Парсел был шагах в двадцати от «па», когда послышался голос Тетаити:
— Стой!
Парсел повиновался.
— Скажи женщинам, чтоб они остановились.
Парсел обернулся и, подняв вверх обе руки, передал женщинам приказ Тетаити. Раздался громкий ропот, но женщины послушались.
Парсел снова повернулся к «па». Он ничего не мог разглядеть. Ни лица. Ни человеческой фигуры. Промежутки между кольями были переплетены ветками колючего кустарника.
— Иди! — сказал голос Тетаити.
Парсел выпрямился и пошел вперед. Двадцать метров, даже меньше. Он держался очень прямо и шел, твердо ступая ногами, но как ни напрягал свое тело, чувствовал где-то внутри слабость и страх. «Услышу ли я выстрел?» — спросил он себя с тревогой. Он задыхался. Тут он заметил, что задерживает дыхание, с силой вдохнул воздух и высоко вскинул голову. Мышцы его напряглись, и он подумал насмешливо: «Девятая голова, я несу ему девятую голову…»
«Па» приближался к нему слишком быстро, поэтому он понял, что сильно ускорил шаг. Он попытался идти медленнее и по усилию, какого ему это стоило, измерил силу своего страха. Он не шел к ограде, а мчался к ней.
В двух метрах от палисада он остановился. И сразу же ноги его задрожали. Прошло несколько секунд, показавшихся ему бесконечно долгими, вдруг «па» зашевелился. Вернее, кусок ограды сдвинулся и повернулся на своей оси, открыв проход между двумя кольями. В этом бесшумно и неожиданно открывшемся проходе было что-то угрожающее.
— Войди! — сказал голос Тетаити.
— Я говорил, что не хочу видеть голов, — ответил Парсел.
— Ты их не увидишь.
Что это значит? У него не будет времени их увидеть? Наступило молчание, и, словно угадав его мысли, Тетаити сказал:
— Можешь войти. С тобой ничего не случится.
Обещание или ловушка? Парсел сделал усилие, чтобы его голос не дрогнул:
— Выходи ты.
— Нет.
— Я не вооружен, — сказал Парсел, поднимая обе руки.
Он ничего не видел сквозь колья и ветки, но знал, что Тетаити следит за каждым его движением.
— Нет, я не хочу выходить.
Ясно. Он боится, что его настигнет пуля Ивоа.
— За этой дверью есть еще одна — ты не увидишь голов.
Приемная, вернее сторожевой пост. Чтобы задерживать приходящих или выслеживать нападающих. Калитка была слабым местом, и Тетаити построил сзади дополнительное укрепление.
— Останемся на своих местах, — сказал Парсел. — Мы можем поговорить итак.
Последовало молчание. Затем отверстие между двумя кольями закрылось. Но на сей раз калитка захлопнулась с треском. Парсел вздохнул. Возможно, он будет убит. Будущее покажет. Но одно теперь ясно; пленником он не будет.
Тетаити снова заговорил суровым тоном:
— Где Ивоа?
— В чаще.
— У нее есть ружье?
— Ты сам знаешь.
— А что она делает с ружьем в чаще?
— И это ты знаешь.
Но решив, что его ответ может показаться двусмысленным, Парсел добавил:
— Она боится, что ты меня убьешь.
Он ждал, что последует возражение, но Тетаити промолчал. Парсел был удивлен и почти обескуражен этими резкими вопросами, заданными в лоб, вопреки таитянским обычаям.
— Где Тими? — спросил Тетаити тем же сухим, — повелительным тоном.
— Не знаю.
В сущности, это была правда. Формально — правда. И как это ни нелепо, Парселу было приятно, что он солгал лишь наполовину.
— Где его ружье ?
Парсел заколебался и разозлился на себя за это колебание.
— У меня его нет.
Дурацкий ответ. Данный как нарочно, чтоб укрепить подозрения.
— Кто его взял?
Парсел снова заколебался и ответил:
— Никто.
И тут же поправился:
— Думаю, что никто.
Это тоже было глупо. Особенно оговорка.
— Оно у кого-нибудь из женщин? — спросил Тетаити.
Парсел пожал плечами и не ответил. Надменный тон, грубые, прямые вопросы. Как все это не похоже на церемонное красноречие при встрече «Ману-фаите». И вдруг Парсел понял. Это не разговор равного с равным. Это допрос военнопленного.
И в ту же минуту Тетаити сказал:
— Ты мой пленник, и я имею право тебя убить. Но я тебя не убью. Возьми одну из трех пирог перитани и отправляйся в море со своей женой.
Парсел помедлил с ответом. У него перехватило дыхание.
— Человек, я сказал, — повторил Тетаити.
