стола и тоже чинно уселся в стоявшее напротив низенькое кресло-качалку.
– Давайте-ка вместе поразмышляем, – задумчиво произнес Микейрос. – Вам, очевидно, не хуже, чем мне, известно, чего достигла наша цивилизация в развитии культуры, техники, естествознания. Но, достигая всего этого, мы одновременно все ближе подходим к той грани, когда, увлекшись одним из военных конфликтов, можем уничтожить если не всю планету, то, по крайней мере, ту часть человечества, которая обеспечивает научно-технический прогресс общества.
– Гипотетически – да, такой исход возможен, – без всякого энтузиазма согласился Кодар.
– И поскольку такая угроза существует вполне реально, то позаботились ли мы о том, чтобы в случае какой-либо грандиозной катастрофы оставить после себя сведения о наших достижениях, словом передать что-либо в наследство тем, кто останется на планете после нас и, возможно, будет вновь, уже в который раз, начинать с каменного топора? А такое не исключено.
– Гипотетически – да, – с тем же вальяжным меланхолизмом признал гость.
– Тогда зададимся вопросом: в чем, каким образом сохраняются все наши знания, закодированные нами в теоремы, формулы, схемы, теории, достижения? И вспомним, что хранилищами всей этой информации пока что являются книги, фильмы, бумага да магнитофонные ленты. Однако нетрудно предположить, что во время любой из глобальных катастроф все это погибнет вместе с нами. И нетрудно представить себе состояние того незначительного количества людей, которые, будем надеяться, каким-то образом уцелеют, но останутся без библиотек, без всех прочих информационных источников. Чего мы сто?им без них? Что сумеет создать, изобрести или внедрить каждый из нас, если вдруг погибнет сей коллективный мозг цивилизации?
– Гипотетически вы правы. Гипотетически…
Микейрос болезненно поморщился. Этим своим «гипотетически» Кодар явно выводил его из равновесия.
– Исходя из этих, в общем-то, элементарных соображений, я допускаю, что когда-то здесь, на нашем континенте или на земле, прилегающей к Южной Америке, – возможно, это и была та, легендарная Атлантида, – человечество достигло довольно высокого уровня цивилизации. Что позволило ему предусмотреть и свою гибель, и гибель всего континента. И вот тогда земляне задумались: как сохранить приобретенные знания? Как передать их цивилизации, которая возродится после них? На чем описать свое наследство? На бумаге, пергаменте, глиняных дощечках? Вот тогда и был найден единственно верный выход: закодировать наиболее важную часть знаний в пиктограммах, на каменных плитах. Только камень, решили они, сумеет уцелеть во время любых катастроф, пережить века и донести до грядущих поколений все, что на нем закодировано.
– То есть, по вашей версии, авторы этих посланий погибли?
– Не совсем так. Я склонен считать, что значительная группа ведущих ученых все-таки сумела спастись с помощью кораблей, стартовавших с космодрома на плато Небраска.
– Но ведь пока что никто не способен доказать, что это был именно космодром, а не своеобразная астрофизическая обсерватория, жертвенник или что-то в этом роде.
– Согласен, никто. Но я глубоко убежден в этом. Предвидя гибель Атлантиды, условно будем ее называть так, эти ученые, вместе с тысячами своих земляков, заблаговременно переселились сюда, на американский континент, где тогда еще обитали полудикие племена, и построили здесь космодром. А в самое трагическое время их корабли отправились к одной из планет, которая уже была им известна и на которой успели побывать их астронавты.
– Чем же им не понравился этот континент? Условия для жизни вполне приемлемы. К тому же, на своей планете.
С ответом Микейрос не спешил. Кодар знал, куда наносить удар: мотивация этого решения творцов плит по-прежнему оставалась самым слабым звеном теории Хранителя Плит.
– Версий может быть несколько. Одна из них, наиболее вероятная, – пришельцы опасались местных воинственных племен, которые истребили бы их или поглотили и растворили в своей массе. А на планете, к которой они устремились, уже господствовала их община. У космодрома пылали костры их соплеменников.
– Но, прежде чем попрощаться с Землей, ученые силой или убеждением заставили своих собратьев день за днем высекать на каменных плитах рисунки, схемы и всяческие изображения, смысла которых эти резчики, возможно, и не понимали, – развил его мысль Кодар-Готт.
– Многое поняли бы каменотесы нашего времени, если бы ученые вдруг предложили им зашифровать на подобных плитах современные достижения науки?
– Логично, доктор Микейрос.