— Тетаити, — заговорил наконец Парсел. — Я не поднимал на тебя оружия, а ты говоришь: «Ты мой пленник». Затем ты говоришь: «Я тебя не убью», а сам посылаешь меня в море, чтобы я утонул с моей женой, дочерью великого вождя Оту.
Теперь медлил с ответом Тетаити. Доводы Парсела не тронули его, но указание на родство Ивоа достигло цели. Оту и отец Тетаити были родными братьями, Ивоа доводилась ему двоюродной сестрой, и Парсел своими словами возлагал на него вину за смерть близкой родственницы.
— Все перитани плохие, — сказал Тетаити со сдержанной яростью. — Ты должен уехать! Но если моя сестра Ивоа захочет остаться — пусть остается.
Лицемерие этих слов было слишком очевидно, Тетаити не мог ни минуты сомневаться в решении Ивоа. Парсел был обескуражен. Такая ненависть, такое недоброжелательство… Договориться с Тетаити невозможно.
— Послушай, — начал Парсел. — Я не поднимал на тебя оружия. Я пришел в твой лагерь с «Ману-фаите». Моя жена ушла в чащу против моей воли. Почему ты так обращаешься со мной?
— Ты ловкий человек, — сказал Тетаити с презрением. — Вот почему ты все еще жив. А теперь ты должен уехать. Я не хочу ни одного перитани на острове.
Наступило молчание, и Парсел спросил:
— Что случится, если я откажусь уехать?
— Я тебя убью, — твердо ответил Тетаити.
— Сейчас?
— Сейчас.
Парсел взглянул на изгородь перед собой, но не увидел ни блеска глаз, ни дула ружья.
— Если ты меня убьешь, женщины отомстят за меня.
Тетаити издал глухое ворчание, которое можно было принять за выражение презрения, но не сказал ни слова. По-видимому, он остерегался оскорблять женщин, ведь этот перитани может передать им его слова. «Он считается с женщинами, — подумал Парсел, — иначе он бы меня уже убил».
Парсел молчал. Страх у него прошел, ум был холоден и ясен. Его так и подмывало сказать: «Остров такой же мой, как и твой. Я вовсе не пленник. И я никуда не уеду». Такой ответ был хорош своей ясностью, и все же в последнюю минуту Парсел заколебался. Будь перед ним Маклеод, у него бы не было сомнений. Маклеод взвешивал свои поступки с начала до конца. Значит, можно было предугадать его действия. Однако в действиях Тетаити Парсел был далеко не так уверен. Таитяне вполне способны на обдуманные поступки. Но они не всегда доводят свои решения до конца. В истории с отрубленными головами, например, Тетаити изменил своей репутации предусмотрительного человека. Несмотря на горячее желание не обижать женщин, он восстановил их против себя. «Если я пойду против него, он может даже решиться на открытый конфликт с женщинами, хотя бы из самолюбия или ради удовольствия воткнуть мою голову на копье».
— Хорошо, — решительно сказал Парсел, твердо выговаривая каждое слово. — Я уеду. Но ты должен дать мне время.
— Зачем тебе время?
— Моя жена беременна. Она не может рожать в море, на пироге. И прежде чем пуститься в море, я должен переделать пирогу.
— Что ты хочешь делать на пироге?
— Крышу.
— Зачем крышу?
— Чтобы защитить мою жену и ребенка от ветра.
— Сколько тебе надо времени?
— Две луны.
Тетаити наблюдал за своим врагом через щелку и не знал, что думать. Когда Парсел согласился уехать, он почувствовал облегчение. Иначе ему пришлось бы его убить, а тогда — смилуйся над нами Эатуа! — женщины набросились бы на него как дьяволицы! Но только маамаа может прийти в голову мысль построить крышу над пирогой! Это просто уловка! Лишь бы оттянуть время. А с другой стороны, женщины ни за что не позволят Ивоа уехать, пока она не родит.
— Я даю тебе время, о котором ты просишь, — коротко бросил он, — но скажи своей жене, пусть она вернется к тебе.
— Я ей скажу, — подумав, ответил Парсел.
Он подождал еще несколько секунд, но Тетаити молчал, и Парсел повернулся к нему спиной.
Подойдя к женщинам, он сказал им быстро и тихо: «Я вам все расскажу дома» — и двинулся вперед, а ваине последовали за ним. Он не хотел, чтобы под стеной «па» разыгралась драматическая сцена, свидетелем которой стал бы Тетаити.
Он шел быстрым шагом. Его удивляло, что он чувствует себя спокойным, почти веселым. А ведь ему предстоит пуститься в океан на жалкой скорлупке глубиной в восемьдесят сантиметров!.. Но там он сможет действовать, у него будет хоть какая-то надежда. С тех пор как началась война, его все время травили, как дикого зверя. На море он будет один против буйных ветров, но зато вдали от людей.
Сидя вновь в своей хижине, положив руки на подлокотники кресла и широко раскрыв двери навстречу солнцу, он испытывал приятное ощущение безопасности и комфорта. Взрыв возмущения, которого он опасался, так и не произошел. То ли потому, что два месяца показались таитянкам слишком долгим сроком, чтобы рыдать заранее, то ли потому, что ими овладела какая-то апатия, проглядывавшая во всех их движениях. Лица их не были печальны, но на них застыло напряженное выражение. Говорили они мало и без обычной живости. Однако, если они и плакали нынче утром, то теперь слезы их иссякли.
Прежняя веселость лишь на миг осветила их черты, когда Итиа серьезно заявила, что Тетаити уже тридцать лет и такой старик вполне может умереть до отъезда Адамо.
И еще один небольшой инцидент внес некоторую разрядку. Всех ваине особенно волновали два вопроса: убил бы Тетаити Адамо, если бы Адамо отказался уехать? И был ли Адамо прав, согласившись покинуть остров? Дискуссия уже подходила к концу, когда Ороа вдруг принялась кричать на Ваа: если она ответила «да» на первый вопрос, то глупо с ее стороны говорить «нет» на второй. В самом деле, раз Адамо уверен, что будет убит, если не согласится уехать, то какой смысл ему говорить нет» ? Этот довод, однако, не произвел на Ваа никакого впечатления — она отказалась признать связь между двумя этими вопросами. Тут взбешенная Ороа с горящими глазами и трепещущими ноздрями схватила ее за плечи и принялась так отчаянно трясти, что Омаата закричала: «Ауэ! Ваа беременна!» Тогда Ваа вдруг пожалела себя и заплакала, а Ороа попросила у нее прощения, обняла ее и принялась утешать. После этого снова наступило молчание, еще более тяжкое и Мрачное, чем раньше. Вскоре Омаата, поднявшись с места, заявила, что пора заняться неотложными делами, а именно: назначить дежурных водоносов и ловцов рыбы.
Они пережили тяжелую минуту, когда стали пересчитывать людей, чтобы выбрать водоносов. Восемь месяцев назад с большой пироги высадилось двадцать семь путешественников. За последние три дня четырнадцать из них умерли насильственной смертью: восемь перитани, пять таитян и одна таитянка. Следовательно, на острове осталось всего тринадцать жителей: один перитани, один таитянин и одиннадцать ваине.
Было решено, что Ваа и Ивоа будут освобождены от хождения за водой. А также Тетаити, который не согласится выходить из «па», и Адамо, ибо, по единогласному мнению, это унизило бы его перед Тетаити. Таким образом, водяная повинность падала на одну команду из восьми женщин, которым придется ходить за водой через день. Хотя такая перспектива никого не порадовала, однако это решение было принято с полным единодушием, и никто не проронил ни одной жалобы. Тетаити нельзя было назначить и на рыбную ловлю, поэтому из тех же соображений престижа от нее был отстранен и Адамо, и это дело было поручено Ороа, которую Маклеод научил удить рыбу по способу перитани, а она должна была передать свой опыт по очереди другим ваине, сама выбирая себе помощниц.
Решение вопроса о жилищах сопровождалось множеством мелких маневров, и притом столь незаметных, что Парсел напрягал все свое внимание, чтобы уследить за ними. Омаата поставила вопрос ребром: будут ли женщины по-прежнему жить в одиночестве, каждая в своем доме, или поселятся по двое и даже по трое? Тут все стали переглядываться: казалось, ни одна женщина не была расположена высказаться прямо по этому чисто теоретическому вопросу. Наконец слово взяла Итиа и сказала: что касается ее, то у нее вообще нет дома, и потому она может либо жить в доме бедной Амуреи, либо, если кто-нибудь захочет, поселиться вдвоем. Было это сказано с примерной скромностью, с опущенными глазами, из чего можно было заключить, что манеры Итии заметно исправились. В ответ последовало довольно продолжительное молчание и живой обмен взглядами и кивками, смысл коих целиком ускользнул от Парсела. Затем Омаата сказала: если Итиа не боится, что она ее раздавит, когда станет ворочаться в постели, то Омаата будет рада разделить с ней ложе. Потом Ороа, все еще полная раскаяния, сказала, что с удовольствием позаботится о Ваа, либо у себя дома, либо у Ваа. «У меня», — тотчас отрезала Ваа, ясно давая понять, что дом Ороа, несмотря на многочисленные шкафы и полки, был значительно хуже ее собственного. Снова наступила небольшая пауза, новый обмен взглядами, после чего Авапуи заявила, что она, «конечно», хотела бы принять к себе Итиоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77