– Таким образом, резчики исписали пиктограммами пять, шесть, а может быть, и десять тысяч плит, разбросав их по континенту, что вновь-таки увеличивало гарантию их сохранности. Иного толкования сути этих плит просто не существует.
– Но ведь можно предположить, что на нашей планете остались носители высших знаний.
– Вот только где они?
– Думаю, что вскоре они заявят о себе.
– Но и это тоже из области предположений.
– В таком случае вы почти убедили меня, сеньор Микейрос, – с великосветской снисходительностью улыбнулся гость. – Почти. Ибо возникает вопрос: а не могла ли техническая элита какой-то цивилизации, высадившейся в Андах, специально скрыть от аборигенов, то есть от американских индейцев, определенную научно-техническую информацию, чтобы направить их развитие на естественное сосуществование с природой, проявление собственных биологических возможностей? Вам никогда не приходило такое в голову, сеньор Микейрос?
– Скрыть? – переспросил хозяин «Андского Гнездовья». – Вы допускаете даже такую возможность?
– А что претит существованию этой, совершенно безобидной, гипотезы?
– Да, собственно, ничего. Честно говоря, иногда мне тоже приходило в голову нечто подобное. Но считал, что лучше на подобной версии не настаивать. Знаете, есть в ней что-то такое… Что-то антигуманное. Это все равно, как если бы развитые страны вдруг решили изолировать африканский континент или страны Океании от технического прогресса, заставив их и впредь оставаться где-то там, на уровне каменного века. Разве в этом просматривается здравый смысл? Подобное решение имело бы какое-то оправдание в глазах человечества?
– Тут я с вами не согласен. Конечно же, имело бы, – убежденно возразил Кодар. – То, что человечество пошло по пути сугубо технического прогресса, а не по пути собственного физического и духовного самоусовершенствования, является, на наш взгляд, фатальной ошибкой.
– «Наш»? – вновь переспросил доктор Микейрос. – То есть вы все же не одиноки? Вы кого-то представляете? Что это за организация? Ну говорите уже, говорите…
– Конечно, представляю, – пожал плечами Кодар. – И вообще, пора открывать карты. В любом случае наша беседа и наши отношения будут складываться таким образом, что я вынужден буду говорить правду. Ясное дело, я представляю здесь международную организацию, товарищество, или называйте ее, как хотите… Но об этом чуть позже.
43
Октябрь 1943 года. Германия.
Замок Вебельсберг, в окрестностях Падерборна, земля Северный Рейн-Вестфалия.
Тот, кто был «готов принять» фюрера, ждал его в Арийском зале. Устланный старинным персидским ковром и украшенный богемскими гобеленами с изображениями рыцарских поединков, зал этот формировался вокруг огромного, окаймленного белым мрамором камина, выложенного на полукруглом выступе стены. Поддаваясь очертаниям этого каминного выступа, сам зал тоже казался полукруглым, и это создавало иллюзию дополнительного, уже, скорее, семейного, тепла и уюта, таких несвойственных этим холодным нордическим стенам.
Еще на подходе к залу, Скорцени успел вполголоса спросить коменданта Вебельсберга, кто это там не любит, когда, направляясь к нему, фюрер задерживается; однако штандартенфюрер СС Визнер лишь вяло шевельнул круглыми плечами и с трудом повел жирной шеей в сторону шедшего чуть впереди фюрера. Что означало: «Только с его согласия!»
– Я и сам не знаю, кто он на самом деле, – неожиданно отреагировал Гитлер, еще раз натолкнув Отто на мысль, что ведет он себя как-то слишком уж непривычно, не по-фюрерски.
– Но тогда, может быть, я пойду первым и основательно поговорю с ним, – рванулся было Скорцени пытаясь обойти вождя в узком переходе к южному крылу «монастыря ордена СС».
– Нет! – рыкнул на него фюрер.
– Но ведь…
– Я сказал: нет! – еще жестче прорычал Гитлер, и в рыке этом отчетливо просматривался непререкаемый приказ хозяина, требовавшего оставаться «у ноги».
– Этот человек сейчас очень важен для нас, – попытался смягчить жесткость его «поводка» Визнер. – Не сказал бы, что он с большой охотой прибыл сюда. Дважды уточнял, не лучше ли было бы встретиться в Берхтесгадене.
– Человек гор, – обронил фюрер. – Предпочитает Баварские Альпы. И потом, ему понравилась моя ставка «Бергхоф». Впрочем, она нравится очень многим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67